Бегать и драться на ровной чистой площадке может любой засранец...
Стоишь на ногах? Тогда — бегом...
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох...
Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба...
Дыхание — средоточие жизни, Гессе...
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох...
Человек может все...
В самом человеке есть его собственная сила, которую надо лишь пробудить...
Оставь свою хваленую логику в стороне. Она сейчас ни к чему...
Ты не боишься огня; ты его ненавидишь...
Человек может все...
Бегать и драться на ровной чистой площадке может любой...
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох...
Дыхание — средоточие жизни, Гессе...
Это как просветление на молитве...
Ждать его нельзя...
Нельзя, читая 'Ave...' думать о том, что вот-вот должна низойти на твою душу благодать...
Вдох на четыре... на четыре шага выдох; вдох, задержка, выдох...
Как просветление на молитве...
Ждать его нельзя...
Нельзя, читая 'Ave...' думать о том, что должна низойти благодать...
Ave, Maria, gratia plena; Dominus Tecum...
Вдох... Выдох...
Как просветление на молитве...
... benedicta Tu in mulieribus...
Как просветление на молитве...
... et benedictus fructus ventris Tui Jesus...
Вдох...
Как просветление на молитве...
Отец Юрген передал вам это с его благословением...
Короткие деревянные четки на столе...
Ave, Maria, gratia plena...
Как просветление на молитве...
... передал вам так: 'быть может, вы просто не пробовали'...
Как просветление на молитве...
Дыхание — средоточие жизни...
Ave, Maria, gratia plena...
Средоточие жизни...
Ave, Maria, gratia plena...
Causa vitae...
* * *
Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба...
Хауэр мог бы гордиться своим недолгим подопечным, как гордился собою он сам, входя снова в городские ворота, ловя на себе взгляды привратной стражи и зная, что сейчас на него смотрят с удивлением и завистью — так же, как сам Курт смотрел на инструктора зондергрупп, чье дыхание после долгого бега с сумкой и оружием за спиною звучало так, словно он лишь сейчас поднялся с постели.
Момент истины, Гессе. Озарение...
Сумел раз — оно вернется снова...
— Майстер инквизитор...
На нерешительный оклик Курт обернулся неспешно, сделав шаг в сторону, дабы не стоять на пути у людей и телег, и один из солдат повторил, вскинув руку:
— Майстер инквизитор...
— Да?
Голос звучал ровно, и дыхание не обжигало горло; сегодня снова все далось так легко, так просто, что — непонятно было, отчего не выходило прежде, как прежде вообще могло быть иначе...
— Я прошу прощенья, — довольно неловко пытаясь собрать воедино опасливость и достоинство, продолжил солдат, когда он приблизился, — однако мы тут вас видим уж в третий раз, ну, и вопросы всякие появляются... Позволите?
— Конечно, — милостиво дозволил Курт; в теле поселилась невероятная легкость, былая злость не ушла, но словно отдалилась за запертую дверь где-то в стороне, и теперь не только спокойно дышалось — мысли текли ровно, и все чувства словно сгладились, как разглаживается ткань под горячим железным листом. — Что за вопросы?
— А... что это вы такое делаете?
— Бегаю, — пожал плечами он, и солдат нетерпеливо кивнул:
— Это я вижу, только — для чего? Еще и с пожитками...
— Пытаюсь догнать себя, — пояснил Курт и, встретив настороженный взгляд, улыбнулся, отмахнувшись: — Забудь... Просто — чтобы не терять форму. Разве вас никогда не гоняли по плацу под дождем и в жару?
— Гоняют, но так то мы...
— Ну, и моя служба, видишь ли, подразумевает готовность к драке в любой момент и с кем угодно; а уж столкнись я с тем, кто обосновался в вашем чудном городе — тем паче, потребуются все силы и все умения. Словом, пытаюсь держать себя во всеоружии... Я смотрю, на меня тут делают ставки, — заметил Курт, и страж потупился, неловко передернув плечами. — На что именно, если не секрет?
— Ну... вернетесь ли к воротам или остановитесь и войдете в другие, на полпути... А еще спросить можно, майстер инквизитор?
— Гессе, — поправил он и, кивнув на установленные подле привратной башни несколько пустых бочек, уточнил: — Можно?
— Да конечно, — с готовностью согласился солдат и, дождавшись, пока он усядется, пристроился рядом, поглядывая на двоих соратников, до сей поры хранящих осторожное молчание. — Майстер... Гессе, а что — правда вот так, не останавливаясь, вдоль всей стены?.. И что — не устаете совсем?
— Ну, отчего же. Инквизитор тоже человек, хотя некоторые в этом и сомневаются. Устаю. Теперь, само собою, не всегда и меньше, а поначалу попросту валился с ног мордой в землю и страстно мечтал околеть на месте. Однако, — добавил Курт, отозвавшись короткой улыбкой на прозвучавшие в ответ смешки, — с нашим инструктором такой роскоши не жди. Этот поднимет из гроба — со словами 'встань, возьми гроб свой и бегом!'...
— Это знакомо... — хмыкнул солдат понимающе и, помявшись, продолжил: — Вы вот сказали — 'если столкнетесь с тем, кто у нас обосновался'... Это вы про того кровососа?
— Ну, а про кого же.
— То есть, это правда — что вчера нашли не его труп? Это точно? Мне сказали, что вы сегодня в церкви об этом заявили во всеуслышание...
— Заявил, — кивнул Курт, покривившись, — вот только вашим соседям это до колокольни. Как шлялись по ночам, так, судя по всему, и будут шляться... А что?
— Я... — проронил солдат нерешительно; помявшись, вновь бросил взгляд на молчаливых приятелей, посмотрел под ноги, подбирая слова, и неохотно продолжил, вновь подняв глаза к нему: — Я хотел еще вчера сказать... Ну, а утром этот шум возле склепов... и я ничего говорить не стал. А раз так, раз вы так уверены, что он жив... в смысле — что еще бродит здесь, то я скажу. Знаете, я ведь не местный, и мне все эти их задвиги с вольностями... Но — совет платит, и я исполняю службу. Исполняю, как положено, хотя иной раз и не хочется, понимаете?
— Вообще говоря, не совсем, — честно ответил Курт, и солдат тяжело выдохнул, снова скосясь на собратьев по оружию.
— Вот ночная смена, к примеру, — пояснил он негромко. — Когда надо мотаться по улицам и заглядывать во все эти темные углы, куда человек в здравом уме и по собственной воле ни за что не полезет. Знаете, майстер Гессе, над нами тут потешаются; да это везде так. Я два города сменил, пока здесь обосновался — тоже, думаю, не насовсем; так всегда и везде. Все думают, что ночная стража — это лопухи такие, которые, как только их перестают видеть, тушат фонарь, бросают оружие и спят где-нибудь в проулке. Нет, я не говорю, что такого никто и никогда не делает, только здесь это не всегда пройдет — ульмский совет, он быстро соображает, на кого стоит тратить деньги, а на кого нет, и если толку с тебя мало — собирай пожитки. Да и вообще, я привык делать то, что должен, и делать хорошо. В том смысле... мы тут, в страже, знаем, каково на улицах ночами, даже и безо всяких штригов приятного мало, но мы ко всему привычные, так что, если вы подумаете, что помстилось со страху, или что я недопонял чего-то... Я знаю, как люди выглядят. Как ходят. Насмотрелся; я вот о чем. Чай не новобранец.
— Вот оно что, — понимающе отозвался Курт. — Тогда ясно... Ну, я тебя слушаю. Ты видел что-то? Или, как я понимаю, кого-то?
— Именно что. Кого-то. Не человек это был, майстер Гессе. И как исчез — так тоже люди не делают.
— Давай-ка по порядку, приятель, — предложил он успокаивающе. — Для начала скажи, как тебя зовут.
— Да, — спохватился солдат. — Курт Бамбергер, майстер Гессе. Это не фамилия, просто так меня тут называют.
— Тезка, стало быть, — отметил Курт с усмешкой. — Наверняка добрая примета.
— А вам, вроде, в приметы верить не положено? — осторожно заметил солдат, и он пожал плечами:
— Смотря в какие; а в добрые верить хочется всем... Так что же ты видел? И, главное, где?
— У одного из трактиров, — тихо отозвался Бамбергер. — Я тогда уже был не на службе — меня сменили, я шел уже спать — ну, и... В общем, дело было так. Иду. Ночь. Никого. И вдруг слышу — шум такой, вроде того, как кто-то сучит ногами по земле — знаете, так бывает, если кого-то хватаешь за руки, и он пытается вырваться. Я, само собой, туда; хоть смена и кончилась, но что ж мне — мимо пройти, если вдруг что?..
— Другие прошли бы, — заметил Курт, и солдат покривился:
— Знаю. Я ж говорил — я привык исполнять службу как положено. По-другому не умею... Так вот, свернул я в проулок — это за трактиром, где нашли труп той девахи; я еще подумал, что — а вдруг, чем черт не шутит...
— И как? Пошутил?
— Вот не знаю, — вздохнул Бамбергер. — Потому я и думал, говорить вам или нет... Ну как ошибся, или тать какой резвый попался... Словом, я видел вот что: уходит кто-то прочь, шатается, как пьяный... или, может, вправду пьяный был... и — другой. Быстрый такой. Едва глаз успел уловить. Я ведь всерьез так до сей поры и не уверен — видел ли я вообще что-то; знаете, как свидетель я бы не пошел — не могу поручиться за собственные слова. Имейте это в виду, майстер Гессе. Но и промолчать тоже не могу. Что видел — говорю, в чем не уверен — в том не уверен. Вот так оно.
Курт медленно кивнул, задумчиво глядя под ноги, в подсохшую под солнцем землю. Быстрый, едва глаз успел уловить... Адельхайда? Ее сектор в другой стороне. Фон Вегерхоф? Возможно, хотя...
— Как ты полагаешь, — спросил он спустя минуту тишины, — он тебя видел?
— Не знаю, майстер Гессе. Не уверен, что и я-то его видел... или — что видел то, что думаю. Только было мне как-то не по себе. А мне ведь не впервой вот так, ночами по улицам, даже и в одиночку; я и дома, в Бамберге, служил в страже, потом в Эрфурте... Не тихие городишки, поверьте, я за свои тридцать лет кое-что повидал, я ко всему привычен, но в нем — в нем было что-то... ненормальное. Если, конечно, я вообще его видел.
— Я понял, — успокоил Курт. — Не бойся, брать с тебя показания под присягой я не стану... И было это, ты сказал, позапрошедшей ночью?
— Именно; я потому и не сказал вам ничего вчерашним днем — тогда ведь все говорили, что кровососу каюк.
Позавчера ночью...
Позавчера ночью, если планы фон Вегерхофа не менялись, тот встречался с очередным из своих не вполне легальных поставщиков, и было это на набережной, в двух кварталах от того самого трактира. Навряд ли Александер, приняв груз и растолкав его по складам, кинулся патрулировать улицы. И, судя по всему, напрасно...
— Майстер Гессе, — окликнул его солдат, и он обратил взгляд на собеседника со всей возможной благожелательностью. — Знаете, что я еще хотел спросить... не по делу малость, но...
— Я слушаю, — подбодрил Курт, и тот тяжело вздохнул:
— Я вот о чем хотел... Мой тутошний духовник сказал, что штриг Господом послан этому городу за грехи. Что, мол, еще должны благодарить Бога, что не чума или землетрясение, или еще какая напасть, что — Ульм на себя, мол, еще огребет когда-нибудь, дело времени. Мне, откровенно говоря, эти швабы со своей независимостью самому вот где сидят, наверняка я отсюда свалю вскорости — не могу с ними больше; но только вот... Вы ж инквизитор, так? И я ж вашу проповедь тогда слышал... Что вы думаете? Впрямь за грехи?
— Ну, приятель, ты задал вопрос... — с невеселой усмешкой вздохнул Курт, косясь на все так же молчащих соратников Бамбергера. — Я не пророк. Воля Господня мне не известна, кого и как Он вздумает карать — тоже. За грехи... Вот что я тебе скажу. Была у меня приятельница — занятная такая девица; так вот от нее я однажды услышал интересную вещь: все в этом мире связано. Вообще все — и со всем. Быть может, и стриг — с Ульмом. Грехами ли, добродетелями ли...
— Добродетелями? Это как? И в каком это смысле — все со всеми связаны?
— А вот тебе история, — предложил Курт и, усевшись поудобнее, прислонился плечом к холодной каменной стене. — Вообрази: идешь ты однажды со смены, усталый и сонный, и вдруг видишь — у набережной барахтается котенок. Тут два варианта — вытащить зверушку или наплевать. Ради какого-то кошака еще сапоги мочить... Верно? И так может случиться, и так, что в голову придет. Положим, сапоги мочить ты не пожелал и пошел себе дальше. А потом история повернулась так: котенок утоп. Не вырос и не стал взрослой кошкой, не расплодились от нее котята, один из них не вырос и не стал бродить по улицам города, не оказался однажды во вполне определенное время во вполне определенном месте. Например, там, где на твою жену или мать, или отца — кто там тебе дорог — летит в эту минуту верховой. Котенок от того котенка не окажется у него под копытами, конь не шарахнется и — не отвернет от твоей жены, матери, отца и так далее. Или же вот как: намочил ты сапоги. Вытащил эту блохастую живность. Выросла, расплодилась, котята от нее разбрелись по городу... А один из них шел однажды по крыше — прямо над тобой или женой или так далее — и столкнул плохо лежащую черепичину. И прямиком на голову — тебе, жене и прочее. В первом случае с несчастьем ты был бы связан своим грехом (не пожалел живое существо), во втором — своей добродетелью, ибо — пожалел. Что это, наказание или нет, и за что — Бог весть.
— Н-да, — проронил Бамбергер с кривой усмешкой. — Что-то вы, майстер Гессе, и не растолковали ничего, и запутали еще больше...
— Жизнь сложная вещь, приятель. И никто с убежденностью не сможет сказать, как, где, что и почему отзовется. Ты хотел ответа — вот такой тебе ответ. Не знаю, почему эта тварь в этом городе, Господне это попущение или людское произволение. Найду его — и узнаем.
— А найдете?
— Я тоже привык свою службу исполнять как должно. Найду. Кроме того, — хмыкнул Курт доверительно, — я поспорил с одним из ратманов на две тысячи по этому поводу. А поскольку таких денег у меня отродясь не водилось — выбор у меня, как меж котлом и сковородкой.
— А вы ведь и не хмырь вовсе, — заметил вдруг Бамбергер и, встретившись с Куртом взглядом, неловко передернул плечами: — Знаете, говорят ведь о вас — всякое говорят.
— Верь, — порекомендовал он, и солдат улыбнулся, недоверчиво покрутив головой:
— Нет, серьезно. Ничего так для инквизитора... За что ж вас сюда сослали?
— Такая уж это штука — дознавательская служба, — пояснил Курт со вздохом. — В самые мерзкие дыры засылают не тех, кто хуже всех, а совсем наоборот. Я же имел глупость отличиться в паре серьезных дел...
— Это в Кельне, да? Слышал... Тоже говорят. Верить?
— Верь. Хуже не будет.
— Можно еще спросить, майстер Гессе?.. Говорят, вы завсегда в перчатках, потому что... ну, что кожи нет на руках — совсем...
