собачья, пасть тигриная, глаза человеческие, лапы
медвежьи, тело и хвост как у змеи и рога, как у дикого
буйвола. Местные жители рассказывали мне, что
каждый день чудовище съедает несколько коров и
десяток свиней, а также тех неосторожных путников,
которые, вопреки предупреждениям об опасности,
имели несчастье слишком близко подойти к логову
этого монстра."
Ду Фэн. "Подлинная история о путешествии монаха
по прозвищу Семь добродетелей в страну Ро"
Л
юди уходили из Чудова Бора.
Первые сбеги появились на дороге к лесу еще до рассвета. Те, кто увидели их в окна своих избенок, сначала не могли спросонья сообразить, что происходит, но потом крики "Монголы идут!", которые все чаще и чаще раздавались над просыпающимся селом, сделали свое дело — народ высыпал на улицу, и Чудов Бор превратился в растревоженный муравейник. Кое-где сборы проходили в панике, люди метались, хватали ненужное и отбрасывали необходимое. Но большинство жителей все-таки вели себя собранно. Чудовоборцы не в первый раз покидали свои дома, спасаясь от врагов — многие не забыли еще набега суздальского князя Ярослава, который дотла сжег село двадцать лет назад. Тогда люди спрятались в лесу, и на этот раз лес также казался лучшим убежищем.
Взрослые одевали сонных детей, женщины собирали еду, мужчины выгоняли скотину. По утреннему насту заскрипели полозья саней, на которых везли малышей, стариков и ту рухлядь, которую нельзя было унести. Староста Дорош Иванкович со своим семейством и скарбом добрался до леса одним из первых. Здесь он услышал первые удары колокола чудовоборской церкви. Отец Варсонофий предупреждал сельчан об опасности — тревожный звон колокола будил тех, кто по легкомыслию или по крепости сна еще не покинул села.
— Добро! — сказал староста. — Т-теперь все услышат.
— Во-во, и монголы тож! — съязвил неизменный спутник старосты, носатый Додоль. — Колокольный звон да-а-а-леко слышно.
— Не каркай! — одернула носатого жена. — Коров вон лучше подгони!
С рассветом село опустело. Последние сбеги еще шли по дороге к лесу, еще звучал над селом людской гомон, мычание скота и собачий лай, а на равнине в юго-восточной стороне что-то затемнело. Звонарь на колокольне случайно глянул в ту сторону — и обмер от страха.
— Чего замолк? — Отец Варсонофий толкнул звонаря в бок. — Бей!
— Так я что? Вон что! — Звонарь показал рукой.
На белой равнине у самого горизонта показалась черная россыпь всадников. Издали они казались крохотными, просто черными точками, которые медленно перемещались по равнине. С колокольни было видно, как чернота у горизонта вытягивается в длинное щупальце, ползущее в сторону села.
— На Новгород идут, — всхлипнул звонарь.
— Бросай все! — скомандовал отец Варсонофий. — И живо вниз!
Звонарь не заставил священника дважды повторять приказ. Сам батюшка был спокоен; самое ценное из церковной утвари уже увезли в лес, матушка-попадья и семь детей Варсонофия тоже успели уйти. Поэтому священник не стал покидать село; он вернулся в церковь и первым дело начал совершать то, что всегда делал по утрам — затеплил лампады перед образами. А потом он начал молиться, и молитва его была о спасении села и его жителей. Он продолжал молиться, даже когда отчетливо стал слышен гул от тысяч конских копыт.
У самой околицы села пятеро мужиков с надсадными криками вытаскивали из сугроба застрявшие сани, доверху груженые досками. Рядом несколько ребятишек с интересом смотрели на это зрелище.
— Ну, давай поднажми! — кричал хозяин саней, пузатый крепыш с растрепанной бородой. — Поднажми, братцы! Тащите их, проклятых! Вот ведь засели, язви их в душу!
— Брось ты их, — посоветовал проходящий мимо человек с лицом пьяницы. — На кой ляд тебе дрова-те!
— А ты иди своей дорогой. Не твоего ума то дело!
— Смотри, достоишься тут. Монгол-то прет. Ён * уже недалече, к селу скачет.
— Чего? — Мужики, тащившие сани, переглянулись. — Недалече?
— Говорю, ён быстро скачет.
— Не слушайте его! — завопил толстяк.— Тащите сани.
— Да иди ты со своими колодами! — зло сказал один из мужиков. — Пошли, православные, пущай сам тащит, коли ему надь!
Хозяин брошенных саней разразился вслед уходящим проклятиями и ругательствами. Мужики не слушали его — припустились к лесу. Сплюнув, толстяк принялся выпрягать из саней серую лошаденку с испуганными глазами. Гора досок и сухого кругляка на санях, крепко привязанная к ним веревками, была явно лошадке не по силам.
— Чтоб вас разорвало всех! — ворчал толстяк, раскрасневшийся от мороза, натуги и злости. — Потом сами же придете просить; сделай, Милица, Христа ради гроб из сухого дерева! А я и скажу — поцелуйте меня в.... Маленка! Маленка, язви тебя в душу! А ну, подь сюды!
— Здесь я, батюшка, — кареглазая Маленка обежала сани, встала перед отцом. — Батюшка, а ты Ратислава не видел?
— Кого?
— Ратислава, сына Юряты. Он еще в избе недалече от колодца живет.
— Вот буду я ишшо про всяких оборванцев голозадых думать! Не видел я его, провались он! Помоги мне Белену выпрячь. Чембур запутался, язви его в душу!
— И я его не видела, — вздохнула Маленка, и ее чудесные карие глаза стали печальными.
Хейдин наблюдал за приближающейся конницей. Для наблюдения он выбрал место на полет стрелы от дома Липки. Зрелище было грозное — монголов было очень много. Они приближались плотной колонной, состоявшей из отдельных отрядов, и эта колонна уходила за горизонт. Войско шло неторопливой рысью; гул от топота приближающихся коней напоминал шум водопада или отдаленный грохот водяной мельницы.
— Дядя Хейдин!
От дома бежал Ратислав с луком в руке и с колчаном за плечами. Упрямый мальчишка так и не надел подаренную ему кольчугу.
— Ну что они там, все медлят? — с нескрываемым раздражением спросил Хейдин. — Что Зарята?
— Так и не очнулся еще. Руменика уже его трясти начала, но он никак не хочет просыпаться.
— Я так и думал. Вот они, все пророчества и предсказания! Через полчаса эта конница
* Ён — он ( диалект. )
будет здесь. Не уйдем— погибнем. Останься тут, я в дом.
— Я с тобой, дядя Хейдин!
— Наблюдай за конницей.
Хейдин посмотрел на небо. С утра оно было затянуто тяжелой серой пеленой, такой плотной, будто ожидался сильный снегопад. Если пойдет снег, хорошо — он засыплет следы беженцев. Все мысли Хейдина были о приближающихся монголах, однако он внезапно подумал о другом; если суждено ему сегодня погибнуть в бою, то хорошо бы напоследок увидеть солнце, а не эту серую облачную мглу.
— Пресветлый Оарт! — зашептал Хейдин, обратив лицо к небу. — Подари нам свет и тепло, разгони холод и защити нас от врагов! Спаси нас от гибели, и я тебя больше ни о чем не попрошу.
Во дворе дома Липка и Руменика седлали лошадей. Увидев Хейдина, Липка бросилась к нему, обняла за шею.
— Проснулся? — спросил Хейдин.
— Спит, гаденыш! — ответила за Липку Руменика. — Как будто не понимает, что у нас каждое мгновение на вес золота. Я его будила — что мешок с тряпками тормошишь.
— Это не его вина. Но уходить все равно надо. Конница в двух лигах отсюда. Самое большее через полчаса они будут здесь, и тогда мы погибли.
— Мы уже придумали, — ответила Руменика. — Я сяду на коня и возьму принца к себе в седло. Как-нибудь его удержу. А вы с Липкой сядете на лошадь Акуна.
— А Ратислав? — спросил Хейдин. Заметив, что женщины не могут ответить на его вопрос, ортландец только вздохнул. — Давайте, помогу с лошадьми.
Возясь с седлом, он старался не думать о том, что будет. Конечно, Ратислав поймет их. Но Хейдину от этого не легче. Проклятье, зачем он тогда отдал лошадей старосте! Сейчас бы у него не было повода упрекнуть себя...
Внезапно его будто дернули за безымянный палец левой руки. По руке разлилось приятное тепло. Хейдин вздрогнул— уж слишком неожиданным было это ощущение. Он посмотрел на кольцо; каролит в перстне переливался яркими зелеными искрами. В следующее мгновение ортландец услышал удивленный вскрик Руменики. Девушка с недоумением смотрела на свою руку — ее перстень, точно так же как и кольцо Хейдина, начал играть всеми переливами зеленого, от зеленовато-желтого оттенка кошачьих глаз до глубочайшего изумрудного цвета.
Начало быстро светлеть. Пелена облаков, казавшаяся пять минут назад непроницаемой, расходилась на глазах, и в просвет между тучами прорвался яркий весенний солнечный луч. Он упал на Чудов Бор, и под ногами Хейдина дрогнула земля. Лошади испуганно заржали; Руменика повисла на узде Габара, пытаясь удержать рвущегося со двора вороного жеребца, а Хейдин поспешил на помощь Липке, которая никак не могла совладать с испуганной серой кобылой. Едва Хейдин ухватил повод Куколки, как земля вновь задрожала, и ортландец увидел то, что заставило его сердце замереть от страха и восторга.
Гаэрен, Свет Зари, открыл глаза.
Небо над ним было синее и безмятежное, без единого облачка. Только вот грифов в небе было сегодня особенно много. Никогда еще Гаэрен не видел сразу столько падальщиков. Они кружились на огромной высоте парами, а потом начали снижаться. Гаэрену казалось, что он слышит шорох их огромных крыльев.
Сейчас грифы его пугают. А ведь еще недавно он испытывал к ним ничего, кроме отвращения. Он и не думал, что грифы могут представлять для него какую-то опасность. Отец рассказывал, что у их народа вообще нет врагов. Наверное, отец ошибался. Сегодня Гаэрен это понял. Враги напали, когда их никто не ждал.
Рана в боку почти не кровоточила. Боли не было, только странное онемение. Гаэрен осторожно выглянул из своего укрытия. Внизу, на каменной россыпи, он увидел тело Ихоуна, Падающей Звезды. Грудь Ихоуна была исковеркана чем-то острым, из страшной раны торчали обломки ребер, в застывших глазах мертвого брата навеки запечатлелся смертный ужас. Чуть дальше, у огромного плоского камня, который они в своих играх называли Столом Богов, тихо умирал Скадо, Язык Пламени — весь камень был забрызган его кровью. А у самой пещеры Гаэрен увидел труп Облачка, младшей сестры и всеобщей любимицы. Рядом с ней были двое в шипастых железных доспехах; один из них, склонившись над телом Облачка, орудовал широким стальным ножом. Гаэрен слышал скрежет металла о кости, и ему стало дурно.
— Никак не пойму, куда делся четвертый, — сказал третий охотник, появившийся из пещеры. — Проводник говорил, в этом убежище было четыре ублюдка. Мы прикончили троих. Где четвертый?
— Лопни мои глаза, это все магия, — сказал тот, который резал ножом Облачко. — Говорят, эти твари научились прятать своих малышей внутрь магического кокона. Этот кокон не пробить никаким оружием, если перед этим оружие специально не заговорить у магов. Я сам видел такой кокон в Ворголе, у Горы Пяти Демонов. Мы долбили его почти весь день, а когда вскрыли, он оказался пустым. Нам подсунули обманку, чтобы выиграть время.
— Надо уходить, — сказал первый охотник. — Пес с ним, с четвертым. Все равно подохнет. Я ударил его обработанным копьем, яд убьет его еще до темноты.
Гаэрен почувствовал, как все его тело парализует страх. Рана у него в боку нанесена отравленным копьем. Теперь он наверняка умрет. Потом страх отступил. Еще не все потеряно; может быть, магия Огня сумеет нейтрализовать действие яда. Может быть, его родители успеют вернуться до того, как яд разрушит его тело и остановит его сердце. Нельзя терять надежду. Надо бороться.
— Твоя правда, — с досадой сказал первый охотник, — Нечего жадничать. Твари могут вернуться в ущелье в любой момент. У нас есть три сердца — это тысяча восемьсот имперских ноблей на шестерых. Совсем неплохо, клянусь всеми богами!
— Может, он свалился на дно ущелья? — предположил охотник с ножом. Он уже закончил свое страшное занятие и теперь бережно укладывал кровавый трофей в кожаный мешок со льдом. — Спустимся, поищем?
— Ну, уж нет! В ущелье полно змей.
— Все, я закончил, — охотник затянул горловину мешка. — Уходим!
— Может, все-таки поискать? — предложил третий.
— Если хочешь, оставайся и ищи. Твари тебя с удовольствием сожрут, когда вернутся. Твою долю мы разделим между собой!
Охотники засмеялись. Гаэрен слышал, как скрипит гравий под их башмаками — они уходили из ущелья. Два человека и один сид. Именно он и ударил Гаэрена отравленными копьем.
В глазах неожиданно потемнело, навалилась обморочная слабость. Сердце подпрыгнуло в груди к самому горлу. Гаэрен попытался поднять голову, но она вдруг стала тяжелой, будто гранитный валун. А потом все провалилось в мрак. Мысль о смерти была последней, промелькнувшей в голове Гаэрена.
Человек нашел его через несколько часов после того, как ушли охотники. Человек был странный — худой, как скелет, в потрепанной коричнево-красной одежде жрецов культа Огня, давно забытого в империи. Этот человек много дней следовал за охотниками, чтобы, если повезет, спасти тех, кого еще можно спасти. Таких подвижников Огня охотники не щадили и при удобном случае убивали. Он вышел в ущелье сверху, со стороны скалистого гребня, который, в свою очередь, вел на перевал. Грифы, кружившие в небе, подсказали ему, куда идти. Человек застал черных птиц за пиршеством — птицы жадно насыщались, раздирая останки Ихоуна, Скадо и Облачка. Приближение человека прервало их трапезу, грифы тучей поднялись в воздух, паря над ущельем. Человек сделал в их сторону знак, отвращающий злых духов. А потом он заметил Гаэрена.
— Жив, — с облегчением сказал человек. — Я успел.
Из футляра для священных текстов, подвешенного к поясу, человек достал зеленоватый камешек величиной с голубиное яйцо. Приложив камешек к ране Гаэрена, человек начал нараспев читать заклинания. Их и услышал Гаэрен, когда очнулся от забытья.
— Спокойно, малыш, — сказал человек. Гаэрен попытался рассмотреть его лицо, но не смог; в глазах двоилось, взгляд застилали черные пятна. — Я пришел спасти тебя.
Гаэрен ощутил боль, зашипел сквозь стиснутые зубы. Этот человек ничего не знает про яд. Может, он и в самом деле пытается его спасти, да только все бесполезно. Скоро его постигнет та же участь, что и Ихоуна, Скадо и Облачко — грифы будут рвать его труп в кровавом пиршестве, пока от него не останутся одни кости. Или этот человек действительно знает, что предпринять?
Гаэрену захотелось рассказать странному тощему человеку все, что случилось с двумя его братьями и младшей сестренкой. Как пришли охотники и убили их всех, а потом положили их сердца в кожаные мешки со льдом и унесли с собой. Как он был ранен и чудом успел спрятаться в этой расселине. Он знал, где ему прятаться — когда они играли в прятки, Ихоун и Скадо ни разу не смогли его здесь найти. Их убежища охотники обнаружили сразу...
— Я ничем не могу помочь твоим близким, — сказал человек. — Но тебя я спасу. Знаешь, что это за камень? Это волшебный камень. Он поможет тебе.
Каролит, понял Гаэрен. Легендарный камень, источник магии Огня и Золота. Гаэрен вспомнил, что рассказывал ему отец. Давным-давно их предки не умирали. Когда приходил их час, они просто исчезали в белом очищающем пламени, а их сердце становилось кристаллом каролита. Красиво и очень поэтично. Жаль только, что сердца Ихоуна, Скадо и Облачка никогда не превратятся в красивые зеленые камни. И его сердце — оно тоже почему-то останавливается. А еще ужасно хочется спать...
