— Темрюк, охолонь! — крикнул Вятка вдогонку другу, но тот ничего не слышал и не видел, он продолжал бить саблей по крупу лошади, повернув ее плашмя, наращивая скорость. Не оглянулись на тысяцкого и другие смельчаки, хотя Вятка снова обозвал их полным голосом. — Это ловушка, завертайте назад!
Сотни во главе с Темрюком настигли хвост ордынского отряда и принялись рубить мунгал, нанося удары сзади, в первых лучах солнца было видно, как сверкает саблей Якуна, как Прокуда набрасывается на врага коршуном, как не отстает от них отрок Данейка, а рядом не спускает с него глаз Звяга, старый ратник, ходивший в походы при князе Мстиславе Святославиче. У них шло слаженно до тех пор, пока голова отряда нехристей не повернула вдруг обратно, обтекая ратников и отрезая путь к отступлению, со стороны леса сорвалась на подмогу лавина всадников, а из-за холма, на котором продолжал возвышаться знатный хан, выползла еще одна лавина и помчалась по направлению к взводному мосту. Вятка, собравшийся было поспешить на помощь друзьям, осознал, что не успеет придти на помощь, и что они могут сами оказаться отрезанными от реки с мостом через нее. Он еще надеялся, что бог Перун опять сотворит чудо и повернет охоту на удачу, но уже понимал, что изменить что-либо не удастся. Увидел, как спешат к переправе два поредевших отряда козлян и как закрываются ворота на противоположном конце крепости, в которые успели проскочить дружинники, занимавшиеся ловитвой на стороне, выходящей в степи. И тогда он принял единственно правильное решение, могущее облегчить ситуацию. Отвернувшись от воев во главе с Темрюком, обреченных драться снова в окружении, он указал саблей на лавину мунгал, катившуюся к мосту. С места взяв в карьер, увлек за собой отряды, ждавшие его слова, нужно было встретить незваных гостей булатной сталью, чтобы другие группы успели добежать до проездной башни и укрыться за воротами. А если Перун повернется к козлянам лицом, связать ту лавину бранью, чтобы потом была возможность придти на помощь Темрюку и его воям вместе с сотнями Латыны, перед этим пришедшими на подмогу к нему.
Мунгальская лава приближалась с огромной скоростью, впереди летели знаменосцы и военачальники в блестящих доспехах с перьями, воткнутыми в шишаки невысоких шлемов и с разноцветными лентами на концах копий, наклоненных вперед. За ними стелилась стена конницы, сверкавшая круглыми щитами, ощетинившаяся саблями и дротиками. За Вяткой собралось тоже немало ратников, кроме всего, отряды дружинников, спешившие к переправе, изменили направление и теперь вливались в общий строй. Но силы были не равными, ордынцы, не навязывая битвы, могли смять козлян как сухостой по краям оврагов и не останавливаясь промчаться до переправы, чтобы потом ворваться в крепость. Вятка это понимал, он скосил глаза в сторону реки, где группа из двух десятков воев должна была ощетиниться оружием возле моста и увидел, что она заняла оборону по его бокам. Тогда он, не сбавляя хода, завернул коня к середине равнины, увлекая за собой ратников, успевших сплотиться в единый кулак, и заставляя этим маневром повернуть голову мунгальской лавины за ними. А когда ее передние ряды помчались наперерез отряду, снова отвернул к реке, заставив их повторить маневр. Мощный поток мунгальских всадников, летящий за лучшими воинами орды, не сумел перестроиться сразу, он понесся дальше, рассыпаясь по равнине как горох и оставив кешиктенов один на один с козлянами. Вятка направил скакуна на ордынца в богатых доспехах, это был толстый мунгалин с брезгливым выражением на блиновидном лице, широкая стрелка, опущенная с серебряного шлема, едва прикрывала плоскую переносицу с вывороченными ноздрями. Узкие глаза с приподнятыми у висков краями выражали ненависть, они источали беспощадность, делавшую каменными складки вокруг оскаленного рта с гнилыми зубами. Выступающий подбородок с редкой растительностью утопал в волнах жира под ним, они сползали на грудь, прикрытую чешуйчатой кольчугой. Ордынец сидел в седле как вкопанный, обхватив толстыми коленями коротких ног бока мохнатого коня с большой мордой, щерившего зубы, выбить его оттуда было практически невозможно. Тысяцкий подумал, что надо было подобрать возле юрты и дротик, чтобы бросить его издалека, заставив врага поменять уверенность на морде на беспокойство, а теперь такое право было у мунгалина, которым тот собирался воспользоваться. Но нехристь, подскочив на расстояние броска, вдруг швырнул дротик на землю и выхватил из ножен кривую саблю, рябое лицо расплылось в радостной улыбке, словно к нему подогнали породистого скакуна.
— Урусут, урусут.., кху, кху! Менгу, урусут! — осклабился он, осаживая коня и останавливаясь напротив Вятки. — Алыб барын, тысацнык, дзе-дзе!
Вятка собрался было обрушить саблю на бармицу, прикрывавшую короткую шею мунгалина, но сдержал удар и в упор уставился на него. Вокруг разгоралась сеча, уже слышался звон клинков и первые крики раненных, но ни один из воинов с обеих сторон не заходил в круг, в центре которого остановились оба противника. Скоро и сеча принялась стихать, словно остановленная по повелению того, кто обладал большой властью, воины стали стекаться к месту поединка воевод, указанному его величество случаем, разделенные узким проходом. Тысяцкий стряхнул напряжение, он повел глазами вокруг, начиная осознавать, что перед ним не простой мунгалин, а носитель высших знаков отличия в орде. Об этом говорили серебряные доспехи с шлемом, к которому был прикреплен рыжий конский хвост, и такие же стремена со шпорами на красных сапогах с высокими каблуками. И вдруг понял, отчего ордынец расцвел как маков цвет в летнюю пору, его обрадовало облачение урусута, в котором он тоже усмотрел знаки высшей власти. Для воина орды было величайшим почетом срубить голову урусутскому воеводе и преподнести ее, насаженую на копье, великому Бату-хану. Значит, пришло время для подарка от княгини Марьи Дмитриевны, обязанного теперь сыграть непростую роль в поединке Вятки с важным ордынским военачальником. Он презрительно усмехнулся:
— Дзе, тугарин, дзе, это хорошо, что мы с тобой сошлись, но ты бы не торопился ухмыляться, — повертел он клинок в руках. — У нас молвят — не след делить шкуру медведя, пока он шастает по лесу.
— Дзе, дзе, урусут! — бестолково покивал противник головой, примериваясь саблей для удара. — Уррагх, монгол!
— Вот и славно, а то вы норовите все по змеиному, — расправил Вятка плечи, трогая повод коня. — За Русь!
Сабли скрестились в воздухе, пробуя на прочность металл и крепость запястий воинов, лезвия со скрежетом заскользили друг по другу, пока не дошли до упоров на ручках, поединщики почти соприкоснулись лбами. Вятка вперил зрачки в продолговатые и черные щели ордынца, клокотавшие дерзкой яростью, и ничего там больше не разглядел. Не было в глазах противника ни смысла, ни любопытства, ни другого чувства, а вскипала там одна ярость, залившая кровью крохотные белки, изломавшая до неузнаваемости черты желтого лица, больше похожая на животную. Стало ясно, мунгалин ничего не знает ни о благородстве, ни о пощаде, ни тем более о справедливости, он привык к одному в отношениях с людьми мерилу действий — к безнаказанности. Вспомнились рассказы старых дружинников, в которых они сравнивали чагонизовы орды с тьмами прузей, плодящихся на лету и пожирающих все на пути, оставляющих после себя лишь пустыню. Они уже подтвердили сказанное — вокруг Козельска, столицы многолюдного удельного княжества, в живых не осталось ни одного посадского, решивших на беду переждать смуту под басурманами, как опустели дальние и ближние погосты, замолкли в лесах птичьи трели и звериные голоса. Правы оказались сбеги, погибла Русь, подпавшая под ордынскую пяту, вряд ли она теперь возродится. Это обстоятельство, давно известное козлянам, повернулось в душе у Вятки другим концом и ударило по жилам, вызвав протест, схожий с протестом молодого мужика против незванной смерти, он напружинил мышцы и отбросил от себя звероподобного ордынца, не ставящего ни во что жизнь другого человека. Теперь у него возникла мысль о том, что таким извергам места на земле не должно быть, иначе она превратится в безжизненную пустыню или в мунгальскую степь, выжженную и вымороженную, оживающую разве что весной для того, чтобы наплодить новые орды двуногих прузей. Тысяцкий бросил коня навстречу породистому коню ордынца, стремясь подобраться поближе, но тот заставил скакуна отпрянуть назад, одновременно вытягивая навстречу ратнику руку с саблей. Лошади под седоками заплясали в дикой пляске, то сближая их на расстояние удара, то отскакивая друг от друга, чтобы через мгновение осесть на задние ноги и взлететь над землей в высоком прыжке. Вятка выдернул из-за пояса вторую саблю, он закрутил перед собой стальной круг, стремясь улучшить момент, достать противника и срубить его, бывшего начальником над всей лавой. Тогда можно было бы посеять панику дерзкой атакой на заносчивых кешиктенов и заставить нехристей отступить хоть на время, за которое решилась бы судьба ночной охоты. Но мунгалин будто сросся с лошадью, не переставая совершать на ней прыжки из стороны в сторону, оставаясь неуязвимым для клинков урусута. Вятка почувствовал, что силы у него стали убывать, в то время как зрелый годами ордынец только распалялся, похваляясь ловкостью владения оружием перед своей гвардией, кружившей вокруг обоих. Он решил сменить тактику боя, отбив очередной наскок хана, сунул одну саблю за пояс, выдернув вместо нее засапожный нож, заметил, что поединщик на эти действия даже ухом не повел, для него важнее оказалось загнать урусута до упадка сил и на виду у всех отрезать ему голову. Нехристь видимо не знал, что так хорошо владеть ножами, как вятичи, не умел никто, потому что они привыкли обращаться с ними с берестяных люлек, Вятка выбросил саблю вперед и устремился в атаку, заставив противника поднять клинок для отражения нападения, и тут-же из-под рукава у него вырвалась стальная полоска, окрашенная зарею в красный цвет. Она полетела острием под жирный подбородок врага, не защищенный пластинами драгоценного доспеха, вряд ли бы тот сумел увернуться, если взять во внимание его тело, укрытое слоями жира как степная юрта войлоком. Но и тут произошло чудо, заставившее Вятку отступить, неповоротливый мунгалин махнул саблей перед носом и нож зазвенел на землю, изо рта у нехристя вырвалось клокотание, отдаленно похожее на смех. Он подался вперед и с презрением сплюнул на землю, давая понять, что подобных ножей перевидал немало, чем подтвердил истину, что все толстые люди обладают отменной реакцией. Тысяцкий забегал пальцами по ремню и наткнулся на второй нож, придавленный лишней саблей, еще никто из охотников не выходил за ворота крепости, не имея при себе двух ножей, один из которых предназначался для охоты на крупного зверя, а второй для выделки шкуры. Вятке нужно было закончить поединок как можно быстрее, иначе пышущий здоровьем мунгалин мог укатать его как отрока, не успевшего отпробовать крови на вкус. Он завернул коня, как бы показывая, что собирается покинуть поле боя, а когда противник бросился за ним, рванул на себя уздечку, заставляя лошадь взвиться на дыбы и став тем самым выше преследователя на целую сажень. Мунгалин не успел затормозить, избегая прямого столкновения, он отвернул вбок, занося саблю для удара, но тысяцкий опустил клинок на его голову первым, тем более, что сверху выбрать выгодное положение стало легче. Шлем слетел с головы ордынского полководца, обнажив бритый череп и оттопыренные уши, начавшие заливаться кровью, Вятка бросил коня вперед и полоснул лезвием по толстой шее, слишком сильным было напряжение, чтобы за один удар освободиться от него, и слишком наглым показался противник, чтобы оставлять ему хоть малость на спасение. Мунгалин издал клокочущий звук, словно рассмеялся в последний раз, упав грудью на высокую спинку седла, завалился на бок и шмякнулся о землю, зацепившись серебряной шпорой за серебряное стремя. Скакун гнедой масти с гривой, заплетенной в мелкие косички, нервно переступил копытами и замер над хозяином, всхрапывая ноздрями и поводя крутыми боками с черными разводами от пота. Вятка облегченно распрямился, он только теперь заметил, что находится в окружении кешиктенов с вислыми плечами и злыми глазами, пронизывающими его насквозь. Видно было, что они привыкли соблюдать правила поединка, если не набросились на тысяцкого сразу и не разорвали его в клочья, но никто не мешал им сделать это в любое мгновение. За их спинами замелькали руки и плечи ратников, отбивавшихся от насевших на них узкоглазых воинов из рядовых полков, решивших ускорить развязку, вои все видели, поэтому приняли вызов нехристей с одухотворенными лицами, уверенные в своей правоте. Вятка поднял саблю в знак победы, затем опустил ее и тронул коня коленями, принуждая его войти в узкий проход между воинами в добротных доспехах и в шлемах, украшенных перьями. В руках у них были длинные копья с разноцветными лентами, привязанными под наконечниками, а груди прикрывали круглые щиты с острыми коническими выступами посередине. Никто из всадников не шелохнулся, когда он въехал в узкий проход, едва не цепляясь кольчугой за их броню, но взгляды всех горели бешенством, готовым вырваться наружу от одного неосторожного движения. Тысяцкий завернул за их спины и привстал в стременах, оглядывая открывшееся перед ним поле боя, он понял, что если не случится чуда, никто из козлян не вырвется живым из лавины раскосых воинов, затопившей половину равнины. И он закричал, зычно и уверенно, стараясь перекрыть звон и скрежет оружия, вопли людей и дикое ржание животных:
— Ратники, победа за нами! — увидел вдруг, как ордынцы отхлынули назад, оставляя узкий проход, по которому можно было только продраться, рискуя к концу лишиться шкуры. Стало ясно, что и победитель в честном поединке, если он не мунгалин, не выскочит из плотного их кольца, и отдал приказ, больше похожий на самоубийство. — Вои, вздеть луки к бою.
Козляне перекинули оружие из-за спин и натянули на глазах у противника тетивы со стрелами, насаженными на них, у кого луков не оказалось, тот приготовил для броска короткие дротики. Слаженные действия ратников оказались для нехристей настолько неожиданными, что никто из них не успел осознать, что происходит, уверенный в полной беспомощности урусутов. Передние ряды отшатнулись назад, выставляя стену из кожаных щитов и пригибая за них головы, а Вятка въехал в проход, сразу оказавшийся для него широким, добрался до середины и снова поднялся в стременах:
— Други, держи тетивы на силе и отходи назад!
Сам развернул коня боком к ордынским полкам и стал пятиться вместе со всеми, не опуская лица и не поднимая опущенной сабли. Молчаливый отход небольшого отряда козлян продолжался до тех пор, пока между ним и противником не образовалось расстояние в полтора десятка сажен, только после этого тысяцкий крикнул заднему ряду дружинников, чтобы они заворачивали лошадей и скакали к переправе, чтобы успеть встретить врага вместе с двумя десятками ратников возле нее, если тот бросится в погоню. Те успели доскакать до кустов на берегу реки, когда вся лава пришла в движение, ордынцы с дикими криками устремились вперед, намереваясь отрезать козлян от моста.
