— Какой, напрочь, ежик? — я взялся за голову. — Что ты несешь?..
И пока Камориль искал слова, бранные в меру, но подходящие для объяснений, а я пытался его понять, Никс выбралась из-за стола и подошла к Кападастеру.
— Эль-Марко, я давно этого ждала, — твердо и просто сказала она. — Давай. Я буду держать себя в руках, я обещаю. Ты знаешь, что я никогда никому об этом не скажу. Зажимай.
Эль-Марко вздохнул. Опустился рядом с Николой на одно колено, посмотрел ей в глаза.
— Да ты ж вся дрожишь, — очень тихо проговорил он, но я услышал.
Затем Эль-Марко просто обнял Никс за плечи, крепко-крепко, а она обняла его в ответ.
Ну да, точно. Струны — они ж разные все, ни разу не одни и те же. И к каждому у Эль-Марко свой подход. Причем каждый раз. Ну, основа обычно та же самая, и все как всегда, на прикосновениях, но тем не менее каждое такое действо чем-то да отличается. Мне подумалось, что ежели Эль-Марко называет это "струнами", то, может быть, он правда слышит, как они... звучат? А если слышит, то наверняка знает, какие песни они поют...
Эль-Марко, поднимаясь, приподнял и Николу тоже, а потом усадил ее на тот самый угловой диван. Глаза у Никс были каждый с медный пятак, и еще она была бледная, почти белая, почти как та столешница, на которую девочка опиралась локтем.
Эль-Марко снова вздохнул и сделал шаг в сторону Камориль. Некромант вытянулся по стойке смирно: руки по швам, подбородок вперед, губы — в тонкую полосу. Я видел, как будто в замедленной съемке, как Кападастер прикрывает веки, затем смотрит Камориль в глаза и, не отрывая взгляда от медовых очей некроманта, заряжает тому смачную пощечину, от которой Камориль теряет равновесие, кренится вбок, но все-таки не падает. Справляется.
Потом Эль-Марко делает еще шаг вперед и хватает Камориль за шею обеими руками, держит так некоторое время, с прищуром глядя в глаза некроманта, и потом плавно, будто нехотя, отпускает.
— Х-хорошо-о, — хриплый шепот вырывается из уст Камориль, трущего шею там, где отпечаталась пятерня Эль-Марко, — лучше, чем в прошлый раз. Давай еще Мйара — и бегом в подвалы.
Я видел краем глаза, как на все это смотрит Мари. Вероятно, девушке кажется, что мы все тут с ума посходили. Эх, что ж она подумает, когда Кападастер поцелует меня в лоб?..
— Иди сюда, — проговорил Эль-Марко, и я сделал шаг ему навстречу.
— Ты только быстрей ее уводи, — шепнул я ему, когда он касался губами моих век, — чтобы она не видела, понимаешь?..
— А ты смотри, не милосердствуй, — ответил мне Кападастер на выдохе, прежде чем запустить руки мне в солнечное сплетение.
И мир пошатнулся, поплыл, заплясал вокруг, и мне почему-то это понравилось. Отчего-то в этот раз меня в первый же миг трансформации наполнила звонкая, искристая радость. И она звенела и пылала даже через удушливую боль, и подсвечивала все карминным золотом, — кто ж знает почему. Магия — привередлива, своенравна и, как по мне, вовсе неуправляема.
Запахи расцвели вокруг беспрерывно изменяющимися бутонами, пульсирующими, яркими. Густой аромат шоколада окутал Камориль, темный бархат свежей золы трепетал в волосах Никс. У Николы глаза как были, так и остались — широко открытыми, а столешница под ее ладошкой стала чернеть, пластик, покрывающий ее, булькать и плавиться. Никола медленно отняла руку от стола и поднялась.
Я скользнул взглядом по Камориль. К моему удивлению, некромант еще держался. Держался себя, — если можно так сказать.
А потом я перевел взгляд на окно, и увидел то, о чем предупреждал Камориль.
Я не был шокирован, ведь я уже встречался с таким. Но я совру, если скажу, что эта новая встреча меня хоть чуть-чуть обрадовала. Будь моя воля — я б этих тварей больше в жизни не видел. Но кто ж меня будет спрашивать.
На кухонный пол полетели осколки стекла, тонкая оконная перегородка запуталась в занавесках. Черно-красная когтистая лапа, унизанная пульсирующими венами, схватилась за подоконник и подтянула к окну голову существа — продолговатую, конусообразную, покрытую гладкой черной лоснящейся кожей, как будто бы цельную, — безглазую и немую. Но в следующий миг голова разинула пасть и явила нам свое темно-фиолетовое нутро, обрамленное частоколом острых акульих зубов, желтоватых, двухъярусных, острых.
Моя трансформация почти подошла к концу, поэтому, только ощутив прилившую в тело нечеловеческую силу, я прыгнул прямо на эту уродливую голову, схватился за две ее челюсти и, одновременно отталкиваясь от стены, стал разводить их в стороны.
От боли, вероятно, тварь отпустила подоконник, и мне удалось вытолкнуть ее из окна так, что мы вместе покатились по газону. Она была больше меня и такой, жирно расплывшейся посередине, а потому я от нее отцепился и по инерции прокатился чуть дальше по траве. Я успел обернуться, оценить ситуацию и сгруппироваться для прыжка, который отшвырнул бы меня подальше от возможной зоны поражения, потому что в разбитом окне стояла Никс, держа в руках огненный шар.
Это, конечно, не шар был, а воспламененный кухонный табурет, но огонь, его охвативший, был особенным. Никс с силой швырнула бедную мебель в черно-красное зубастое существо, прямо в его конусовидную голову, которую мне не хватило сил разорвать пополам.
Табурет попал твари аккурат в пасть, которую та не могла закрыть. Взрывом ей разорвало голову, Никс отбросило обратно в кухню, а меня хорошенько встряхнуло так, что я крутанулся вокруг дерева, на которое прыгнул.
Ну, ничего ж себе! Вот они какие, огненные элементалисты...
На молодую зеленую траву стал оседать пепел. Все будто бы застыло на мгновенье. Я тоже замер и прислушался. Камориль сказал, что существ девять, так где же еще восемь? И где сам некромант?
Следующая напасть не заставила себя долго ждать.
Меня перемкнуло на мгновение. Я будто бы внутри себя увидел траекторию полета врага, как будто бы это я пикировал к многолетней сосне, а не он. И потому, когда мое сознание снова стало только моим и ничьим больше, я метнулся в сторону и вверх, точно наперерез массивному крылатому уродцу.
Мы рухнули наземь и закружились в жестокой пляске, исполненной немотивированной агрессии. Существо было юрким, скользким, черным, как деготь, и многолапым, как Камориль в минуты особой чувственности. Или, пожалуй, даже многокрылым, — и все это разнообразие когтистых конечностей пыталось расцарапать мне спину, живот и шею. Отчасти ему это удавалось. Я же, в свою очередь, пытался свернуть чудищу голову или вцепиться в глотку зубами, — но тщетно. Оно было скользким, толстошеим и отчаянным, как будто бы безумным.
Тварь перестала так яростно отбиваться. Более того, она трепыхалась все меньше и меньше с каждой секундой.
Сквозь невысокую газонную траву, прямо из рыхлой клумбовой земли одна за другой вырвались костяные руки и стали хватать тварь за все ее многочисленные конечности. Костяные пальцы в итоге полностью зафиксировали существо так, что оно стало напоминать готовую к препарированию лягушку.
Прежде, чем провести когтями поперек шеи чудовища (что, полагаю, пришлось бы повторить не единожды), я пристально вгляделся в черные маслянистые точки его глаз. К тому моменту уже отчаялся спрашивать у этих существ, что они такое, а потому в этот раз не стал.
Но я все равно медлил. Что-то мешало мне вот так вот запросто прикончить надежно зафиксированную тварь. Будь проклята моя нерешительность!
Сзади ко мне подошла Никола и заглянула из-за моего плеча на распластанную на зеленой траве бестию, похожую на огромную черную бабочку-переростка с неправильными, рваными контурами крыльев и массивной гладкой тушей. Такое, в общем-то, не летает. Не должно такое летать.
— Пылай, — сказала Никс и бросила в сторону существа щепоть рыхлой земли. Я едва успел убраться с дороги этих земляных крошек, которые прямо в полете начали искрить, а потом внезапно вспыхнули маленькими солнышками. Коснувшись лоснящейся шкуры черной бабочки, искры пропалили в ней дыры с медный пятак и утонули в плоти, протапливая сквозные отверстия до самой земли.
Тварь задергалась, выплеснула литра полтора фиолетовой крови, просипела что-то напоследок и скоропостижно издохла, изрешеченная дымящимися ранами, как дуршлаг.
Я глянул на Николу. Она смотрела на свою ладонь, медленно ее поворачивая, как будто бы это была не ее рука. Перевела взгляд на меня.
— А зря я вот это... про солнце в пальцах говорила... мол, такое невозможно. Это... очень похоже на то.
Я услышал хруст веток слева и стремглав обернулся на звук. Ну же! Нам слишком легко дались две первые бестии, но это потому, что нападали они поодиночке. Если так и дальше будет продолжаться, возможно, мы управимся с ними даже без особых кровопотерь с нашей стороны. По крайней мере, на мне было к тому времени всего несколько мелких царапин, что, по сути, пустяк. Хотя толстокожесть тварей меня немного беспокоила, я видел, что они, в принципе, убиваемы, — а потому не считал наше положение особо бедственным.
Из-за плотной зеленой изгороди быстро, практически молниеносно, выпрыгнуло очередное существо, на этот раз — четырехлапое, высокое, стройное даже, похожее на помесь пса и оленя, и широкая шея его разверзлась, как молния на сапоге, до самого основания, явив нам красный языкатый цветок чудовищного рта, окруженный характерными для их братии зубами, на вид острыми, как скол стеклянной бутылки. Тварь ринулась в сторону Николы, которая замерла, вероятно, шокированная этим неординарным зрелищем.
Я бросился наперерыв существу и, оттолкнувшись от земли, всей массой навалился на него, выправляя его траекторию так, чтобы оно не рухнуло на Николу, заодно смещая ему ось равновесия. Тварь вывернулась, дернулась, вонзила зубы мне в плечо и попыталась его оторвать. Но четыре тонкие ножки не выдержали нашего суммарного веса, и я все-таки смог опрокинуть чудище на траву. Я нащупал пальцами место, где у него бьется особо крупная артерия, и сделал когтями разрез. Тварь выпустила мое плечо из зубов для того, чтобы издать душераздирающе мерзкий вой, от которого у меня в груди завибрировало, а окружающий нас сад вздрогнул молодой листвой. Опомнившись, я сам вонзил зубы твари в глотку, и это было отвратительно, но выбора у меня тогда не было никакого. Только так. Только рвать, вгрызаясь в живую теплую плоть, испытывая отвращение, страх, муки совести и одновременно эйфорию борьбы, от которой горит внутри что-то наподобие доменной печи и колотится, словно барабан. Будь она, эта борьба, проклята тысячу тысяч раз.
Краем глаза я заметил, что из-за деревьев выскакивает еще один монстр, точно такой же, как тот, шею которого я раздирал в тот момент на лоскуты, и который тем не менее продолжал брыкаться и бить копытами, иногда попадая в меня, и оставляя на моем теле кровоточащие вмятины.
Я хотел оттолкнуть ту тварь, которую пытался прикончить прямо сейчас, чтобы защитить Николу, ведь девочка все еще двигалась как-то медленно и неуверенно, как будто под водой. Никс подняла ладони вперед и вверх. Но разве ее тонкие ручки смогут остановить существо, несущееся к ней на всем скаку? Веса в этих тварях было под центнер в каждой — так что затоптать девчонку они могли только так. Но я не сумел вовремя освободиться от первой копытной туши, — она, полузадранная, ухитрилась снова вцепиться мне в плечо и, извернувшись, придавить меня крупом к земле. Я напрягся, чтобы ее оттолкнуть, а Никола в это время кульком свалилась на траву.
Оказалось, скелетная рука дернула девчонку наземь. Как раз вовремя — вторая копытная нечисть пролетела в сантиметре над ней и сейчас разворачивалась для нового скачка.
Тварь, которая прижимала меня к земле, оказалась на удивление живучей. У нее из горла ручьем текла кровь, а она, казалось, и не собирается помирать. Она отпустила мое плечо, но теперь не давала мне встать, для чего цеплялась за землю острыми копытами, прям-таки впиваясь ими в рыхлую почву, и ее туша придавливала меня к земле, как надгробная плита. Я пытался оттолкнуть ее куда-нибудь вбок, но мне не хватало сил отцепить ее копыта-буры от земли. Мне не хватало сил даже в состоянии зажатой струны — это было удивительно и практически немыслимо. Мне стало немного страшно, хотя страх этот скользнул едва заметным отблеском на цветастой поверхности бытия, ибо все остальное было заполнено ощущениями, запахами и эмоциями, куда более сильными и яркими.
И в этот момент на крыше особняка Камориль Тар-Йер возникла третья тварь, и была она никем иным, как хозяином, собственно, особняка.
Солнце кренилось к западу, отчего светило под углом в сорок пять градусов, безжалостно подчеркивая ребристую фактуру шестнадцати педипальп, на концах острых и похожих по форме на вычурные восточные алебарды. Да, в состоянии зажатой струны Камориль меняется существенно, и изменение это глубинное, и оно создает из некроманта самого настоящего монстра. Ни разу не прекрасного, как по мне. Может, и остается в нем толика некой эстетичности и утонченности. Может, существует ритм во всем этом многообразии тонких паучьих лап, и ритм этот гармоничен. Но в целом обращенный Камориль все же кажется мне ужасным. Этот хребет, похожий на ребро шестеренки; эти толстые у основания и тонкие на концах, острые, как бритвы, паучьи лапы, на которых его тело передвигается так, что оставшиеся человеческими ноги не достают земли; еще несколько пар глаз, открывшихся в выемках ключиц и на шее; все шесть рук, которыми он любит творить непотребное, теперь тоже больше, длиннее, и, пожалуй, уродливей — они обросли странными, неестественно закрученными мышцами и хитином, образовавшим длинные черные шипы. И он распростер эти руки, словно хочет объять ими весь мир. И он спустился с крыши плавно, но как будто бы временными скачками, и тут же одной из педипальп пригвоздил копытную тварь к земле, вонзив лезвие ей в шею, и потом выпотрошил монстру брюхо еще парой своих острых, как бритвы, конечностей.
Никола села на корточки и, обхватив себя руками, спрятала голову. Видимо, для нее это все было уже чересчур.
Тварь, которая придавливала меня к земле, на момент появления Камориль странно замерла, заморозилась, одеревенела. Но тут она снова ожила и с удвоенной прытью принялась со мной бороться. Мне это совсем надоело, и я вырвал ей одну из лап. Верхние лапы, руки, крылья — все это обычно держится у живых существ на "честном слове", то бишь не на костяных соединениях, а на одном мясе и сухожилиях. И верхние конечности, если проделать надрезы в нужных местах, вполне реально оторвать. И да, это отвратительно. Но кому уж тут до моральной и эстетической красоты. Я с усилием скинул прочь тушу, которая явно перестала себя контролировать, и отпрыгнул в сторону, тяжело дыша.
Что ж такое-то. Почему я настолько неэффективен в борьбе с этими существами. Их надо убивать как-то слишком... дотошно. Напрочь. Насквозь. Отрывать конечности, перегрызать артерии, вырывать сердца, отрубать головы — и что-то одно, как будто бы не прокатит, мол, хочешь убить — постарайся. Они живучие, как хрен знает что. Триумф жизни. Венец выживаемости как таковой. Мои когти для них, — как перочинный ножик столетнему дубу. Неприятно, — но не смертельно.
