Конечно, о возвращении к матери сегодня не могло идти и речи, и Василина сначала долго отмокала в ванной под негодующее бурчание Лусии, затем ее кормили и осматривали виталисты.
А вечером она настояла, чтобы ее проводили в лазарет, и, пока сама не стала клевать носом, долго сидела у койки со спящим бароном.
С утра Лусия упаковала вещи, и со словами "Наконец-то мы уедем из этой безумной провинции" ушла вниз, проследить, чтобы чемоданы унесли на катер и аккуратно расположили в каюте. Хозяева дома вышли провожать ее, и она тепло попрощалась и с госпожой и господином Шукер, и с выстроившимся гарнизоном. И с удивлением увидела барона Байдека, ожидавшего ее на катере.
— Вам не следовало ехать, — сказала она вместо приветствия, вглядываясь в его лицо. — Симон сказал, что как минимум три дня вы должны отлежаться под присмотром в лазарете.
Он пожал плечами, затем нерешительно взял ее порезанную руку, повернул ладонью вверх. На ладошке краснел свежий, только начавший затягиваться шрам.
— Больно? — спросил он, и тут же отпустил ее руку, словно устанавливая дистанцию.
— Вам было больнее, — тихо сказала она. — Вы простите меня?
— Вы не должны извиняться, госпожа, — мягко произнес он.
Василина покачала головой. Установилась пауза. Обоим было столько нужно сказать, и оба не решались заговорить или даже боялись заговорить. Так они и доехали до ставки королевы, в задумчивом молчании, прерываемом короткими, ничего не значащими разговорами.
Королева была в бешенстве. Она раздраженно ходила по залу, в который прибыла принцесса, сопровождаемая лейтенантом Байдеком, и Святослав, просивший ее ранее быть посдержанней, сейчас молча сидел и не встревал, наблюдая за надвигающейся грозой.
— Это возмутительно, лейтенант, — говорила она грозно, снова переживая тот материнский ужас, когда прочитала послание. — Вы обязаны были обеспечить безопасность моей дочери, а вместо этого она чуть не погибла.
— Мама! — крикнула Василина, и королева, повернувшись к ней, рявкнула:
— Помолчи!
— Я считаю, что вы не можете больше продолжать военную службу. Отправляйтесь в свое имение и ждите трибунала. И молитесь Богам, чтобы это не имело последствий для здоровья Василины.
Барон опустился на одно колено и склонил голову. Королева была права, и он это заслужил.
— Мама! Послушай меня! — снова крикнула принцесса. — Ты неправа!
— Ах, неправа?!! — королева повысила голос. — Немедленно иди к сестрам, Василина!
— Выслушай меня сейчас же! — каким-то взрослым, с нотками железа голосом отчеканила ее маленькая дочь, сжимая кулачки. В зале потемнело, задребезжали окна. — Немедленно! Мама! Немедленно!!!
Ирина-Иоанна с внезапным любопытством посмотрела на склонившегося барона, и на нависающую перед ним, словно защищающую его принцессу. Ее гнев прошел так же резко, как начался.
— Барон Байдек, прошу вас выйти и подождать снаружи, — спокойно сказала она и, подождав, пока лейтенант выйдет, продолжила: — Рассказывай, Василина.
Через полчаса принцесса выбежала из двери зала, ободряюще улыбнулась ему и прошептала: Мама ждет, идите. И он с каким-то смешанным чувством пошел снова предстать перед грозной властительницей.
Однако Ирина-Иоанна совершенно спокойно сидела за столом и задумчиво барабанила по нему пальцами, а ее муж что-то говорил ей, склонившись над столом.
— Я должна перед вами извиниться, барон, — произнесла она величественно, — Василина мне все рассказала. К сожалению, от капризов ни один, даже самый лучший охранник не застрахован. Однако вы сполна исполнили свой долг...
— Ваше Величество, — барон склонил голову, — я действительно виноват и мне нет оправдания. Жизнь Ее Высочества была под моей ответственностью, и, как бы это не закончилось, уберечь ее я не смог. Я обязан был предусмотреть все возможные опасности.
Королева как-то странно хмыкнула, снова забарабанила по столу.
— Возвращайтесь в часть, я распоряжусь о повышении звания. И если у вас есть какое-то иное желание, лучше выскажите его сейчас, когда я...впечатлена рассказом Василины. Вы отчаянно храбры, лейтенант. И скромны.
Мариан Байдек покачал головой, собираясь сказать, что ему ничего не нужно и что такая милость королевы — лучшая награда. Но вместо этого, с трудом выдавливая из себя слова, произнес:
— Я прошу руки вашей дочери, Ваше Величество.
Королева замерла и брови ее поползли вверх, а принц-консорт подался вперед и положил руку жене на плечо, словно успокаивая. Но барон не опустил глаз. Тишина стояла оглушающая. Через несколько длительных, напряженных мгновений Ирина-Иоанна заговорила, и понять ее тон было очень сложно:
— Неожиданное продолжение разговора, лейтенант Байдек. Чем вызвана ваша просьба?
— Я люблю ее, — просто ответил Мариан, и в голове его после этих слов воцарились совершенная ясность и порядок. Видимо, для полного осознания нужно было произнести это вслух.
Королева снова помолчала, изучающе глядя на молодого человека, но тот держался спокойно, и будто даже ушел в себя.
— Буду с вами предельно честной, лейтенант, — серьезно сказала она. — Вы, безусловно, достойный человек и офицер, и можете сделать любую женщину счастливой. И я не буду ставить под сомнения ваши слова, понятно, что вам не нужны ни должности при дворе, ни другие привилегии, которые получит человек, женившись на любой из моих дочерей.
Он непонимающе взглянул на нее, какие к демонам привилегии?
— Еще раз подчеркну, в вас и ваших чувствах я не сомневаюсь. Я знаю вашу породу людей, вы не бросаете слов на ветер. И мужем вы будете прекрасным и верным, уверена...Но Василина...
Мариан прекрасно понимал, что его просьба нереальна, но каждое слово королевы что-то убивало у него внутри.
— Василине всего шестнадцать, лейтенант. Она еще девчонка, поймите, и с мужчинами-то толком не общавшаяся. Даже если ее сейчас спросить и она скажет "да", потому что она пережила с вами яркое и опасное приключение, вы для нее сейчас герой — будет ли это любовью? Или это восторг молоденькой девушки, которая навоображала себе невесть что? Как я могу отдать ее замуж, если не уверена, что она любит или сможет полюбить вас? Да и сама она не имеет достаточно опыта в силу своего возраста, чтобы судить, любит-не любит, увлечена или восхищена. А, честно говоря, только на таких условиях я готова пойти на столь неравный брак.
— Вы мне отказываете? — спокойно спросил лейтенант.
Королева нахмурилась. Ситуация была сложная, и нужно было решить ее, не обидев офицера.
— Я, скажем так, настаиваю, чтобы вы дали ей время повзрослеть. Пусть войдет во взрослую жизнь, нагуляется, натанцуется, нафлиртуется, изучит мужчин, наберется опыта. Любовь никуда не денется, если она есть. Только окрепнет.
— Благодарю, Ваше Величество, — барон посмотрел на свою госпожу, помолчал, и все-таки спросил: — Когда мне будет позволено снова просить ее руки?
— Два года, — ответила королева. — Думаю, к своим восемнадцати она уже сможет принимать ответственные решения. Я позволю вам сделать предложение, обещаю. И тогда она сама даст ответ.
Когда Байдек откланялся и вышел, королева искоса посмотрела на мужа.
— Наглец, — произнесла она задумчиво. — Но хорош, ничего не скажу. Такой северный медведь.
— Влюбленный медведь, — поправил ее Святослав.
— И она дала ему свою кровь...беда с этими девчонками, — вздохнула Ирина.— Ну, посмотрим, что из этого выйдет.
* * *
Через неделю после отъезда королевской семьи Мариан впервые напился в компании молчаливого Симона. Алкоголь отказывался его брать, и он с грустной усмешкой вспоминал свои размышления о том, как ему легко будет, когда она уедет.
Он тосковал по ней, как оставленная без хозяина собака. Не позволяя себе срываться на подчиненных, изматывал себя физическими упражнениями. Несколько раз ходил на поляну, где она поила его кровью и держала его голову на коленях. И когда от королевы пришло распоряжение зачистить каменоломни от нечисти, выжечь все там под корень, почти с облегчением принял участие в длительной операции, помогая боевым магам.
Через месяц полковник Шукер передал ему подарок, пришедший на заставу. Посеребренный нож с фигурной рукояткой — ладонью, в центр которой был вделан красный рубин. Ножны и пояс в цветах королевского дома Рудлог — красном, белом и золотом. Он усмехнулся, повертев его в руках. Нож был совершенно не приспособлен для боя, красивая игрушка. Но дорогая ему игрушка, подарок-напоминание только для двоих. К подарку прилагалась записка, написанная аккуратным, округлым почерком: "Лейтенанту Байдеку на долгую память от Василины-Иоанны Рудлог. Спасибо."
Он увез его домой, спрятал в ящик стола, и часто доставал, грел его в руках, перечитывал записку, и снова тосковал, бесконечно тосковал.
Шли дни, и иногда тоска отступала, чтобы потом снова наброситься с новой силой. Обычно она подстерегала его на выходных, когда он приезжал в свое имение, кралась за ним по длинным коридорам фамильного поместья, затаившись, выжидала, пока он ляжет спать, и накидывалась снами и воспоминаниями, выгрызая все внутри.
Было время, когда он, как одержимый, начал смотреть светскую хронику, ожидая, покажут или нет в выпуске ее тонкую фигурку. Байдек наблюдал, как она посещала больницы и школы, как встречалась с делегациями других государств, давала благотворительные обеды, как участвовала в балах и торжествах.
И со временем, глядя на кадры, на которых его принцесса кружилась в танце с каким-то кавалером, он со всей отчетливостью понял, что он — наивный глупец, придумавший себе невесть что.
Даже если на секунду представить, что ему бы позволили на ней жениться, жизнь жены военного не для нее. А он не создан для дворцовой суеты и праздности. Между ними глубочайшая пропасть, и пусть его род и до баронства был одним из древнейших в королевстве, это не делает его хоть сколь-было возможным мужем для принцессы.
Да и с чего он взял, что она бы согласилась? Принял ее природную доброту и заботу за какие-то чувства, которых и быть не могло. И она наверняка уже забыла о нем. А ему, хоть забыть о ней и не получится, нужно жить и возвращаться к спасительному хладнокровию. В конце концов, он получил свои минуты счастья, и не дерзостью ли было рассчитывать на большее? Королева мудра, и своим решением не только спасла дочь от неравного брака, но и дала ему время осознать всю нелепость своего поведения.
Слуги с удивлением восприняли приказ разобрать все телевизоры в поместье по домам, но задавать вопросы никто не решился. Молодого хозяина поместья Байдек уважали и любили.
И когда Василине исполнилось восемнадцать, он, конечно, не пришел просить ее руки снова. К этому времени он уже понял, что в устах королевы это был просто вежливо оформленный отказ, который он, не привыкший к иносказаниям, принял за проблеск надежды.
Часть 4
Глава 17
Начало сентября, Иоаннесбург
Люк Кембритч
Говорят, в начале времен, когда Триединый создавал этот мир, он так утомился, что обустраивать его сил уже не было. Ну или, сделав самую сложную работу, Всевышний, как любая творческая личность, потерял интерес и полетел творить что-то новое. Как бы там ни было, чувство ответственности у него все-таки присутствовало, он решил переложить остальную работу на плечи помощника, дав ему крупицу божественной силы. Но немного перестарался, и помощников оказалось целых шесть. Они — то и стали источниками стихий для магии, и новыми богами для мира.
Люк не был особо набожным человеком, и в храмах бывал редко, в основном тогда, когда отвертеться уже не было возможности. Свадьбы, похороны и большие праздники, когда вся аристократия вдруг становится донельзя религиозной и устремляется в святилища — не в какие-то, а в центральные, огромные, с удобными скамеечками — чтоб и себя показать, и других посмотреть, и не сильно утомиться при этом.
Никто не препятствовал устраивать святилища и храмы для одного или нескольких богов, да и в богатых домах обычно была комнатка, засыпанная белым песком, на котором стояли статуэтки богов, ждущие подношений. Но все-таки ортодоксальный храм был именно таким, по двору которого сейчас шел Люк. Круглый двор, в центре которого стоит статуя Триединого, всегда удивлявшего Люка какими-то ящероподобными мордами. Творец мог бы быть и посимпатичнее, да. Окружающие его статуи вполне человекообразных богов — Синяя любовь воды, Красный воин огня, Белый целитель жизни, Желтый ученый воздуха, Зеленый пахарь земли стояли дружным полукругом. И только статуя Черного жреца смерти сиротливо стояла где-нибудь в уголочке, или вовсе задрапированная тканью. Убрать ее не смели, но и поклоняться было запрещено.
Традиции традициями, но магический прогресс оставил и здесь свой отпечаток — большой храмовый двор, усыпанный белым песком, был закрыт сверху водно-воздушным куполом, чтобы приходящие барышни не месили грязь своими туфельками, если пойдет дождь и снег. Внутри всегда было тепло.
Люк, вздохнув, перехватил трость, достал пузырьки с ароматическими маслами и совершил положенный ритуал возлияния — в чаши, выдолбленные в пьедесталах у ног пяти статуй. Черному жертва была не положена. Масла (каждому свое, и не дай Боги перепутать) впитались в пористый камень без следа. Ничего не произошло, Великие Стихии взирали на забредшего к ним грешника с полуулыбками на величественных лицах.
— Рад вашему рвению, лорд Кембритч, — у входа в внутренний храм, где велась вся хозяйственная деятельность, а дальше, в закрытых помещениях, жили монахи, никогда не появляющиеся на людях с открытым лицом, стоял невысокий, белый, как лунь старичок. Он был немощен и очень стар, но эта немощность была кажущейся. Его Священство легко мог скрутить с десяток боевых магов одним движением брови. Другое дело, что дураков нападать на него не было — Боги требовали с своих избранников обет не нападать и использовать силу только в крайних случаях, для защиты, но и силы этой отмеряли с лихвой.
— Ваше Священство, — Люк поклонился, — спасибо, что согласились принять меня.
— Это не я, — легко ответил старичок, — меня благословили на помощь вам.
Они прошли в покои, в аскетично обставленный кабинет священника, пропахший маслами, и Его Священство, сняв накидку, долго усаживался на жесткий стул без спинки, жестом предложив Люку сесть на такой же. "Вообще он, конечно, мог бы позволить себе уже и мягкое удобное кресло под свою спину, — подумал Люк,— вряд ли Боги обладают настолько садистскими наклонностями".
— Итак, лорд Кембритч, суть вашего дела я понял, — благожелательно молвил старый служитель, пронзительно глядя на него. — Но меня благословили помочь вам при одном условии.
— Каком же? — осторожно и несколько нервно спросил Люк. Кто знает этих Помощников Триединого, еще заставят обет какой соблюдать или в монахи податься.
Старик улыбнулся, глядя на заерзавшего лорда. Трудно знать все наперед, но зато как интересно наблюдать за теми, кто не знает!
— В ближайшие дни у вас должен состояться разговор с отцом. Он сделает вам...некое предложение. И вы согласитесь.
