Софья взяла с другого — и когда успели заменить? — подноса свиток бумаги, встряхнула...
— Прочтите, бояре, указы — и будем их в жизнь проводить.
Вот теперь, когда они были приведены в должное состояние, Софья могла работать спокойно. Теперь можно было обсудить письма к иноземным правителям с предложениями брака, теперь можно было сообщить, что надобно направить рудознатцев под Липецк — Софья отлично помнила, какое там было металлургическое производство, теперь можно было положить проект приказа о том, что ни один человек на государеву службу без образования более не попадет...
Можно потребовать, чтобы не только сыновьям, но и дочерям учителей нанимали. Нечего на Руси дур плодить, всякому известно, от глупой жены умных детей не дождаться. Уж сколько это Софья в своем времени видела!
Теперь можно будет поговорить и о налогообложении, и о приказах, и о крепостях на границе, и о пушках, и о кораблях с каналами, и о всяком прочем...
Конечно, пугать их придется все то время, которое Алешки тут не будет, но сколько еще брата не будет?
Софья отлично знала — дойдет к нему письмо о смерти отца и он быстрее ветра помчится в Москву. А — нельзя. И войско бросать нельзя, и войну на этом этапе, и одному ехать опасно — нет уж!
Он — там. Она — здесь. И победа будет за ними.
* * *
Только в пять часов вечера Софья оказалась в своей горнице. Ненадолго, конечно, сейчас надобно идти к семье...
Царевна вошла в комнату скинула с ног туфли... вот почему так бывает?
Хоть и из тончайшей кожи их шьют, и точно по мерке, но ежели туфля новая — то хоть где-то да натрет. Это, наверное, в любом веке так.
Тайный заговор тапочек против людей.
Девушки захлопотали вокруг, молча, но уверенно. Стерли с лица Софьи полкило косметики, наложенной с расчетом произвести впечатление, расплели косу, принялись массировать виски.
Девушка несколько минут сидела, откинувшись назад, потом нарушила молчание.
— Ну, кто что увидел?
Благо, потайных отверстий в тронном зале на десяток девушек хватало. Вперебой, впрочем, не заговорили, начали по старшинству.
— Патриарх, хоть и молчал, но не по нутру ему все это. Он на бояр так смотрел, словно умолял прекратить...
— Воротынский явно смотрел одобрительно.
— Милославский выгоду искать будет...
Софья внимательно слушала, сравнивала со своими наблюдениями. Ну да, сегодняшнее выступление было постановочным. Отсюда и черное платье, и лицо, ставшее чуть ли не мертвенно-белым, и подведенные глаза, и подчеркнутые губы — нарочитый стиль, нивелирующий личность, но создающий ведьму. Отсюда и непокрытая голова — с образом не вязалось. Зато коса и венец куда как лучше смотрелись по контрасту со спокойным лицом. Другое дело, что зализывать волосы пришлось без всякой жалости, так, что теперь в висках ломило.
И арест...
Сложно было схватить мерзавцев с утра?
Да ничуть. Но — не так страшно. А вот сейчас... когда только что этот человек сидел рядом с тобой, а сейчас его нет — он в пыточном приказе и может оттуда не выйти, не глядя ни на боярство, ни на княжеский титул... и это ведь главные. А есть, как и в любом заговоре, мелкая шушера, и ей тоже предстоит заниматься. Сорняки не по крупности пропалывают, а в принципе. Иначе через два дня опять грядка не тем заколосится.
Пусть ее назовут кровавой царевной, пусть. Но Алешка получит благодарных ему бояр.
— К вам, царевна, царевич Федор.
Софья кивнула девушке.
— Проси. А вы выйдите пока.
Рокировка была произведена мгновенно — и вот стоит мальчишка, смотрит ей прямо в глаза.
— Что случилось, братик?
— Соня... ты править хочешь?
У Софьи глаза стали квадратными.
— Федя, ты с ума сошел? На кой черт мне этот хомут?!
Брат мгновенно успокоился, словно с плеч тяжесть скинул.
— Вот и я подумал, что тебе это не надобно. Но спросить должен был... после сегодняшнего.
Софья кивнула на кресло.
— Садись, поговорим. Почему ты решил, что мне нужна власть?
— Ты сегодня пошла одна. Никого не позвала с собой...
— Так было надо. Если бы со мной пошли ты или Ванечка — это можно было бы потом счесть... нет, не как бунт против брата, но... вас могли бы попробовать на прочность. А вы ведь этого не хотите. У вас свои призвания. Наука, церковь...
— А Любава?
— С ее слезами? Она замечательная девочка и нашему отцу повезло, но она — не воин. А я сегодня сражалась, разве что не оружием.
— Про теток и сестер не спрашиваю. Понимаю, — усмехнулся подросток.
— А раз понимаешь — должен и другое понять. Сейчас все мы будем... ждать. А ожидание — тягостная штука. И к тебе будут искать подходы.
— О чем я должен сообщать тебе. Верно?
— Абсолютно.
— Хорошо, что ты можешь копаться в этой грязи. Я бы с ума сошел.
— Феденька, а куда мне деться? Грош цена государству, где без государя все разваливается на глазах. Нам еще эту постройку крепить и крепить...
— Своей кровью, — мрачно закончил подросток.
— И детей, и внуков... Тебя через пару лет надо будет женить. У Жуана Браганского есть дочь, на год или около того младше тебя...
— Соня, ты это всерьез?
— Вполне. Мы можем взять неплохое приданое за девочкой, да и сами найдем, что дать взамен.
— А... я не хочу жениться! Я еще слишком молод!
— Речь пойдет и не об этом. Пусть невеста приедет к нам, поживет с нами, поглядим на ее воспитание, а там... либо ты, либо Ванечка.
— А почему не Алексей?
— Не знаю. На его выбор. Но для королевы... не знаю. Надо подумать, но вообще-то короля надобно повыгоднее продавать.
— Он тебе мясо на рынке?
— Не мясо, но все мы товар на брачном рынке. И ты не представляешь, Федя, насколько ценный. Старый род, в родстве с Рюриковичами, не связанный до сей поры ни с кем... громадная территория, богатство, чистая кровь...
— Чистая кровь?
— Они в Европах так между собой перероднились, что в каждом втором браке уроды рождаются. А у нас пока родства с ними нет...
— А надобно ли при таком раскладе нам свою кровь их кровями портить?
— Так и мы ж не лыком шиты, плохих не возьмем.
— А Алексей одобрит?
Софья пожала плечами.
— Не знаю. Но неужто сложно посмотреть на принцессу? Чай, кусок не отвалится?
— Ох, Соня... хитрюга ты!
Софья усмехнулась.
— Федь, я ведь не для себя. Мне оно сто лет не надобно, я и вовсе замуж не хочу. И власть мне не нужна. А вот чтобы моя страна, мой дом, моя родина были сильными и выстояли, и тысячелетия простояли...
— А по силам ли ты дерево рубишь?
Софья покачала головой.
— Нет, Федя. Одной мне оно не по силам. А вот ежели все мы, Романовы, навалимся — тогда справимся. Но только все. Подумай над этим...
— Я подумаю. Куда ты теперь?
— К палачам, узнать, что новенького. К патриарху.
— До ужина успеешь?
— постараюсь.
Софья поцеловала брата в щеку и Федя ушел. А девушка принялась собираться.
Опять в этот бой с головой, и сердце трепещет в груди...
* * *
Крым агонизировал.
Точнее агонизировало вольное татарское житье-бытье. Их чесали с трех сторон, лупили без малейшей жалости и милосердия, поджигали стойбища, освобождали рабов, угоняли в плен тех, кто вчера еще мнил себя господином...
По землям Крыма двигались три войска.
Первое — вдоль побережья, царевича Алексея Алексеевича. Параллельно с флотом, продвигаясь к Бахчисараю, вырезая все на своем пути, время от времени принимая бой с некрупными силами противника — не было у турок в этом районе серьезного флота. Вроде как и ни к чему.
Кто ж будет боевой корабль держать в болотце на заднем дворе? Османы и не держали.
Чорбаксары, Кафа, Судак... города ложились им под ноги. Угроза с воды, угроза с суши... повоевать пришлось всерьез только в Кафе. Да и то сказать — в Кафе были крупнейшие рабские рынки, а потому обычное предложение о сдаче — вон отсюда с тем, что на себе унесете, было встречено без энтузиазма. Рабов же на себе не унесешь, а какая прибыль теряется!
Нет, так дело не пойдет!
После отказа Алексей Алексеевич взбеленился — и приказал штурмовать.
Пусть крепки были стены Кафы — одиннадцать метров в высоту, два в ширину, но это был не город воинов. Отнюдь.
Торговцы и только они заполняли улицы. В гавани стояли десятки, едва ли не сотни купеческих кораблей... и по ним прошелся без всякой жалости пушками адмирал Мельин. А сражаться?
А чтобы сражаться, надо сначала выйти из порта, развернуться к врагу... да кто ж дал бы им этот шанс!?
Ежели сначала на горизонте появился флот, а уж потом...
Сейчас захваченных кораблей хватало для перевозки войска — чем и пользовался Алексей Алексеевич. Разве плохо? Часть войска идет по суше, часть на кораблях, раненные только на корабле, да и провиант перевозить удобнее, и воду...
Да, вода.
Вот где была главная проблема. Зная от Софьи, что не так страшен поход, как его последствия, Алексей дикое внимание уделял гигиене. Воду только кипятить, в крайнем случае, мешать с вином, уксусом, лимонным соком. За нарушение приказа — палкой по хребту, все безболезненнее выйдет. Продукты хранить со всеми предосторожностями, ничего гнилого в пищу не класть, нужники устраивать не рядом с палатками, а чуть поодаль — сразу десяток на все войско...
Что-что, а элементарные азы гигиены Софья брату вбила в голову накрепко — и потому удалось избежать в войсках приступов кишечных инфекций.
Что у русских, что у казаков...
Кто сказал, что война — это с саблей на лихом коне? Это для гусар так было! А для полководца — это всегда тяжкий каторжный труд, иначе и не скажешь. Куча мелких донесений, вплоть до заболевшей лошади, которыми приходится заниматься. Казалось бы — подумаешь!
Лошадь заболела? Авось, не сдохнет...
А если?
От болезни еще ни одного коня не застраховали. Вообще пока страховых компания не было. Пара эпидемий — и останешься ты без войска. Легкой конницей были башкиры, казахи, и без них куда как тяжелее станет отбиваться от татарских налетов.
Да, не привыкла татарча воевать.
Вот налеты, прийти, пограбить, пожечь — это их, это влегкую. А вот когда война приходит к ним...
Главное богатство кочевого народа — это его стада. И как их спрятать в степи?
Да никак.
А по следам стада легко найти и стойбище. А зачистка...
Жестоко?
Гуманисты тоже еще не родились, а те, кто родился, тщательно маскировался, ибо жестокий век не признавал никаких доводов в пользу человеколюбия.
И даже попытки татар поджечь степь не давали результата. Хорошо поджигать, когда врагу спасаться некуда. А ежели рядом корабли? И есть, где переждать опасность?
Алексей, впрочем, не расслаблялся. И Кафа показала ему, что он прав.
Сначала город приготовился к сопротивлению. Сначала...
Войско, как и положено подошло к стенам города. Алексей Алексеевич пожелал говорить с командиром гарнизона — и на стену явился Юсуф-паша. Кстати — дальний родич прославленных Кепрюлю, мужчина умный и серьезный. Абы кто в таком городе наместником султана не станет, просто не сможет все это держать в узде. И вежливо поинтересовался — чего желает русский царевич?
Царевич желал город. Турки могли погрузиться на галеры и проваливать к себе, татарам предлагалось остаться. Да, и рабов тоже оставить. С собой можете взять то, что унесете на себе. Да, городская казна тоже остается. Расходы на войну надо как-то окупать.
Юсуф-паша в самых обходительных выражениях уточнил, отдает ли русский царевич себе отчет в происходящем? У него десятитысячный гарнизон, у него почти сотня кораблей, в городе есть и провизия, и колодцы. К тому же должен подойти флот Пири-паши...
Ах, уже не должен?
Жаль, очень даль. Но ведь он не один, этот флот! Османы такого не простят! Нет, ни за что не простят!
Алексей Алексеевич так же вежливо разъяснил, что Османы ему не указ. Ибо они — далеко. И у них свои войны. С Венецией, Грецией, с Европой, опять же, на море турок теснят, на чем свет стоит — одним словом товарищи раньше надорвутся, чем сюда примчатся. Тем более так скоро, как того требует ситуация.
Юсуф-паша вежливо напомнил, что стены Кафы крепки и могущественны. Более десяти метров в высоту... и царевич рискует просидеть под стеной долгое время.
Царевич пожал плечами. У него хватит отрядов, чтобы блокировать выход из Кафы — и сделать его ловушкой. Сам он пойдет дальше, а вот вы останетесь здесь.
Без подкрепления, без помощи, без продовольствия... ах да, и без кораблей! Потому что последние просто сожгут.
Да и насчет стен — еще вопрос, так ли они неприступны. Наука — великая штука. Или шутка... одним словом — в Керчи и Азове тоже думали, что их стены прочны, но пали ведь...
Юсуф-паша опечалился. И сделал то, что и должен был сделать умный человек.
Попросил время на размышление.
* * *
Поль Мелье сидел на палубе корабля, посасывал трубочку, в которой не было табака, и размышлял о жизни. Вот ведь она как оборачивается-то!
Вырос на кораблях, прошел путь от юнги до боцмана, бывал ранен, попадал в плен — и в последний раз думал уже, что жизнь кончена.
Ан нет.
Павел Мельин, изволите ли видеть...
Закурить, что ли? Или просто табачку пожевать?
Мода на курение пошла не так давно, но моряки к ней пристрастились быстро. В том числе и Поль. В плену у турок такой возможности, конечно, не было. А вот на Руси...
А на Руси не любили табак, считая его диавольским зельем. Ну, Поль и не стал его употреблять. А иногда хотелось, очень хотелось. Но...
Русский дворянин.
Обычный мальчишка из Марселя.
Русский адмирал.
Обычный боцман на французском корабле.
Франция, милая любимая родина... вернуться туда? Когда-то доведется? А вернуться обязательно надо, хотя бы семью забрать...
Да, именно так! Забрать семью и попробовать поехать на Русь. Царевич уже обещал, что адмиральского места Поля не лишат, но желательно в таком случае было бы, чтобы он принял русское подданство. Хорошо бы еще и веру, но тут уж — по желанию.
Вот на этом месте Поль в свое время споткнулся. Он-то был добрым католиком и не имел никакого намерения менять веру отцов, но тут уже широту души проявил государь.
Поль, Бог — един. А то, что придумали люди, пусть для них и остается. Мой зять — католик, а моя сестра никогда не забудет веру предков, но они счастливы. Разве этого мало? Проявляйте уважение к обычаям страны, где вы будете жить — и этого будет довольно.
Так, может, стоит съездить на родину, перевезти сюда родителей, жену, детей... им здесь будет хорошо, наверняка...
— Адмирал, слышите?
Не просто так Поль предавался размышлениям, ой, не просто. Обговорив все с царевичем и с Иваном Морозовым, они были более, чем уверены что часть турецких кораблей постарается под покровом ночи выскользнуть из гавани. И — ждали.
Так оно и вышло.
Шесть галер и несколько фелюг попытались сквозануть в темноту...
А зря.
Казачьим 'чайкам' они были на один зуб, но требовались не казаки, с их абордажем, о, нет! Требовалось напугать!
