Но, кажется, я не зря так тянул с визитом, откладывал, со вкусом добиваясь все большего совершенства как в облике любовника, так и в его восприятии гармонии. Полагаю, Эрик сам не замечает, как привыкает к ненавязчивому изяществу деталей, ранее столь чуждому его натуре. В карих с зеленым глазах читается легкое любопытство и искренее радушие: первое адресовано Эрику, второе мне. Еще бы, я обещал покровителю сюрприз, и этот сюрприз состоялся.
Вежливо поклонившись, как то предусматривает этикет, я замечаю краем глаза сдержанный кивок Эрика. Надо думать, это максимум, для него возможный. Мы обмениваемся приветствиями и усаживаемся за чайный стол. Я не стал намеренно обучать любовника манерам, предпочитая преимущества естественности и наблюдательности неизбежным недостаткам заученных правил, и не прогадал. Младший, выражаясь фигурально, ступает в мои следы.
Запах осенних листьев мешается с дымным ароматом чая, легкая светская болтовня, принятая между хорошими знакомыми, соскучившимися друг по другу и призванная дать новому гостю возможность освоиться, течет, перебирая мелкие камешки столичных новостей. Нару мягко, незаметно изучает Эрика — от кончиков волос до отсутствующего маникюра, словно пытается соотнести мнение о барраярце с тем, что видит перед собой. Как сказал милорд, приглашая меня сегодня: "К преклонным годам я стал не так жаден до инопланетных новинок и, узнав, что этот народ чудом вынырнул из тьмы забвения, не придал этому особого значения. Что ж, тем любопытнее будет знакомство."
И намеки в словах покровителя прячутся, как слои парадных одежд друг под другом. Милорд ждет моего рассказа, незло упрекает меня в долгом отсутствии и успокаивает царящим в столице благополучием. Даже история с Бонэ потеряла в актуальности.
— ... миледи Эйри просила передать вам свои приветствия и надеется встретить вас на вечере у лорда Табора, — сообщаю я, сочтя Эрика достаточно освоившимся, и Нару едва заметно улыбается. Вероятно, уже оценил общность не запаха, но стиля: на крепкой шее барраярца играет всеми оттенками запаха "Запад", кисти моих шпилек подернуты инеем "Севера".
— Да, и не раз, я надеюсь, — придвигая к благопристойно попивающему чай Эрику тарелку сладких хрустящих завитушек, подтверждает милорд. — Ты всю зиму пробудешь здесь?
Кажется, Нару более всего интересует тот же вопрос, что и остальных: не сошел ли я с ума, и что есть влюбленность в барраярца: причуда или синдром.
— Полагаю, что так, — усмехнувшись реальной перспективе стать гвоздем зимнего сезона. — Не могу же я лишить свою семью радости светского общения.
— О, — замечает Нару. — И все Эйри так поразительно единодушны в намерениях?Максимум прозрачности намека, который может себе позволить Нару в желании узнать, как удалось примирить под одной крышей дикого барраярца, мою своенравную жену и себя самого, гордеца.
— Я буду рад увидеть твоего Лероя, раз он уже достаточно взрослый, чтобы находить удовольствие в светских обязанностях, — тут же добавляет Нару. Маскировка? — Страстность в исполнении правил — этим ваша семья всегда отличалась, — добавляет он с усмешкой, и это, определенно, намек. — Тебе не слишком сложно оказалось с этим ужиться, Эрик?
— Мне трудно достичь требуемого совершенства, но я надеюсь на снисходительность, — отвечает Эрик сдержанно. Сказать, что я им горжусь, означает сильно преуменьшить действительность. — И прилагаю все старания, движимый личной заинтересованностью, лорд Нару. Мой Старший нашел приемлемый способ, э-э, мотивировать меня.
— Я всегда полагал Иллуми способным юношей, — замечает Нару, обращаясь более к Эрику, — но впервые готов аплодировать его навыкам в тонком искусстве дипломатии.
— Милорд, — укоризненно замечаю, — вы чрезмерно ко мне расположены.
И не будете на меня в обиде, если я вас ненадолго покину. Даже наоборот. Я не вижу признаков раздражения на породистом лице: Нару не снисходит до ревности, разумеется, и даже более того. Если только меня не подводят чувства, Эрик ему приятно любопытен, и, значит, мне стоит предоставить им возможность поговорить наедине. Получаса Нару хватит с избытком.
Солнце медленно уползает за резную линию деревьев, кажущихся на темнеющем небе аппликациями из бархатной бумаги, поющие стрекозы хором провожают закат, я неторопливо возвращаюсь, налюбовавшись зрелищем заката.
К моему удивлению, Эрика в гостиной нет, а рассеянно улыбающийся Нару мелкими глотками пьет чай.
— Я подобрал мальчику более интеллектуальное занятие, чем слушать мои нотации, и отправил в библиотеку, — в ответ на мое немое изумление смеется покровитель, и я облегченно вздыхаю. От Эрика всего можно ожидать.
— Как он вам показался? — спрашиваю, присоединяясь к чаепитию.
— Мил. Но менее удивителен сам по себе, чем я того ожидал, — кивает Нару. — Изумляет сама ситуация. Он попал в твою семью не по своей воле; тебя трясло при упоминании его имени; а теперь вы делите подушку, и я никогда прежде не видел в твоих глазах такого блеска.
— Вы еще больше удивитесь, — вздохнув, признаюсь я, — но телесное притяжение действительно возникло гораздо позже, нежели мы научились разговаривать, сцепляясь не через пару десятков слов, а всего лишь раз за вечер. — Короткая пауза призвана дать мне собраться с силами. — Прежде того я дал ему право распоряжаться моей жизнью, а он вернул мне клятву.
— Ты сошел с ума? — непроизвольно вырывается у Нару. — И он, видимо, тоже. Барраярец получил твою жизнь и отказался ею воспользоваться?
— Возможно, мы оба сумасшедшие, — улыбнувшись, соглашаюсь я. — Во всяком случае, я безумно им увлечен, и, кажется, это взаимно.
Нару изучает меня пристально, как изучал бы незнакомца.— Я не припомню за тобой таких сильных и быстрых увлечений, — констатирует он, наконец, и я понимаю: Нару встревожен донельзя. И на прямой вопрос, так ли это, он отвечает недвусмысленно и подробно: — Меня изумляет эта перемена. Возможно, мне придется теперь познакомиться с другим тобой, так непохожим на серьезного молодого человека, которому я столько лет покровительствовал. Неужели простой барраярец за недели сумел добиться того, чего не достигли мои уговоры за множество лет? — смягчая упрек улыбкой, спрашивает он.
Перемена во мне так заметна? Потому ли, что Нару знает меня давно, или это очевидно всем?
— Вы были правы, — признаю я, — когда сказали мне, что однажды и я потеряю голову. Я не поверил и ошибся, а стоило бы прислушаться. Хотя осторожность мало что изменила бы в происходящем.
— Но она не будет лишней теперь, — твердо говорит Нару. — Когда ты идешь по льду, толщину которого не знаешь сам, следует прислушиваться к треску. Тебя станут обсуждать — ты ведь это понимаешь?
Еще бы я не понимал. Меня уже обсуждают, и дальше будет хуже.— Это проблема, — соглашаюсь я. — В особенности учитывая тогдашнюю историю с Бонэ. Но скрывать Эрика, как постыдную тайну, я не намерен тоже, а сплетни утихают, побежденные временем и спокойствием.
— Если ты не хочешь, чтобы его запомнили в первую очередь как твоего экзотического любовника, помни о дистанции, мальчик мой, — советует Нару. — Хотя бы на первых порах. Мое предупреждение не запоздало?
— Нет, — оценив тактичность вопроса, уверяю я, — на людях мы держимся порознь и не демонстрируем ни приязни, ни отвращения.
— Твой Эрик очень сдержан, это хорошо, — соглашается Нару. — Эти перчатки, полувоенный стиль, воротник под самое горло... Довольно необычно смотрится, но его украшает. Вызывающе, однако есть на что взглянуть.
— Хорош, правда? — вздыхаю я. — Он мастер загонять себя в жесткие рамки, и хотя они зачастую не гармоничны и непривычны, мне и это кажется до странного привлекательным. Признаюсь, эта чаша сладка, как никогда.
— Потому, что первый глоток был горьким? — подшучивает Нару. — Или потому, что сам вкус экзотичен? Мальчик кажется безыскусным, недоверчивым, застенчивым. Внешность у него вполне обычная... если не считать прически. Короткая, как у пятилетнего ребенка. Честное слово, я поймал себя на мысли, что хочется погладить его по голове.
— Она колется, — автоматически отвечаю я, чувствуя, как непроизвольно чешется ладонь. — Но дело не во внешности.
— А в чем тогда? — спрашивает Нару серьезно, чуть подавшись ко мне. — Он страстен?
— И это не главное, — подумав, отвечаю я. — Главное — я не встречал раньше такой самоотреченности ради цели... даже одержимости, пожалуй. И он прям, как стрела — а это ли не достоинство?
— И куда же смотрит эта стрела? — без особенной тревоги уточняет Нару. — Хотя из того, что он говорит, ясно одно — он желает остаться с тобою.
— Хм, он и тут вырезан под меня умелой рукой, — замечаю я себе под нос.
Нару привлекает меня поближе и протягивает руку, заправляя выбившуюся из-под заколки прядь волос на место. Знакомый аромат жимолости на секунду окутывает меня теплом и участием.
— Что же, — улыбается он, — будь счастлив, мой мальчик, но помни — любовь вдвойне опасна, если любящие не свободны — от своих долгов или от внешних обстоятельств, не суть важно.
В этом мягком полуобъятии я прикрываю глаза и не отстраняюсь от легкого прикосновения к моей щеке.
* * *
Темнота сада, разбавленная фосфоресценцией листвы и шевелящимися резными тенями, провожает нас до машины, вежливые прощания остались позади, мягкий толчок мощного двигателя — поехали. Эрик, уставший и молчаливый, сидит рядом, и ощутимо закрыт.
— Ты не обиделся, что мы с милордом поговорили наедине? — встревожившись этим молчанием, пытаюсь выяснить я. — Признаться, мы обуждали тебя. А о чем он говорил с тобою?
— Пытался выяснить, что я хочу... и что меня здесь держит, — после несколько затянувшейся паузы отвечает Эрик. — Несколько раз серьезно мне напомнил, чтобы я тебе, хм, не навредил. Честно, твой патрон... впечатляющ. Не знаю, насколько впечатлил его я. Ты ведь хотел, чтобы я ему понравился, да?
Неужели я настолько преувеличил в глазах любовника важность этого визита?
— Тебя так беспокоит его мнение? — осторожно уточняю я. — Оно для меня важно, но собственное — важней.
— Для меня тоже — твое, — соглашается Эрик. — Но все мы завязаны в эту... цепочку зависимости. Я ведь правильно понимаю?
— Абсолютно, — подтверждаю я. — Цепочка, или, скорее, костяная головоломка, такая, из нескольких резных шаров, один в другом. — Я хочу, чтобы Эрик понял, насколько благодетельно и безвредно такое влияние. — Покровитель может советовать, поучать и воспитывать, но его власть заканчивается там, где ставит границу младший. Нару желает мне добра, и если для моего благополучия требуешься ты, он не станет оспаривать моих желаний. А у вас разве нет системы покровительства?
— В таком виде нет, — качает головой Эрик. — Протеже по службе — бывает. А у вас... оно очень личное.
— Так и есть, — кивком сопровождаю я свои слова. — Пока покровительствуемый еще молод и глуп, патрон обучает его всему — от правильного подбора цветов в одежде до жизненной философии. Помогает найти занятие, протежирует при дворе... словом, оказывает всяческую помощь, "получая взамен удовольствие наблюдать за распускающимся цветком", — выделив голосом, цитирую. — Это из трактата, пропагандирующего данную систему как единственно верную. Если непонятно, ты спрашивай.
Нет, Эрик молчит, как зашитый, и это настолько нетипично, что даже пугает. Я касаюсь губами его запястья.
— Я вижу, что что-то в Нару тебя беспокоит, но не могу понять, что именно, пока ты мне не объяснишь.
— Я ревную, — признается барраярец просто и неожиданно.
— Ревность здесь не в чести, — удивленно комментирую я, надеясь на Эриково благоразумие. — Не воспринимай как нотацию, но что в ней проку? У нас она считается попросту неприличной и для человека цивилизованного унизительной.
Барраярец качает головой. — У нас ревность — как перец в блюде: без него пресно, с его избытком — несъедобно. Когда я увидел, что твой патрон тебя обнимает, то, боюсь, рука с перечницей дрогнула. Признание дается Эрику нелегко, если судить по чуть наигранному смешку.
— С Нару мы действительно очень близки, тут ты все понял верно, — стараясь смягчить его переживания, отвечаю я. — Но телесная близость — не главная нота в этом аромате.
Главная или нет, но на лице Эрика отчетливо мелькает тень досады. Неужели мои отношения с Нару могут быть для него мучительны?— И давно вы, — с мрачной решимостью интересуется он, — как у вас тут говорится... меняетесь подушкой?
Мне приходится призадуматься, высчитывая годы.— Около тридцати лет, — отвечаю я, наконец. — Правильно говорить не "меняетесь", а "делите подушку", кстати. Тебя это тревожит?
— Смущает, — коротко отвечает Эрик, и я удивленно вскидываю бровь. — Немного шансов конкурировать с отношениями длиной в мой собственный возраст, — поясняет он.
— Прекращай терзаться, — советую я, обнимая свое дикое сокровище. — Нару не ревнив, и время наших безумств давно позади.
Напряжение не до конца покинуло Эрика, но он не противится моим объятиям. Значит, не сердится.— Твое прошлое для меня — темный лес, — объясняет он. — И кто знает, какие в нем водятся звери. Это для меня мир изменился, верно? А для всех он остался прежним.
— Он и для меня не остался, — возражаю я, сплетая свои пальцы с горячими Эриковыми. — Ничего подобного нашим отношениям у меня в жизни не было.
От моего плеча доносится отчетливо скептическое хмыканье. — А что было?
Пожалуй, придется рассказать о Нару подробнее. Не то любопытство Эрика не даст нам обоим покоя, а неутоленное — поспособствует неверным выводам.
— Если ты готов к долгому повествованию, я не против рассказа, — устроившись поудобней и обняв любовника, обещаю. — Мы с милордом познакомились, когда мне было двадцать пять, ему — чуть за шестьдесят. Почти классическая разница, — Считается, что покровитель, в идеале, должен быть вдвое старше подопечного и обладать достаточным жизненным опытом, но при этом еще не окончательно забыть собственную юность, о чем я и рассказываю внимательно слушающему Эрику. — Нару был прекрасным рассказчиком и собеседником, а уж спорить с ним доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие. До сих пор не понимаю, как он терпел мою юношескую пылкость, — добавляю, уловив чуть заметную усмешку на скуластом лице. — Надо полагать, ему доставляло удовольствие мое невежественное восхищение новыми знаниями.
Эрик тихонько вздыхает, явно проводя параллели.
— Словом, в один прекрасный день я понял, что разговоров за чаем мне категорически мало. И как-то не удержался; и от вспыльчивости иногда бывает польза. Нару читал мне очередную лекцию, что-то о философии созерцания, а я его поцеловал и до смерти испугался того, что как только я отступлю на полшага, мне придется выслушать еще один урок, на этот раз о правилах хорошего тона. Хотя как-то потом он обмолвился, что сознательно ждал от меня иницитивы, не делая шагов навстречу.
... Все еще помню, как гремело сердце, когда патрон целовал меня, мягко и неторопливо.
— Все случилось, и я об этом не жалел. Нару, насколько мне известно, тоже. Этот шаг мало что изменил... добавил, скорее, так будет правильно. С тех пор так и остается: окрашенная телесной привязанностью симпатия, его забота о моем благополучии, мое уважение.
