Самая невзрачная жена

Атина удивилась и появившейся из ниоткуда сиятельной, и просьбе найти зеркало, но выполнила. Пока она уходила, Нала сделала бесконечное количество шагов по комнате. Ходила, ходила, ходила, пока не очнулась, поняв, что ещё чуть-чуть, и она бы побежала. Вернувшаяся фрейлина протянула завёрнутое в мягкую ткань зеркало, овальное, тяжёлое, такое, в какое едва получится вползти... Нала прижала его к груди и тряхнула головой: получится!

— Спасибо, Атина, — искренне улыбнулась она старой фрейлине, и та привычно присела в реверансе. — Молись, Атина, за меня и мать, и пусть предначальные услышат тебя!

— Что бы вы ни задумали, сиятельная, подождите ночи. Тогда настанет смена Грола, он будет впускать и выпускать людей в тюрьму. И у него есть привычка к полуночи напиваться и засыпать. Мимо него любой пройдёт. Я так ходила... К герцогине...

Ночью Нала выскользнула из комнаты, прижимая к груди драгоценную ношу. Мягкие туфли без каблука бесшумно скользили по полу, коридоры сменялись один за одним. Слуги разошлись, титулованные тоже утомились за день, и теперь или пропадали в будуарах, или в какой-то из комнат коротали время за неспешной беседой. Нале попадались редкие гуляки, но они не обращали на неё никакого внимания — мало ли что могла поручить вздорная титулованная своей фрейлине? Коридоры пустели тем больше, чем ближе она подходила к спуску в тюрьму.

Разволновавшись, она облизала пересохшие губы и сильнее стиснула зеркало и из-за слишком громкого стука сердца не услышала, как открылась дверь, не дёрнулась в сторону от опасности и даже не успела закричать, когда ей заткнули рот рукой и втащили в комнату, бросили на пол, грубо толкнув. Извернувшись, она упала на спину, спасая зеркало. Щёлкнул замок, и Нала вскочила, заметив стол и спрятавшись за ним: добрые знакомства так не начинаются! У двери, скрестив руки на груди, стоял герцог Капринский.

— Я не имею свойства забывать увиденные когда-либо лица, особенно тех, к кому имею счёты, — Нала молчала, даже не вслушиваясь в странный голос без эмоций, она оглядывалась и чуть не плакала с досады: в комнате не было зеркала! — Ну что ж, что скажете? Пришли выручать свою мать?

— А если и так, то что? — ответила она, чтобы потянуть время.

— То вы сэкономите нам время и нервы. Вам хватило ума не ломать комедию.

— Зачем, если вы и так узнали меня? — она едва пожала плечами, сжимая зеркало.

Страшно! Ужасно страшно! Но как сбежать? Что делать? Торговаться? И вообще, зачем она понадобилась герцогу? По его лицу ничего нельзя было понять — предначальные боги, граф Окшетт хотя бы какие-то эмоции играл, а этот стоял, спокойный и холодный!

— Ответьте мне, сиятельная, на один вопрос. Зачем вам зеркало?

— Девушки ночью по дворцу без дела не ходят, — ответила она, подхватывая обвисший уголок тряпки.

— Забавно, — покачал он головой. — В знак моей признательности ты можешь увидеться с матерью.

И Нала почти что задохнулась от его страшного взгляда: такой ненависти она не встречала раньше! Впрочем, герцог быстро взял себя в руки, надев ледяную маску. Всё внутри Налы кричало, что нельзя, нельзя соглашаться, но что мог сделать герцог? Запереть её в камере? Так если не отнимет зеркала, то это бесполезно. А если отберёт? Нала не знала, как, но верила, что сможет броситься в зазеркалье раньше, чем тот её коснётся! А если он попадёт с ней в зазеркалье, то Нала без сожаления отдаст герцога в дар духам!

— Не буду я отбирать вашу игрушку. Хотите таскать тяжести — таскайте, — покачал головой герцог, а Нала про себя усмехнулась: знал бы он!..

И совершенно зря расслабилась, подпустив Энрата на расстояние вытянутой руки. Холодный палец тут же коснулся лба, а по нему пробежалась золотая искра, вспыхнувшая уже в голове Налы, покрасившая мир в яркие тона великолепной и искренней радости! Всё было прекрасно: ночь, предательства, смерти, находящийся рядом герцог — всё просто волшебно! И она с лёгкостью последовала за врагом, позвавшим её. Куда? На волшебный праздник, конечно!

Душа Налы паниковала, но сознание купалось в таком счастье, в такой искренней радости, что противоречие раздирало её на две части. Одна стремилась за герцогом, находила тёмные коридоры дворца великолепными, ждала чуда и верила в него, а вторая паниковала, осознавая, что всё-таки шли они к тюрьме.

Описанный Атиной стражник спал, уронив голову на руки, а за спиной его висела связка ключей, в которую тут же вцепился герцог. Оставив Налу у первой камеры, притащил откуда-то кандалы. Душа выла и металась, когда Нала поставила зеркало к стеночке и с радостью приняла на запястья тяжесть кандалов. И пересилила, заставив глупое тело снова подобрать единственный шанс на спасение и прижать к груди!

Герцог открыл какую-то камеру, тесное помещение которой разделяла на две части решётка. Чудесно! Тесное помещение с запахом сырости? Просто прекрасно! Нала глупо улыбалась, не узнавая измученную женщину по ту сторону решетки.

— Я думал, ты сбежишь, — заговорил Энрат Капринский.

— Чтобы ты догнал меня и казнил? Я не настолько глупа, — отозвалась Лерой, поднимаясь. — Как ни жаль признавать, но я не соперница тебе.

Изорванное платье, синяки на лице, голые, морщинистые руки и горевший ненавистью взгляд — смириться со своим положением Лерой не желала. Герцогиня взялась за прутья решётки, прижав к ним лицо:

— Отпусти мою дочь! Чего ты хочешь, если даже её используешь?! — в ненависти она стукнула кулаками по прутьям, высекая искры: дар в герцогине бурлил и рвался наружу вопреки данной ей давным-давно клятве.

— Твои мучения, — и лицо герцога озарила тщательно скрываемая ярость, та, отголосок которой Нала видела всего миг и с которой он жил долгие-долгие годы! — Ты не помнишь, но именно из-за тебя я лишился первого сына. Мальчишка только поступил в дворцовую стражу, когда случился переворот. И вот он вместе со всеми должен убить женщину, которая вспыхивает факелом, уничтожая всё вокруг! Страдай, как страдаю я!

Затравленным зверем герцогиня смотрела, как Энрат собирал магию, как выплетал он последнюю иллюзию (страшен подобный дар!) для её дочери, потому как сознание Налы погибнет невозвратно в её тенетах, в ужасе и страхе, которые придут на смену неконтролируемой радости. Закованная в кандалы, бессмысленно улыбавшаяся Нала смотрела в одну точку... Нала, которая должна была уже пересечь границу с Кейсарией и оказаться в безопасности. Её дочка, которой так мало выпало счастья в жизни. Её девочка, которую герцогиня хотела защитить во что бы то ни стало. И Лерой в последний раз выпустила свой дар наружу, нарушая клятву не использовать его. Прутья решётки расплавились мгновенно, стекли вниз, а она, оттолкнув дочь, бросилась на герцога, вцепилась в его плечи, окутанная огнём. Огнём были волосы, огнём было тело, огнём были глаза — вся она являлась возродившейся, ярой, неукротимой стихией, и эта стихия мстила, эта стихия защищала, как раненый зверь.

'Мы вместе уйдём! Хватит старикам ворошить этот мир!' — и послышался дьявольский смех.

Нала упала, ударившись спиной о стену, но всё с той же радостной улыбкой смотрела, как ударили и не раз её мать, как она выплюнула кровь в лицо противнику, которого обняла, объяла огнём; как он вопил, не в силах сбить магическое пламя, как шатался по камере, как вспыхнуло сено и повалил дым... Они горели вместе. Огонь карающий только единожды не вредит владельцу. Второй раз он убивает и хозяина: таково правило, ведь если люди будут судить как боги, то скоро забудут о них.

Огонь бушевал, не трогая только Налу, держась от неё на почтительном расстоянии, огонь слепил, огонь уничтожал и, наконец, огонь утихал, оставляя после себя выжженную, пустую камеру и небольшую горку пепла, который тут же разметало ветром. Уцелел только крохотный медальон, оставшийся лежать в пепле. Нала подползла к нему, оставив зеркало у стены, подобрала, отерла рукавом и открыла: с миниатюры на неё смотрел улыбчивый, красивый юноша. Идиотская улыбка превратилась в оскал боли. Нала бросилась к пеплу, но остановилась: к праху Капринского она не хотела притрагиваться. Как самую ядовитую змею, она отбросила и медальон. Запах горелой плоти въедался в кожу, въедался под кожу, пропитал её, и Налу вырвало, она смогла только броситься куда-то вбок, где еще не было пепла.

Это был конец. Нала тупо смотрела в стену, на зеркало, с которого сползла ткань. И слышала, как вдалеке раздались крики, зазвенело оружие. Рукавом вытерла рот, чуть не распоров губы об острый край кандалов. Звон, грохот и крики приближались. В зеркале клубился туман.

Вбежавшие в камеру стражники закашлялись от вони, но не могли понять, отчего тугим узлом завязало желудки. Перед ними стояла смертельно бледная девушка с сумасшедшим взглядом. Плечи подрагивали, и жутко позвякивали кандалы, как у какого-то призрака, у краешков губ сверкали капли крови — никто не решился к ней приблизиться. Она развернулась к ним спиной, подняла зеркало над головой, и в нём отразился пол и её макушка.

Нала видела суеверный страх в глазах немолодых мужчин, видела, как кто-то попятился. Неужели её боялись? Впрочем... Неважно! Всё неважно! Она навсегда уйдёт из этого ужасного места!

— Энрат Капринский мёртв, скоро придёт настоящий король! — провозгласила она напоследок и отпустила зеркало с клубившимся внутри туманом.

Это было чудо. Так подумали стражники, ибо только стоявшая перед ними девушка исчезла, а упавшее зеркало разбилось на мелкие осколки ровно в том месте, где она стояла. Нала отступила от осколков, её принял туман. Закружившие вокруг духи сорвали кандалы, забрали их в качестве дара. У Налы не осталось ни мыслей, ни чувств. Туман принял маленькое тело как самая мягкая перина, укутал пуховым одеялом, приласкал, как мать.

Как мать... Нала плакала, стискивая зубы, сжимая глаза, лишь бы не чувствовать, не выть.

— С-с-слишком сильные эмоции! С-с-слишком! — закружились с шипением духи, принялись дёргать Налу за волосы, жалить, поднять её.

А Нала лежала не в силах подняться, даже ответить не могла. Перед глазами то разгорался, то гас огонь Лерой, в котором растворялась она и её враг. Разгорался и гас, разгорался и гас, раз за разом, раз за разом!

— Жалкая дев-ф-фчонка!

Духи оставили её в покое, но Нала смутно ощутила какое-то движение тумана, как будто тот сдвинулся. А туман заледенел, остыл, ужалил холодом, и девушке невольно пришлось встать — голой кожей ко льду прижиматься было неприятно. И вздрогнула, повернув голову: рядом с её плечом висело зеркало гарнизона, огромное, за которым располагался пустовавший кабинет. Сумерки окутали его, утопив во тьме, но очертания мебели угадывались.

— Прочь, прочь, смертная! Ты нам такой не нравиш-ш-шься! — шипели духи за её спиной и подло толкали в зеркало, но отчего-то столкнуть не могли.

Нала смотрела в темноту кабинета. Что открылась дверь, она угадала каким-то чутьём, уловив неясное движение тени на стене. Тяжело кто-то вошёл, и на столе разгорелась одинокая свеча.

Сердце пропустило удар. Ролден. Нала дёрнулась, наклонилась к зеркалу, и тем воспользовались духи, слаженно толкнув её. Кое-как поймав равновесие, Нала умудрилась из зеркала выйти, а не выпасть. Застывший от неожиданности Ролден провёл рукой по лицу, вздохнул, но замер, рассматривая жену, как она его.

— Нала, что случилось?

Девушка вздрогнула, упала на колени и задрожала. Не от боли, не от страха, а уже от страшной, дикой смеси чувств: она ненавидела Ролдена как источник всех своих бед, того, с кого начались все её беды, но какая-то частичка осознавала, что теперь для неё нет человека ближе перед лицом богов, шептала, что отец долго не проживёт без Лерой, последует за ней. Как всегда после зазеркалья, все чувства, все эмоции усиливались многократно, и Нала задыхалась от них, задыхалась от боли, от ненависти, от страха, от безысходности и странного, непонятного чувства, которое тащило её на поводке к Ролдену.

Она и не заметила, как оказалась на стуле, с командирской курткой на плечах и с бокалом воды в руках. Впрочем, последние так дрожали, что Ролден отобрал его: половина расплескалась на платье, провонявшее гарью.

— Энрат Капринский мёртв, — повторила Нала, прикрыв глаза.

С эмоциями справиться не получалось, так что сначала — дело. Дело! А самое важное дело — Тайш. О нём говорить. О герцоге. Не думать, не думать о... Лерой!

И вот уже Нала плакала, размазывая слёзы по щекам, а сидевший на подоконнике Ролден слушал её, поджав губы, смотрел на горы. Она рассказала об аресте Лерой, о том, что не могла бросить её, о коварстве Капринского и их последней встрече. И, наконец, о том, как умерли её мать и их злейший враг. Ролден вышел, казалось, на миг, а вернулся с одеждой — огромные мужские штаны и длинная Нале рубашка, заставил переодеться, хоть то заняло у девушки слишком много времени из-за непослушных пальцев, из-за пелены слёз. Испорченное платье командир забрал и приказал сжечь.

Когда он опять вернулся в кабинет, его ждала спокойная жена со сцепленными в замок руками на коленях.

— Что теперь будешь делать?

— Раз Капринский мёртв, то беру людей и веду Тайша во дворец. Должны же мы его пристроить? — он опять набросил Нале на плечи куртку, которую та оставила лежать на столе.

Девушка, казалось, этого и не заметила, только кивнула легонько.

— Можно я вернусь в мой замок? Не хочу в столицу.

— Я бы тебя и не взял, — проворчал Ролден. — Слишком неспокойное время сейчас будет. Я оставлю тебе двадцать ребят в качестве охраны, хорошо?

Нала опять кивнула.

— Я быстро вернусь.

Она опять кивнула.

— Возвращайся, — шепнула она.

Только Ролден не радовался, поскольку услышал совсем другое: 'Ещё одной смерти я не переживу'. Её руки оказались холодными, и Нала глупо моргала, однако не спешила вырывать ладони у Ролдена. Её успокаивали? Сочувствовали? Не то... Обещали? Просили? Ближе к правде.

— Нала, это конец, понимаешь? Как только Тайш станет королём и я вернусь, всё будет по-другому. На нас перестанут охотиться, мы окажемся вне интриг. Всё, конец, у нас будет тихая, спокойная жизнь.

Нала слушала и не понимала. Тихая? Спокойная? Такая, какая была в Эсталиге с мамой и папой? Но это невозможно больше! К глазам снова подступили слёзы, однако внутри что-то дрогнуло, расправила крылья надежда.

За ужином Нала даже смогла бледно улыбнуться на причитания Анры, однако стоило ей оказаться в тесной комнате над кабинетом, развести камин и закутаться в шкуры, как... Огонь. Яркое пламя, трескучее, жгучее, оно снова плясало в каменной тюрьме...

Камин давно погас, но она плакала, стучала в исступлении кулаком по полу, выла. И тем более она не заметила, как за приоткрытой дверью стоял Ролден, принёсший тёплое одеяло. Он, как последний дурак, так и стоял, не решившись постучать или войти. Ушёл.

— Одеяло? Мне? Простите, командир Ролден, но вы совсем не похожи ни на служанок, ни на старую Анру... — разбуженный Окшетт и посреди ночи не упускал возможности сказать колкость.