Эграфф неуверенно улыбнулся. — Но когда вы спустились в Неоновые Выси...
— Да, я был достаточно человеком, чтобы пройти тщательный медицинский осмотр. Сейчас я нахожусь в переходном состоянии. Не уверен, что когда-нибудь снова буду выглядеть в точности как ангел. Но обязательно буду выглядеть... необычно.
— И этот другой ангел ... это была она... была ангелом ... женщина.
— Ее звали Арувал. Я любил ее, когда она была ангелом, и я любил ее, когда мы оба изменились, чтобы выглядеть людьми. Нас отправили вниз вместе, в составе одной и той же разведывательной группы. — Он сглотнул, почувствовав внезапную сухость в горле. — Внизу один из дирижаблей отстыковался от места дозаправки, отталкиваясь назад, как пчела, осыпанная пыльцой, покидающая цветок. — Арувал не знала всей правды о программе проникновения. Мы думали, что цель состояла просто в том, чтобы доказать, что это возможно сделать, а затем оставить все как есть. Но наши мастера хотели пойти гораздо дальше. Они хотели создать армию лазутчиков, силу вторжения, которая могла бы прочесать Неоновые Выси и остальную часть Копья. Косметические изменения были почти неуместны. Что действительно имело значение, так это наша повышенная зональная толерантность.
— Арувал узнала об этом?
— Почти случайно. Двое других были посвящены в тайну. У Арувал возникли подозрения, когда она поймала их на сокрытии дополнительных лекарств и оружия, о которых мы ничего не знали. Она поделилась со мной своими страхами, но ни один из нас не был готов действовать, пока мы не узнаем больше о том, что происходит. Потом они убили Арувал. Конечно, они пытались представить это как несчастный случай, и, возможно, я бы им поверил, если бы она уже не доверилась мне. Но к тому времени я уже знал.
— Как они ее убили?
— Они втроем были на задании. Один из наших запасов лекарств оказался испорченным, поэтому нам нужно было пополнить запасы. К счастью, это был один из менее сложных препаратов, и в Неоновых Высях имелся близкий коммерческий аналог. Они отправились в рейд на фармацевтический склад во Втором округе. Я остался на конспиративной квартире, как обычно делал. Видите ли, я был медицинским специалистом. Все это время я принимал непосредственное участие в программе инфильтрации, работая с хирургами, машинными программистами и разработчиками лекарств. Я знал, что с нами сделали, и знал, что нам всем нужно, чтобы остаться в живых. Я наблюдал за другими — и за собой, конечно, — и вносил небольшие коррективы в наш терапевтический режим. — Кильон глубоко вдохнул холодный, слегка ядовитый воздух. — Так или иначе: Арувал сбросили в шахту лифта на складе. Они сказали, что столкнулись с охранниками, им пришлось быстро ретироваться, они разделились, и Арувал приняла открытую шахту лифта за служебную дверь. Предполагалось, что они вернутся на следующий день и заберут тело или, по крайней мере, сожгут склад дотла — все, что угодно, лишь бы Арувал не оказалась на столе для вскрытия. Но я знал правду. Я также знал, что, как только помогу избавиться от ее тела, то буду следующим. Они готовились к глубокому погружению, и я был очень заметным проигравшим. Итак, в тот вечер я сообщил им, что мне нужно исправить небольшой дисбаланс в их лекарствах. Они подчинились, как делали всегда. У них не было причин предполагать, что я что-то заподозрил. Это может показаться вам странным, но вы должны иметь в виду одну вещь. Наши лица не были нашими собственными. Мы полностью контролировали их мускулы, но это были не те лица, с которыми мы родились. К тому же у нас не было жизненного опыта в чтении нюансов выражения лица или распознании обмана в голосах друг друга. Лгать друг другу оказалось проще, чем вы думаете. — Кильон опустил взгляд на свои крепко вцепившиеся в перила руки в перчатках. — Я убил своих коллег. Я смешал смертельные дозы. Я ввел их. Это был не самый лучший способ умереть.
— У вас не было другого выбора.
— Это почти ничего не изменило, когда они начали умирать.
— А потом?
— Я пытался скрыть доказательства их преступления и своего собственного. Мне это удалось лишь частично. Один человек — хороший человек — пришел за мной. Он был полицейским и знал только, что произошло по крайней мере одно убийство. Он никак не мог знать, что это было внутренним делом ангелов, поэтому он продолжал свое дело с определенной упрямой безжалостностью. И это привело его ко мне. Его звали Фрэй.
— Полагаю, он вас не сдал.
— Мы пришли к соглашению. Я всегда задавался вопросом, может ли он предать меня, но он никогда этого не делал. Это не его вина, что мне пришлось покинуть Копье. На самом деле, я был бы мертв, если бы он не помог мне сбежать. Так что я не ненавижу всех людей. Даже не испытываю ненависти к большинству из них.
— Думаю, вам интересно, что случилось с Фрэем и всеми остальными, кого вы оставили позади.
— Это приходило мне в голову.
— Там должны были быть припасы на крайний случай, доктор. Копье — это не Рой, у него все еще есть правительства, комитеты и планы общественных действий в чрезвычайных ситуациях. Я уверен в этом.
— Я не видел особых свидетельств того, что после моего отъезда в силу вступили общие планы на случай непредвиденных обстоятельств. Я увидел то, что выглядело как город, делающий последний вдох.
— Тогда вам повезло, что вы выбрались именно тогда. Как и Мирока.
— Как ни странно, это не совсем то, что я чувствую. — Кильон протянул руку, чтобы поправить свою пилотку, которую порывистый ветер грозил сбить с головы. День ото дня даже пилотка, казалось, сидела на нем все менее плотно, кости черепа сжимались. — Но я не думаю, что мне следует удивляться. Я не могу быть единственным изгнанником, который когда-либо чувствовал себя предателем, и сомневаюсь, что буду последним.
— Входящий, — тихо сказал Эграфф, как будто это был ответ на заявление Кильона.
— Прошу прощения?
— Приближается, — повторил он и обратил внимание Кильона на почти невидимую маленькую точку на горизонте.
— Это кто-то из наших?
— Конечно, — сказал Эграфф, слегка оскорбленный. — Он не горит.
Новым кораблем был "Бримстоун", и "Бримстоун" принес новости. Он догнал Рой, вернувшись к более раннему месту встречи через день после того, как отбыли другие корабли. В кратере был оставлен привязанный воздушный шар, загруженный закодированным сообщением, информирующим "Бримстоун" о намерениях Роя.
Как и другие вернувшиеся разведчики, он побывал в ближнем бою. Его оболочка, гондола и поверхности рулей были испещрены отверстиями от пуль и снарядов. Половина его оперения была оторвана с мясом. У него отказал один двигатель, и он был вынужден отключить остальные, чтобы иметь шанс на это рандеву. Травмы и болезни истощили экипаж, забрав капитана и старшего офицера, а также множество рабочих рук. Потребовались бы месяцы работы, чтобы вернуть "Бримстоун" в рабочее состояние, при условии, что его не спишут и переработают, а его имя закрепят за каким-нибудь новым, если не заметно превосходящим кораблем.
Однако все это не имело никакого особого значения по сравнению с информацией, которую он принес.
Информация была двоякой. Частично это касалось улучшенных данных о структуре новых зон. "Бримстоун" обследовал границы изменений на протяжении нескольких тысяч лиг и обнаружил, что обитаемые зоны теперь каким-то образом — возможно, полностью — проникли в то, что когда-то было Проклятием. Многое было еще неизвестно, глобальные карты в значительной степени бесполезны, но это было началом перестройки мира. По всему Рою картографы были заняты нанесением новых границ: сплошных там, где они были достоверны, пунктирных там, где они вызывали сомнения, серией точек там, где они были не более чем предположением. Заштрихованные линии и закрашенные чернилами оттенки указывали на вероятные условия в каждой зоне, снабженные символическими пояснениями того, что могло бы сработать, а что нет.
Что еще более важно, "Бримстоун" перехватил семафорную передачу. Далеко к востоку от нынешнего местоположения Роя, по крайней мере, одна сигнальная цепь возобновила — или, возможно, никогда полностью не прекращала — передачу. Гильдии на Девятом радиале держали черепашек на расстоянии, по крайней мере, пока. Несколько ретранслирующих станций были потеряны, но при благоприятных атмосферных условиях сообщения можно было передавать на расстояние, вдвое превышающее обычное. Таким образом, вышки отправляли сообщения не с такой скоростью, как обычно, но они работали, и по цепочке передавалось что-то вроде новостей — хотя и обрывочных и бессвязных. Направление передачи было почти полностью в стороне от Копья, в еще большей степени, чем до шторма. Даже если бы эта новость была неразборчивой, она подтвердила бы, что кто-то все еще жив, кто-то очень желающий общаться с внешним миром.
Но новости были поддающимися расшифровке, и новости были нехорошими. Копье билось в агонии, как и подозревал Кильон. Единственным хорошим было то, что оно еще не умерло.
По всей структуре старые зоны конвульсивно сместились, превратившись в насмешку над старыми районами, над старыми устоями. Теперь было бессмысленно говорить о какой-либо разнице между Неоновыми Высями и Паробургом. Зона Паробурга расширилась и теперь охватывала гораздо больший объем Копья, как вверху, так и внизу. Бывшие зоны Неоновых Высей и Серкит-сити сократились, и то, что раньше было Небесными уровнями, теперь раздулось, растянулось до точки разрыва, его изношенные концы уходили гораздо дальше вниз. Конетаун раскололся, а это означало, что вокруг Копья больше не было низкотехнологичного рва; больше не было никакого эффективного барьера для механизированного вторжения. Уже поступали сообщения о том, что мальчики-черепа собираются вокруг основания и начинают совершать набеги на нижележащие уступы, на один или два витка вверх по спирали. Точно так же сообщалось, что ангелы — или существа, очень похожие на ангелов, — спускались ниже старого предела Небесных уровней. Они вторгались в зоны, которые в обычных условиях оказались бы смертельными для них. Они пока не умирали.
Но в городе было темно и почти не было электричества, удобств и транспорта. Системы, которые были настроены точно на одну зону, больше не функционировали. Несмотря на то, что ангелы спускались, Небесные уровни были лишены света и мерцающих индикаторов непрерывных, захватывающих душу вычислений. Электрические генераторы на бывших Неоновых Высях безмолвствовали и дымились, поезда, игровые автоматы и фуникулеры были смертельно инертны. Паровые станции ниже по Копью все еще были теоретически жизнеспособны, но не было готового запаса древесины, чтобы прокормить их, а их персонал был уничтожен изнуряющей зональной болезнью. На этом фоне у планов действий граждан в чрезвычайных ситуациях было мало шансов на то, что они будут реализованы в соответствии с планом. Даже если бы по Копью были спрятаны запасы антизональных препаратов, организовать их эффективное распределение было практически невозможно. Те самые люди, которые должны были координировать усилия, сами стали жертвами шторма, а больницы и поликлиники, где лекарства должны были раздаваться упорядоченным образом, теперь были немногим больше, чем сырые, наполненные ужасом приюты, переполненные паникующими, умирающими или страдающими галлюцинациями гражданами, персоналом и пациентами, неотличимыми друг от друга. Неудивительно, что эти драгоценные запасы лекарств с энтузиазмом расхищались. Ни в одной из бывших зон не действовала центральная власть, не было эффективной полиции или военного положения. В этом вакууме власти преступные элементы захватывали все, что могли, и укрепляли свое влияние на местах, каким бы незначительным и недолговечным оно ни оказалось. Они перехватывали антизональные средства и топливо. Никто не осмеливался предположить, сколько времени оставалось у Копья до того, как закончатся лекарства, и зональная болезнь неизбежно возьмет свое. Копье может продержаться несколько недель, а может быть — в зависимости от некоторых малоизвестных переменных — и месяцев. Почти наверняка оно не доживет до зимы.
Рано или поздно Девятый радиал сдастся. Рано или поздно не нашлось бы никого, способного передавать данные ни с одной из станций-отправителей в Копье. Пока такое время не наступило, оставалось сделать только одну разумную вещь. Это может быть бессмысленно, это может быть напрасно, это может быть криком в безразличную тишину, это может быть отречением от столетий гордой независимости. И все же это нужно было сделать.
Копье делало то, чего никогда не делало за все время своего существования. Оно просило о помощи.
Позже в тот же день, когда операция по дозаправке еще продолжалась, Кильона вызвали в каюту Рикассо. Он расспрашивал о Мироке, радуясь, что ее успехи продолжаются, и разочарованный тем, что она по-прежнему не желает с ним разговаривать. Это было раньше обычного времени встреч, и ему было интересно, что именно Рикассо хотел обсудить. Даже когда он обдумывал возможные варианты, перебирая множество вопросов, которые собирался задать Рикассо, он почувствовал волнующее беспокойство. Ничто в атмосфере каюты, казалось, не было рассчитано на то, чтобы рассеять его беспокойство. Рикассо стоял у своего обычного окна, но от его дородной фигуры исходило напряжение, которого Кильон раньше не замечал. Он предположил, что "Бримстоун", должно быть, принес какие-то другие новости, что-то настолько совершенно, злобно деморализующее, что поделиться ими можно было только на этом уровне, между людьми, уже связанными одной тайной. Затем он увидел, что в комнате также находятся Куртэйна, Эграфф, доктор Гэмбисон и коммандер Спата, а также сидящая Мирока, которая совсем не выглядела довольной тем, что ей приходится находиться в пределах десяти спанов от него, и начал подозревать, что "Бримстоун" имеет очень мало общего с его проблемами.
— Садись, доктор, — сказал Рикассо, не поворачиваясь от окна. Приближались сумерки, а корабли все еще собирались вокруг своих пунктов питания, операция была еще более напряженной, чем в часы ясного дневного света. Хуже того, с северо-запада надвигался молочно-белый туман, протягивая пробующие пальцы к окружающим холмам. Скоро он будет у них. Вероятно, этим отчасти объяснялось настроение Рикассо, но не полностью.
— Что-то случилось? — спросил Кильон, опускаясь на свое обычное место. Обстановка не была изменена, но кресло казалось заметно менее удобным, чем раньше.
— Скажи ему, — сказала Куртэйна.
— Мы знаем об этой девочке, — сказал доктор Гэмбисон. — Мы знаем о метке у нее на голове, и мы знаем, что это значит.
— Тектомантка, — сказал Рикассо, растягивая слово по слогам.
— Можем ли мы считать само собой разумеющимся, — продолжал Гэмбисон, — что это был тот самый вопрос, который ты так не хотел раскрывать нам, доктор? Настолько, что ты подверг свою собственную жизнь риску, раскрыв свою собственную природу, в надежде, что это отвлечет нас?
— Я ничего не знаю об этой девочке, — сказал Кильон.
Спата подошел к тому месту, где он сидел, и наклонился так близко, что его теплое дыхание коснулось лица Кильона. — Давай пропустим эту часть, ладно? Тот момент, когда ты притворяешься невежественным, пока не поймешь, насколько это бесполезно? Ты осматривал мать и девочку, Кильон. Ты не мог пропустить эту отметку или не осознать ее значения.
