Нет, все было в порядке! Три высших военных чина Советов в ходе "консультаций" подтвердили безоговорочную верность заключенным прежде договоренностям и союзническому долгу.

Василевский, — перед встречей адмирал дотошно, стараясь вникнуть в суть, разузнал о маршале все, что мог. На Западе имя его было не столь на слуху, как имя Георгия Жукова. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он обладает не менее, в своем роде, грозной славой. Тем не менее в лице его Нимиц, великий знаток людей, обнаружил тень... какой-то наивности, что ли?

Новиков. Тяжелый, пронзительный взгляд, тяжелые веки, резкие черты малоподвижного лица. Видимо, очень жестокий человек: врагу не пожелаешь такого начальника. Не пытается скрывать своей неприязни. Его можно понять.

Кузнецов, коллега. Красив, породистое лицо, хотя происхождение самое простонародное. Адмирал Нимиц с некоторым смущением почувствовал, что этого лица прочитать не может. Человек, которому он уделил наименьшее внимание, — какое значение может иметь адмирал без флота? — выходил как бы ни поопаснее прочих.

То, что во время совместных консультаций быстро, без волокиты и бюрократии договорились о "совместной эксплуатации сооружений, имеющих военное назначение, вплоть до полного окончания боевых действий" никого не могло обмануть.

И тут адмирал Нимиц нашел контраргумент против несколько угнетавшего его ощущения, что нынешние и грядущие победы Америки завоеваны чужими руками. Зато мы построили Флот. Без которого любые усилия русских, — да кого угодно! — все равно останутся бесплодными. А вот мы, при необходимости, могли бы и обойтись без их помощи.

Никто в мире не обладает таким умением жить в ладу с собой, как белые англосаксы, протестанты. Ни у кого на свете нет такой вышколенной, готовой к любым услугам совести.

Шпеер, сохраняя перед союзниками полное инкогнито, — а никто из них так его и не узнал, — превзошел себя. Организовав из тех корейцев, которые помогали ему в стройке, импровизированную фирму, договорился с американцами об оплате половины "работ по восстановлению и расширению взлетно-посадочных полос и аэродромных сооружений" проведенных ими якобы в соответствии с заключенным договором. Показал товар лицом. Произвел впечатление. Заключил договор о строительстве еще двух полос. На новом месте. Василевский, — не обманул, действительно переподчинив его Ивану Черняховскому и Шпеер, разумеется, действовал с его ведома и разрешения. Но когда афера началась, он только диву давался, глядя на совершенно незнакомый ему процесс.

И чуть ли ни больше всего удивило его то, что американцы вовсе не удивились. Поторговались немного, — и заплатили, как так и надо. Полученная таким способом, очень солидная сумма давила тяжким грузом: такое должна была решать Москва, иначе никому не сносить головы, но Шпеер опять договорился. Условленные крохи и впрямь отошли к корейцам, — хотя для них-то эти деньги были огромными, неслыханными. На другую часть, — у тех же американцев закупили продовольствие для его работников из военнопленных. Ну, а львиная доля пошла, как и положено, в казну. Приезжал специальный представитель Наркомфина из самой столицы. После того, как он отбыл, довольный, восвояси. Черняховский переговорил с немцем.

— Слушайте, Шпеер, если бы я не знал, как круто обошлись в Рейхе с евреями, я подумал бы, что вы из их племени...

И встретил полнейшее непонимание. Пришлось объясняться, прежде чем экс-министр понял, о чем вообще идет речь. Тогда он пожал плечами.

— Все, что не запрещено законом, — разрешено. За честную работу принять честную плату, — достойное дело. Заботиться о своих интересах есть необходимость, а не преступление. Что нового для вас в этом наборе банальностей? От того, что я предпринял ряд организационных мер, выиграли все. Корейцы. Немецкие рабочие. Советские финансы. Армия. А американцы, — американцы заплатили очень умеренные деньги за то, на что не имели "права силы", но получили бы даром. Поверьте, они были только рады заплатить.

Иван Данилович подходил к немцу и так, и этак. Пытался понять его и добиться того, чтобы его тоже поняли. Присматривался к его манере делать дело со всех сторон и ракурсов. У него было сильнейшее желание сделать его одним из своих людей. Приручить немца, не позволив ему вертеть собой.

Буквально на другой день свершили посадку, начали обживать базу первые "мустанги". А потом, когда их стало достаточно, чтобы плотно прикрыть базу, на полосы грузно сели первые "Б — 17". Напоминая про день атаки японского флота, в проливе дымили бесчисленные трубы, и было их как бы ни побольше, чем тогда. Сотни военных водолазов резали взрывами корпуса утопленных на акватории порта судов. Масштаб образцово организованного труда не то, что производил впечатление, а прямо-таки сметал. В город потоком шли строительные материалы, машины, грузовики, люди, солдаты. А Кузнецов глядя на размах творящегося на его глазах обыденного действа, четкой, умелой, слаженной работы громадного размера, не упуская ни единой его детали, вдруг сказал непонятно:

— Еще никогда в жизни мне так не хотелось застрелиться.

Громадные, могучие корабли со стремительными обводами: авианосцы, линкоры, тяжелые крейсера казалось, явились из будущего: все, что ему доводилось видеть прежде, выглядело бы на этом фоне архаично. Да что там говорить, — довольно убого. И были их десятки. Бессчетные стремительные эсминцы, — как бы ни сотнями. Все это вызывало у адмирала не то, что черную зависть, а прямо-таки острое чувство собственной неполноценности. То, что на данный момент имелось у Страны Советов, рядом с ЭТИМ — просто не шло в зачет. Вообще не могло считаться флотом.

Он отлично знал и осознавал: вот дойди сейчас до дела, и то же "Соединение "200" за какой-нибудь час пустит на дно все это великолепие. Но он был прежде всего моряком, и это, совершенно объективное, обстоятельство его ни капельки не утешало: то, что у них тоже не будет флота, никак не значило, что он появится у нас. Мы по-прежнему остаемся прикованы к берегу. Пройдет года три-четыре, и они придумают какое-нибудь противоядие против "тэшек", — а вот мало-мальски сопоставимого флота у нас не будет ни через четыре года, ни через десять.

И вот он, результат отсутствия флота, налицо: даже американцы не будут отрицать, — по крайней мере — пока, — решающего вклада СССР в победу над Японией. Но у нас нет флота, и мы уходим из Пусана. У нас нет флота, и наш контроль над поверженной Японией будет носить чисто номинальный характер, наше влияние там будет слабеть с каждым днем, пока не сойдет на нет.

Он не задумывался о том, что на американских союзников сотни реактивных машин, наряду с числом и возможностями громадных черных "тэшек" тоже произвели более, чем сильное впечатление. На самом деле это было какой-то смесью ревности и смятения. До сих пор американцы, с их традиционно равнодушным отношением ко всему, что было и есть вне США, как-то даже не задумывались об истинных возможностях русских союзников. Обходились общим, более чем туманным и неопределенным представлением. И, тем более, не представляли себе истинных масштабов их колоссальной мощи. Особенно угнетенными казались экипажи "летающих крепостей", до сих пор считавших себя элитой военной авиации: рядом с "тэшкой" "летающая крепость" не производила впечатления ни по каким показателям. Более информированные люди из числа старших офицеров знали больше: "сверхкрепости" "Б — 29", поставка которых в войска только начинается, тоже по многим параметрам уступают серийно выпускаемой машине русских. А значит, — устарели, еще не успев толком поступить в боевые части.

Шестое ноября: к двадцать шестой годовщине...

— Повторяю инструктаж: убедившись в стабильной работе аппаратуры, поддержании курса, высоты, скорости, выполнения графика движения путем привязки к ориентирам, вы дожидаетесь команды с земли, а также зеленых ракет, дублирование — зеленые фальшфейеры, интенсивно окрашенные зеленые дымы. Это послужит ориентиром для приводнения. Достаточно одного из четырех приведенных сигналов, но лучше комбинация с приказом по рации. Оборудование вы изучили, тренировки — прошли, знаете, что ничего с вами не случится даже в ледяной воде и при волнении до четырех баллов. Но в плохую погоду, — инструктор усмехнулся, — вы просто не полетите. Отложим, не горит. После приводнения вас примет на борт судно или гидросамолет, кто первый успеет. Пароль вы помните. Да, — пока на борту, держите связь с машиной— наблюдателем. Не отрывайтесь, потому что у вас скорость все-таки повыше. Ну да ладно, много болтаю... Ну, — не пуха...

— Разрешите доложить, товарищ генерал-полковник?

— Ну?

— К черту.

На стандартный с виду "Ил — 20" установили новенькие, с иголочки, "тройки", но "позапрошлой" серии, со склада. Те, в которых подключение автомата запуска еще даже не предусматривалось. Запускали и выводили на стабильный режим двигатели лучшие техники базы, а нестандартный экипаж из четырех человек, в причудливых комбинезонах, помимо парашютов — и еще какие-то коробки на поясе, терпеливо ждал рядом. Дождались.

— Контровочная лента заглушки "А" первого изделия снята.

— Подтверждаю.

— Принято, продолжать разрешаю.

— Есть продолжать. Контровочная гайка заглушки "А" первого изделия отвинчена.

— Подтверждаю.

— Принято, продолжать разрешаю.

— Есть продолжать. Заглушка "А" снята. Снятые детали помещены в контейнер комплектом.

— Подтверждаю.

— Принято, продолжать разрешаю.

— Есть продолжать. ...

Пилоты, слушая монотонное бормотание непонятных инженеров за спиной, переглядывались, и переговаривались вполголоса.

— Дурью маются... Один работает, другой ему на руки смотрит, а третий по радио слушает. По моему б характеру, — так из рук бы все валилось...

— Тоже работа. Вообще сбесились со своими проверками. Господи, что ж мы везем-то?

— Видать, совсем уж не нашего ума дело. Лучше не знать и не спрашивать.

— ... блокировка блока "В" второго изделия снята.

— Подтверждаю.

— Принято... Так, мужики, — донеслось из наушников, — теперь убрали лапы, — лучше за спину, — и больше ничего не трогайте.

Это он — инженерам, принимавшим непосредственное участие в разработке этих блоков и системы в целом.

Самолет полз в полутора километрах над морем, на скорости семьсот пятьдесят, а позади, выдерживая дистанцию двадцать-двадцать пять километров, следовал "соглядатай" на "тэшке".

— "Гордый", я "Верхний", доложите параметры...

— "Верхний", я "Гордый" — докладываю: параметры в пределах заданных значений, по таблице.

— Добро. Телеметрия подтверждает. Автомат включить. Готовность пять минут, при сигнале снизу покидайте без команды.

— Командир, вижу зеленый огонь, прямо по курсу...

— Экипажу: приказываю покинуть машину...

Самолет, словно избавившись от лишнего груза, начал уверенно набирать высоту. Люк плавно закрылся, как будто кто-то продолжал сидеть в кабине, управляя опустевшей машиной.

Когда, примерно через полторы минуты, "воздушный наблюдательно-корректировочный пункт Љ1" пролетал над ними, два купола еще болтались метрах в десяти над водой, а два — уже мокли в неласковых водах японского моря. Теперь о покинувшем машину экипаже следует забыть на ближайшие два часа, чтобы не травить себе душу, все внимание посвятить заданию, а о судьбе товарищей узнать потом, после возвращения.

Понятно, что это было только работой воображения. И никто не отличил бы полета пустой машины от самого обыкновенного, не зная этого заранее. А вот поди ж ты: казалось, что все эволюции самолет совершает слишком четко, машинообразно, бездушно. Поднялся до девяти тысяч пятисот метров и прочно занял этот эшелон. Теперь ни одно средство ПВО Японии не может достать его даже теоретически. Через двадцать минут управляемая автоматикой машина достигла береговой черты, оставив в десяти километрах по левую руку местечко Майдзуру, важнейший ориентир для "соглядатая", после чего автопилот получил по радио первый кодированный сигнал. Это обозначало переложить рули так, чтобы направление полета сменилось на строго меридиональное, на юг. Шестьдесят пять километров полета над сушей, и второй сигнал перевел машину в пологое пикирование под углом примерно тридцать градусов. Предполагалось, что перевалив типичные для Японии невысокие горы и пролетев еще километр, машина окажется именно на нужной высоте. Впрочем, для лишнего контроля тут имелась такая роскошь, как приемно-передающая трубка телепередатчика. "Ил" выходил к береговой линии акватории порта Кобе почти под прямым углом, как и задумано. После этого последовал третий и последний кодированный сигнал.

— Давай! После этого сразу разворот — и ходу.

— Есть разворот. Помню.

Они находились много выше машины-исполнителя, пилот перекладывал штурвал при легком кабрировании. Кроме того они, согласно инструкции, опустили лица вниз, закрыв глаза ладонями, наблюдатель, по совместительству бывший оператором, наводил специально смонтированную с дистанционным, — как у пулемета на американских бомбардировщиках, — кинокамеру наугад, в сторону творившегося действа, но неземной, невиданный свет все равно начал заливать все вокруг, хотя утро уже вступило в свои права.

Кобе — узкая полоска, зажатая между горами и морем, удобнейшей гаванью во Внутреннем море, полоска, битком забитая людьми, зданиями, предприятиями, крупнейшими верфями, судоремонтными мощностями, всем этим и многим другим, что удавалось разместить только с немыслимыми ухищрениями, а гавань, — точнее, целая система гаваней, точно так же плотно забита судами. Так, что поневоле вспоминается сравнение: "Как сельди в банке".

Трудно поверить, что могли сохраниться свидетели того, самого первого момента, но, однако же, его описывают так. В тот момент, когда Солнце полностью встало из-за горизонта, в небе, перевалив горы как будто бы из последних сил, появился странный, никогда не виданный самолет средних размеров. Он шел очень ровно, с пологим снижением, как будто намереваясь воткнуться острым носом как раз посередине гавани, с деловитым ровным гулом, и солнце красило в розовый цвет его левую сторону. Когда до береговой линии оставалось около полукилометра, "все вокруг стало черным". На месте самолета вспыхнула неимоверной, последней яркости искра и начала безудержно расширяться в стороны, как будто намереваясь пожрать весь мир.

Дилетантская затея осуществилась куда удачнее, чем предполагали инициаторы. Казалось бы, — что такое пол-метра, разделяющие два заряда? Все равно — точка по сравнению с масштабом события. Но, однако же, этот ничтожный промежуток оказал значительное влияние на дальнейшее течение процесса. Взрывы произошли ПО-НАСТОЯЩЕМУ синхронно. Два новорожденных плазменных шара, бешено расширяясь, оттолкнули друг друга и разлетелись в противоположные стороны, как столкнувшиеся на полной скорости резиновые мячи, и пролетели вдоль всего побережья, как два обезумевших солнца, под ними вскипала вода а все остальное обращалось в сияющий газ либо рассыпалось пеплом.