Зверь лютый Книга 40 Нашествие

И крепко же, братцы, в селенье одном

Любил я в ту пору девчонку.

Сначала не чуял я в девке беду,

Потом задурил не на шутку:

Куда ни поеду, куда ни пойду,

Всё к милой сверну на минутку".

Парни, ямщики в государи не годны. Даже если "силёнку" имеют.

— Алу, тебе надо Кунтувдея встречать. А ты, Севушка, не хочешь ли кораблик мой посмотреть? Повожу, похвастаю.

Понятно, что экскурсия в моём исполнении, вовсе не как у Илоны: Севушка вскоре загрустил, вспотел, устал. Мы довольно быстро выбрались на верхнюю палубу, он всё посматривал по сторонам.

Я думал, что он королевишну выглядывает. Типа, встретились ненароком — "шёл в комнату, попал в другую". Но его вопрос был о другом:

— Иване, не понимаю. "Зверь Лютый", Кончака погубитель и всё такое. Тебя боятся. Но... воинов у тебя мало. У меня, хоть я и поскромничал, за сотню бойцов. Ежели что, вёсла оставят, брони взденут, любому отпор дадут. А у тебя и двух десятков нет. А сокровищ-то тут... как с целого города. Одни эти... хреновины золотые, из которых вода течёт...

Факеншит! Хреновины называются кран водопроводный. Понимаю, что ты прежде не видал. Они не золотые, а бронзовые. Вода течёт только со вчерашнего дня, когда мореходов заставил запасную помпу собрать и водонапорный резервуар накачать.

— Защита тут есть.

Защита защищает не тем, что она есть, а тем, что злоумышленники знают, что она есть и бьёт больно. Надо дать кыпчакам такое знание. Чтобы не складывать потом штабеля их трупов.

— Ты прав: непривычная она, людям не видна. Надо показать.

Он к себе пошёл. Жарко, сиеста. А я сгонял слуг выпросить у Алу войлоков старых ненужных. Расстелили по палубе, раскрасили. Красиво получилось. Тут тебе и крепость с куполами и минаретами, тут кое-какой султан бородатый в чалме сидит, там войско скачет. Войско, конечно, не наше, русское или половецкое. Такое... латинско-сельджукское по смеси вооружения. Жердей нарубили, перед соседней "горой" в шеренгу расставили.

Очень настоятельно посоветовал всем с горушки убраться. Так какие-то тупые сидят. Говорят — Отперлюевичи. Видать, их ещё в младенчестве... отперлюели. Маковкой об землю. Покивали, но не послушались.

Как стемнело врубили свет. "Чёрный дрозд" огнями сияет.

Со стороны ряды светящихся иллюминаторов производят... нечеловеческое впечатление. Слишком ярко, слишком равные промежутки и размеры. "Окна печей адовых". Хуже — слишком ровно: здесь, в средневековье, нет стабильных источников света, кроме Солнца и Луны в безоблачную погоду, пламя всегда пляшет, колеблется.

Подняли столбы лучей прожекторов. Покрутили, постепенно опускаясь к горизонту. Аншлаг, итить ять. Полный зал. Народу по обеим берегам — сплошняком на версту. А вот у "нашей горы" нет. Я просил Алу объявить, что хочу отогнать злых духов. Смотреть можно, близко не подходить.

Под кошмами раскрашенными светильники гелиевые стоят. Двенадцать колб не пожалел! Цвет такой... с фиолетовым. Трансцендентальностью отдаёт. Это от поташа — я рассказывал.

Тут оркестрик наш заиграл. Что-то мрачное, тягучее. С ускорением.

У-у. У-у-у! Свись. Свись-свись.

Барабан пошёл. Бум. Бум-бум. Бум-бум-брямс.

Ансамбль типичный — военно-морской. Маракасов нет.

Э-эх. Мне бы тут, как в Сероцке, самбу сбацать. Как вспомню того золотого павлина, как у него хвост встаёт...

Поставил бы танцплощадку на берегу, прожектора, цветомузычку... Предложения были. От Милонеги. Рвалась порвать публику.

Ту историю в Сероцке, когда я спровоцировал дамским танцем шляхту на агрессию и безобразие, не утаить. Участники вернулись во Всеволжск, кто-то что-то болтанул. Всего, конечно, никто не знает, но слухи... богатейшие.

Милонега напрашивалась на участие в подобном. Дура. Спровоцировать — не хитро. Потом что? Убивать? А ей пофиг, ей лишь бы повыпендриваться.

В стаях шимпанзе самый высокий статус у того самца, кто больше самок перетрахал. А в иерархии самок самый высокий — которую больше самцов. Вот были бы мы просто шимпанзями — Илона ей и в подмётки не годилась. Увы, феодализм, честь по рождению, а не по бл... м-м-м... по количеству партнёров.

Тут флейта как-то замысловата свистанула и замерла. И ударили три пневмопулемёта. Их не слыхать и не видать. Только летят ошмётки от войлоков, на которых картинки нарисованы, пули выбивает пыль и искры из горы за ними, разлетаются кусками пламени светильники. Отстрелялись, замолчали. И бабахнули четыре заряда ТНТ у подножия инсталляции. Аж горушку встряхнуло. Полагаю, что у Отперлюевичей многие... отперлюелись. На всю глубину ЖКТ.

Мда... А потом пришлось добровольцев в две цепочки ставить да вёдрами воду из реки таскать. Не велик пожар, но надо залить. Брандспойт бы, водяную пушку... да и не водяную хорошо бы... А порох придётся изобретать. Не для дела, а для забавы пиротехнической — горящего спирта или скипидара, как в моих прежних играх, недостаточно.

Народ фокусами потрясён. Кажется. Утром поглядим на результат.

На другой день прискакал Чарджи. Тоже радость радостная. А более всего — для Алу. Учитель с учеником встретились.

Нет, я не ревную. Но червячок в душе... но я его давлю.

Ещё Урдур от алан явился. Тесть мой.

— Жена моя Марьяна, сестрица твоя, велела передать поклон, послание прислала.

Забавно. "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". Вот смотрю я на этот "коллектив предводителей"... были моменты, когда я каждого из вас убить хотел. Но воздержался. А теперь эта команда решает судьбы народов.

Не пароход с пулемётами и взрывпакетами, а "группа единомышленников". И не так, чтобы очень уж "едино-..." — у каждого довольно своих проблем, мнения по разным поводам — разные. Но в главном — заодно. В готовности придти на помощь, в понимании, что общая выгода — выгоднее одной собственной.

Я велел поставить себе шатёр над той "подорванной горушкой". Отперлюевичи место освободили, а на пароходе... слишком много понтов. Надо быть ближе к народу.

Вот туда поздней ночью вошёл толстый половецкий хан в богатом парчовом халате. Неуклюже поклонился.

— Э... Достопочтенный Айуан не узнаёт меня? Моё имя — Куджа. Куджа-хан.

Я был потрясён. Вместо оставшегося в памяти со времён единственной встречи на торгу под стенами Пичай-городка в Мордовии тощего, нищего, прокалённого солнцем, нервного, голодного бродяги, недостоверно изображающего из себя удачливого торговца, передо мной на кошме сидел богато одетый, с увешанными драгоценными "гайками" пальцами, рыхлый, чуть смуглый повелитель орды. Восседал. Источая ауру властности, вельможности. Только глаза остались прежними: быстрый, скачущий взгляд охотника, выискивающего цель, мгновенное замирание, острое вглядывание в возможную добычу, и вновь скольжение вокруг в поисках опасности.

Тогда я искал человека для непростого дела. Мне повезло — я нашёл Куджу. И ему повезло — я дал ему шанс. Шанс стать чем-то. Выглядывая подходящего человека на торжище, я совершенно не думал о дальнейшей судьбе "похитителя принца Мордовии". Лишь бы сделал и не болтал. Интуиция выбрала не просто успешного людолова, а "персонаж с перспективами".

Исполнив заказ, получив серебро, Куджа не кинулся пропивать или хвастать, а аккуратно проехался по соседним ордам, прикупая скот, навестил городки порубежья, запасся хлебом и осенью ушёл на Волгу в тамошнюю орду. Серебро он тратил осторожно, создав себе славу человека обеспеченного, но прижимистого. Зимой, после разгрома Башкорда и его орды, часть кошей кинулась по его следам. Он оказался первым в этом потоке "выскочивших из под топора". Что принесло ему славу прозорливого вождя. Куджа помогал беглецам. Что создало ему славу человека отзывчивого, заботящегося о народе. Через год он стал куренным. "Аепа".

Наша тогдашняя встреча произвела на него впечатление. Он узнал — куда надо смотреть.

Мои интересы на Волге затрагивали всё больше людей, не была исключением и Приволжская орда. Хан думал по-старому, "как с дедов-прадедов", а Куджа знал, чётко ощущал новизну и опасность, исходящие от меня. Ему снова пришлось бежать — дальше на юг.

Грузинские летописи пишут о "дербентских кипчаках", Куджа говорил — Терки, теркская орда.

Когда хан Кончак собирал "жёлтый народ" на Переславль, хвастая огромными луками, которые натягивали пятьдесят мужчин, и "греческим огнём", привезённым из Грузии, Куджа... извинился и не пошёл. А молодой горячий хан Терков — поскакал. Да там и остался. Когда остатки ханского отряда вернулись в родные становища, Куджа поднял своих и вырезал ослабевший ханский род под корень. Взяв всё: майно, скот, рабов, женщин. Стал сам ханом.

В моём шатре над Доном Куджа немного хвастал, немного нервничал — я и до Терека уже мог дотянуться. Я его успокоил, и мы поговорили дружески. Его голос на тогдашнем курултае оказался для нас весом.

На другой день, прямо с утра началось то, ради чего собрались — "пленарное заседание курултая примирения".

Не просто. Я-то думал: засядем в шатре, дёрнем по стопочке, перетрём делишки на трезвую голову...

Тут не стрелка бандитская, тут высокое собрание высшей степной аристократии. Только под открытым небом, чтобы Хан Тенгри видел дела и помыслы. Пришлось переделывать сценарий, убирать часть реквизита, вводить новое...

Несколько противоречий.

Это ж курултай? — Должны быть все заинтересованные лица. Если курултай — "великий", то все взрослые свободные мужчины Степи. Не реально. Но и по сути обсуждаемого нельзя сводить аудиторию к десятку-двум ханам. Мы обращаемся к народу!

Другая тема — шаманы. Такие мероприятия должны начинаться с камлания. Бубны, пляски, окуривания, невнятные пророчества, скрыто-злобные пожелания... может, даже и жертвоприношения с гаданием по внутренностям...

Приведут мерина-алкоголика, взрежут ему брюхо, вытащат, поковырявшись во внутренностях, интересующее, скажут:

— Во, печень увеличена, боги не благосклонны. Расходимся.

Надо отметить, что кыпчаки — не фанаты какой-нибудь веры. Есть верховный — Хан Тенгри, есть куча сущностей поменьше. Шаманизм. Но не тотемизм: в захоронениях половцев не просматриваются какие-то тотемы.

Кроме Неба — культ предков. Сами шаманы в какую-то иерархию не организованы. В каждом крупном аиле есть дедок, который подшаманивает. Прежде бывало и ханы этим баловались. Боняк Серый Волк из таких шамано-ханов. Пошёл по кривой дорожке общения со сверхсущностями, кажется, из-за своей шелудивости. Нормальный здоровый человек в шаманы не пойдёт, да и люди такого не поймут.

Кажется, и в сказаниях о его катающейся и грызущей всех голове, отзвук его шаманства: не упокоился колдун старый. И рад бы помереть, да бубен держит: поверье гласит, что шаман и его бубен связаны, умрёт один — умирает и другой.

В кругу есть христиане. Которым все эти "бесовские пляски"... Типа: "дети до 16...". С другой стороны, и сами "актёры фильмов для взрослых" крутить свои ритуалы в присутствии иноверцев... не любят.

Ситуация напряжённая, психи и злодеи присутствуют обязательно. Кое-какая провокация... да я сам пяток предложить могу!, а по здешнему этикету — все с саблями...

Были предложения затащить на горушку пулемёты... на случай экстраординарного развития событий... не, "не буди лихо пока тихо" — русская народная.

И вот зовут. На горушке, за полста шагов от роскошной супер-юрты Алу, там полста верных сидят "на случай чего вдруг" — даже жалко, затопчут шатёр сапогами грязными, залапают руками немытыми, — ковры постелили, лёгенький такой дастархан: чуток кумыса и лепёшки. Лепёшки с пылу с жару, пальчики оближешь.

Алу, конечно, от чистой души, но уколол: далеко не во всех ордах могут себе такое позволить. Пшеницу надо купить. И не то беда, что не на что — тряпки-цацки во многих аилах сохранили, а то, что после прошлогоднего разгрома русские и византийцы продают зерно только приказчикам Алу. Дальше — перепродажа. "В три цены".

И дело не в серебре, которое сыпется в мошну Алу, а в очень простой мысли:

— Будешь с этим мальчиком в ссоре — будешь кушать лепёшки из луговых трав да древесной коры.

Ковры постелены "покоем" человек на сорок. "Активные заседатели". И мы, группа приглашённых, сбоку в рядок. Ханы косятся. На чёрный чекмень Чарджи, на золотом шитую, парчовую робу Севушки, на здоровенную папаху из седого горного козла Урдура. На меня поглядывают мельком. А чего смотреть? Чудак в сереньком, в платочке. Да у нас в таком затрапезном только нищие да бабы-чаги ходят!

Сеунчей в гонг стукнул. Алу вступительное слово толканул. Типа: мы собрались решать вопросы войны и мира, как "желтому народу" жить дальше. По обычаю предков, обратимся же к мудрости духов.

В смысле: выпускайте шаманов.

Они там, чуть ниже, в лощине костерки развели, трав вонючих накидали, пляшут, стучат в котелки.

Котёл для степняка — не только кухонная утварь. Символ рода. Про Кончака в РИ будет сказано, что его котёл столь велик, что никому не снести. Речь не про посуду — про многочисленность его аила.

Сотни две народа сидит вокруг лощины, бормочут чего-то, кланяются в такт... и замолчали.

Алу за дастарханом задёргался туда-сюда.

— За спину на реку глянь.

Тут уж все в ту сторону развернулись. Многие на ноги повскакивали. Иные наоборот — ниц пали.

— Ты... ты призвал дух моего отца из страны мёртвых?!

— Дух мудрого Боняка Боняковича нет нужды призывать — он всегда с нами. Твой отец совершил великий подвиг. Смертью своей отстоял вольности "жёлтого народа". Пока народ жив — его дух здесь. В Степи. И уж, конечно, здесь, над излучиной Дона, где его сын собрал самое большое собрание лучших людей для решения самого большого вопроса. Мог ли хан Боняк не прибыть сюда? Пропустить такое важное дело? И не полюбоваться на своего сына. А я... я только напомнил людям — старый Боняк смотрит на нас, слушает наши речи. Плохо, если ему будет за нас стыдно.

А над рекой, над "Чёрным дроздом" поднимается всё выше огромный воздушный шар. С портретом старого Боняка. Как я увидел его год назад в нашу единственную встречу. Немолод, седина густо в усах, в кустистых бровях. Грузен, морщинист. Из глубины морщин, из-под набрякших век и без того узких глаз цепко смотрят два зрачка. Уже не чёрные, потерявшие с приходом старости насыщенный цвет. Но сохранившие способность и желание видеть. Проникать в сущности. "Ума не потерял".

Красиво. Узнаваемо. Выразительно. Хрисанф, богомаз-порнограф постарался. Думал ли я, разглядывая с Юлькой-лекаркой в Лядских воротах непристойное граффити, что труд неизвестного художника-хулигана поможет повернуть в нужную сторону целый народ? На чуть-чуть, на долечку. Шажок, в ряду других шажков.

Тысячи потрясённых людей по обе стороны реки. Кто молится, кто отмахивается большим пальцем, кто крестится, кто убежать норовит. Мои-то привычны: монгольфьер в тёплую погоду частый элемент пейзажа во Всеволжске — мы на подобных детей катаем.

Чарджи как-то попробовал. Нервенно было.

Я уже объяснял, что у здешних, особенно у степняков — страх высоты. Знать-то я это знаю, но иногда забываю.