Планета-мечта

Он кивнул. Снова лег. Он долго лежал с открытыми глазами, но недавно все же заснул. Я посидела немного за столом, но читать мне не хотелось, и я вышла на улицу. Скоро уже ночь, а Кэр все не появлялся. Небо все сплошь было затянуто темными ровными, словно бы снеговыми тучами. Неожиданно на западе выглянуло заходящее солнце, и ясно и ярко озолотило верхушки деревьев, до последнего листа осветило все — невероятно четкая, странная картина. Дождь, весь день то накрапывающий, то затихающий, наконец, кончился совсем. Тучи хоть и стояли на небе, но по виду своему дождя не обещали; это были те самые, так называемые снеговые тучи, которые летом не приносят осадков. На юге небо было светлее, и бледное сероватое сияние лилось оттуда и спорило с золотом запада. Закат был нехороший, тягостный, как и весь сегодняшний день. Переменчивая погода, то дождь, не настоящий, а так — ледяная морось, то холодное и яркое солнце, порывистый ветер — все это делало и мое настроение непостоянным, чувствовала я себя странно. Так чувствуют себя во снах, не страшных, но тягостно-неприятных.

57. Из сборника космофольклора под редакцией М. А Каверина. Литературная обработка М. А. Каверина. Волшебные лошадки.

Всем издавна известно, что волшебные лошадки предпочитают водиться в воде. В Веде их чаще всего можно встретить в озерах, ну, а здесь, на острове, который теперь зовется Лоран, искать волшебную лошадь нужно в морском заливе. Берега Лорана изрезаны, словно неровные края торта, и в каждом заливе обитают агиски, но не полезешь же за ними на дно морское. Вот и приходится ждать месяца стрейга. В дни, когда всеми существами овладевает тяга к перемене мест, агиски тоже выбираются на берег. Ну и зрелище тогда можно увидеть, скажу я вам. Вы такого не видели и вряд ли когда-нибудь увидите. Десятки дивных жеребят с пышной гривой скачут на берегу, выделывая такие штуки, на которые обычные лошади неспособны. Если поймать одного из этих жеребят и оседлать его, из него выйдет замечательный конь, но обращаться с ним нужно будет осторожно. Один мой знакомый сумел-таки добыть себе агиски, и конь из него вырос просто загляденье, да вот какая случилась незадача: раз поехал мой приятель в гости в соседнюю деревню, и путь его проходил недалеко от моря. Агиски, видно, почуял запах родной воды, рванулся как птица, уже не слушая седока, и прыгнул прямиком на дно морское, где и разорвал хозяина на кусочки.

Мне-то ездить на агиски не приходилось, но раз или два эти буйные морские жеребята нападали на мой скот и причиняли немалый урон.

58. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят седьмой.

Сегодня потеплело. С самого утра было солнце, теперь небо все в равномерных сотах облачков, и только над самым горизонтом в этом ровном поле видна лужа синего цвета. Иначе и не скажешь, выглядит, как полынья во льду. К обеду, наверняка, разыграется жара, уже и сейчас очень тепло. Дорн еще не проснулся, Кэррона нет со вчерашнего вечера. Вот я сижу и думаю, что же мне делать теперь, что мне делать, когда он проснется. Последнее время я чувствую себя невесело. Я стараюсь как можно меньше бывать дома, сижу в миссии, помогаю Михаилу Александровичу: мне страшно попадаться Дорну на глаза. Он так смотрит на меня.

Он уже начал вставать, хотя ходит еще с трудом. Чувствовать себя больным он явно не любит, или просто передо мной не хочет выглядеть слабым. Кэр поглядывает на меня с насмешкой. У него странное чувство юмора, извращенное какое-то, но его на самом деле забавляет происходящее. А я чувствую себя беспомощной, как никогда в жизни.

...Я сбежала еще до завтрака. Приготовила все и сбежала, Дорн еще спал. Когда он спит, он такой тихий и милый, я сама не верю, что его можно бояться, но ведь я боюсь! В нем есть что-то, та самая воля, несокрушимая обстоятельствами; глядя на него, сразу понимаешь, что уж этого-то нельзя ни убедить, ни, тем более, переубедить, он все решает сам и всех заставляет плясать под свою дудку. А я не хочу, чтоб меня заставляли. Может, в этом все дело. А может, дело в том, что у него страшно тоскливый взгляд, а я не чувствую ни жалости, ни сострадания. Мне не хочется его утешать. И к тому же я чувствую себя виноватой перед ним, хоть сама не пойму, в чем. Я, наверное, должна ему сочувствовать. Раз уж я его вытащила сюда, я должна ему — его долю сочувствия, его долю тепла, он имеет на это право. Только он мне неприятен.

Я выбралась из своего дома тихонько, как воришка. Приоткрыла дверь, протиснулась, на цыпочках сошла по ступеням. Последняя — предательница! — скрипнула, и я бросилась во всю прыть на дорогу, свернула за угол, только тогда отдышалась. Мимо шла женщина, белокурая, в цветастом платье, с ведром в руках, она бросила на меня удивленный взгляд и прошла мимо. А я стояла и улыбалась, как дурочка. В эту сторону улицы я почти никогда и не ходила. Дом передо мной утопал в зелени, на углу росла сирень с темно-зеленой листвой; среди светлой и яркой зелени она бросалась в глаза, словно яма в мелком ручье. Под сиренью росли маргаритки, белые и розовые. Мне было так легко, словно я с лекции сбежала и иду теперь в кино или в кафе-мороженное. Солнышко светило. Уже несколько дней стояла почти осенняя погода, а тут вернулось лето, и мне было так легко. И главное — Дорна не было рядом.

По пути я зашла на космодром, посмотреть, как чиниться орудие моей смерти, катер то бишь. Оба катера хранились раньше на складе, но чинят их прямо на летном поле, под открытым небом, на складе просто нет места. Там, и правда, теснотища жуткая, на малоосвоенных планетах всегда так: снаряжения много, а склад стандартного размера, поди все вмести.

Они смешные, эти катера: один синий, другой оранжевый. Когда я подошла, синий стоял, как ни в чем не бывало, аккуратный, без следов ремонта, хоть сейчас садись и лети. У его оранжевого собрата была откинута задняя панель, и там копались трое механиков, причем один практически туда залез. Я подошла к ним. Тот механик, который сидел внутри, вылез и поздоровался со мной.

— Здравствуйте, — сказала я, — А тот, что, уже готов?

Механики все оглянулись на синий катер.

— Какое там, — сказал один, — он бракованный, его только на заводе можно исправить.

— А лучше вообще сдать в утиль, — сказал другой, помоложе.

— А этот? — спросила я.

— А этот еще хуже, — сказал тот, который сидел внутри катера, — Вчера нам оставалось только заменить ось Мехранова, и нате, пожалуйста, летите, куда хотите, а сегодня у него весь двигатель полетел, и никак не поймем, в чем дело. Не везет вам с катерами, — и усмехнулся мне в лицо.

Я не обиделась. Я просто растерялась.

— До свидания, — сказала я и пошла.

То, что один катер был бракованный, меня не слишком удивило, такое иногда случается даже со снабжением ассоциации. Но другой-то! Не знаю, кому из двоих я обязана этим. Каждый из них мог это сделать, им даже в нашей технике разбираться не нужно — маги чертовы.

Я пошла к Стэнли, пожаловалась на катера, но он только руками развел. Им-то эти катера вообще не нужны. Отлет мой отложен на месяц, тогда отсюда улетит "Ася".

Впрочем, теперь я, по крайней мере, могу подумать.

...Сегодня Кэр поджидал меня на крыльце. Он сидел на ступеньках, босиком, в черных подвернутых брюках и черной рубашке с глубоко расстегнутым воротом. Спутанные, не расчесанные волосы свисали на худое лицо. Вид у него был серьезный и лукавый — одновременно. Только я вошла во двор, как Кэр поднялся мне навстречу и, поймав меня за локоть, развернул обратно.

— Пойдем-ка прогуляемся, деточка.

Пальцы у него были теплые; он сильно сжал мне локоть, и я послушно пошла.

На улице не было ни души. Солнце сияло, словно снова вернулась середина лета — ясная и яркая, щедрая на тепло пора. Мы прошли мимо миссии и наискосок через бетонное поле космодрома. Шли неторопливо; я искоса поглядывала на Кэррона. Наконец, я не выдержала.

— В чем дело?

— Да, в общем, ни в чем, детка, — слабая улыбка мелькнула на его губах и погасла, — я просто хотел пройтись с тобой немного.

— Я не улетаю, — сказала я, — Твоя работа?

— Увы, нет.

— Ах, вот как!

— Вот именно. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Пойдем-ка, здесь свернем.

— Там же скошено.

— Ну, и что?

— Придет хозяин покоса, — сказала я неуверенно.

Кэррон только усмехнулся. Мы прошли метра три по скошенному полю. Ровными рядами лежала непросохшая, совсем свежая трава; одуряющее пахло зеленью. Погода и впрямь переменилась, становилось все жарче — с самого утра, и сейчас жара, казалось, достигала своего апогея. Мы присели на траву, и Кэр взял меня за руку — так естественно, как будто так и надо было.

— Ты знаешь, — сказал Кэр без тени вопроса, — он ведь к тебе неравнодушен.

— Ты ревнуешь, что ли? — сказала я неловко. Я хотела пошутить, а вышло совсем не смешно.

Кэррон покосился на меня одним глазом — свойственный ему птичий, странный взгляд.

— Знаешь, кто ревнует?.. Я и не замечал, что ты ее надела, пока не увидел, как он смотрит на меня, — он вдруг замолчал и выпустил мою руку, потом продолжал негромким, напряженным голосом, — Ты не представляешь, что это значит для меня... и чего не значит. Я... ведь не считаю тебя своей женой, деточка.

— Мой подарок, — сказала я, — что хочу, то и делаю. Или ты хочешь, чтобы я ее сняла?

— Я не знаю, — отозвался он тихо.

Я крепко сжала его руку.

— С другой стороны, — сказал Кэр неожиданно легкомысленно, — лучше сними, а то он меня еще в лягушку превратит. Или во что похуже. Как маг он гораздо сильнее меня, деточка. Хорошенькая из вас выйдет пара: вдова и вдовец. Если я стану лягушкой, тебя, наверное, можно будет считать вдовой, как ты думаешь?

— Кэр!

— А что?.. Или ты думаешь, что не сможешь полюбить его? — сказал он вдруг с неожиданной проницательностью, — Он ведь не всегда будет таким изможденным. А он красив — на самом-то деле, видела, какие черты? И потом, деточка, ему ведь нет и восьмисот, у него нерастраченный запас энергии лет на четыреста, да он тебя просто приворожит. Стесняться не станет, не их таких.

— Кэр, не шути так!

— А я и не шучу.

Мы замолчали. Жужжали какие-то мухи. Кэррон слегка улыбался, лицо у него было задумчивое. Я смотрела на него, и мне отчего-то хотелось плакать. Такое у него было лицо: усталое, смуглое, худое, странно безмятежное. Казалось, он так устал уже от жизни, что перестал тревожиться о чем-либо.

— И что вы во мне оба нашли? — ляпнула я, — Я же брюнетка.

Тут уж он расхохотался. Мне кажется, что я сто лет не видела, как он смеется. У меня потеплело на душе.

Я ударила его по руке.

— Хватит смеяться, Кэр. Ты думаешь, он действительно может приворожить меня?

— И превратить меня в лягушку, — сказал он почти серьезно.

Какой был яркий, солнечный, жаркий день! Воздух был горяч, стоило выйти под солнце, как по всему телу моментально выступала испарина. Последний привет лета — вот что был этот день. Словно сияние заливало все вокруг, трава блистала на солнце; все же я больше люблю пасмурные дни. Небо была ясное, в зените голубое, на западе бледное, кое-где видна была белесая размытость облаков. Тихо было вокруг, только кузнечики стрекотали во множестве среди нагретой солнцем травы, да жужжали мухи.

Пролетела маленькая птичка, пища и стрекоча на лету. То и дело приходилось отмахиваться от каких-то кусачих мух, по жаре они так и липнут к телу. Хорошо, хоть ветер был прохладен, хотя его почти и не было, ветра, только иногда всколыхнет травы и подует в лицо — какое облегчение!

Все же жаркий летний день посреди трав — это нечто совершенно особое, словами этого не передашь. Солнце, мухи, кузнечики, разнотравное буйство, цветы полевые — словно вся полнота жизни выражена в обычном летнем полудне. Не той жизни, что в тебе или во мне, не человеческой, полной страстей и мелочных амбиций, а той Жизни, которая всех нас породила, жизни как принципа, которая зарождается тогда, когда на смену геологической эпохе приходит биологическая, когда появляются первые органические молекулы.

Хорошо, хоть ветер был! Иначе бы я, наверное, совсем изжарилась, прекрасное было бы блюдо — жареный координатор под соусом. А Кэр только жмурился на солнце, словно кот. Впрочем, это я так, выжила же я в горах Вельда, а уж какая там была жара, не чета здешней. Настоящее пекло там было, алый ад Вельда! Да-а...

А как сладко пахнет в жару в поле. Все эти еле заметные, смешанные запахи разных трав, цветов и солнца. Летали стрекозы, просто кучи стрекоз, маленьких и больших. Пролетела одна размером с мой палец — страх божий! Я взвизгнула и шарахнулась от нее, Кэр хохотал так, что под конец свалился на траву. Что ж, полдень. Птицы спят, а мухи и прочая мелочь летает без устали. Глаза устают от солнечного сияния, все кажется, что что-то вокруг не так, что все слишком четко и ярко для того, чтобы быть настоящим. Мы долго сидели и молчали, а полдень жил и дышал, а полдень жужжал на разные голоса, он был вокруг — в бескрайней степи. Давно мне не было так хорошо, как сегодня днем.

Налетевший ветер растрепал наши волосы. Кэр выругался и стал проводить свои космы в порядок.

— Подстригись, — сказала я, запуская руку в его волосы.

Кэррон поймал меня и слегка приобнял.

— Тебе не нравиться мои волосы?

— Нравиться, — пробормотала я, — Всегда нравились.

— Да? — он отодвинулся от меня, пояснил, — А то как бы нас Дорн не увидел. Вспылит еще. Я не хочу испытывать судьбу, деточка.

— Кэррон!

— А он не похож на меня, да?

— Да, — сказала я, — Не похож.

— Я не думал, что ты наденешь ее...

— А что мне с ней делать? Носить в кармане?

Мой вопрос прозвучал раздраженно. Кэррон удивленно глянул на меня.

— Да, — сказала я, — ты меня не любишь.

— Разве я тебя не люблю?

— Любишь — девочку, которую ты носил на руках.

Он улыбнулся шире. Боже мой, как же я давно не видела его таким — улыбающимся, веселым. У него смеялись глаза.

— Ну, может, я просто не способен на подлинную страсть?

— А Дорн способен?

— У него очень горячий нрав, ты заметила?

— Кэр!

— Хорошо здесь, да?

— Угу, — сказала я.

Я сидела чуть сзади. Тихонько я обняла его сзади, прижалась подбородком к его плечу. Его волосы щекотали мне лицо, они пахли травой и летом.

— Хорошо, когда трава скошена, — пробормотал он, — можно не вспоминать, что ты изгнан.

Я подняла голову с его плеча и заглянула Кэррону в лицо. Он мягко улыбнулся.

— Не знаю, что я буду делать, когда ты улетишь, деточка.

— Кэр...

— Некому будет поплакаться.

— Можно подумать, ты мне хоть раз плакался, — сказала я сердито.

— А то нет.

— Я что-то не помню, — сказала я, — Но я еще месяц не улечу. Через месяц будет уже осень.

— И теперь нас двое — на одну тебя, бедненькую.

Я засмеялась.

Мы долго еще сидели там, греясь на солнышке. Потом я вспомнила про обед, а Кэр сказал, что ему нужно еще кое-что сделать. Эти таинственные дела отнимают у него кучу времени, уж не знаю, чем он там занимается. Так что домой я возвращалась в одиночестве. Я шла, затаенно улыбаясь. Я чувствовала себя так, словно я не жила этот час, а провела его где-то — в мечтах, что ли. Бывает так иногда, сядешь и думаешь о чем-то, и так проходит час, два, три, а потом встаешь — словно из глубокого омута, словно твое сознание и не жило все это время. Вот так я себя и чувствовала.