Бегу дальше. Я — почти не стреляю. Пытаюсь заменить ротного — быть везде и сразу — патронов подкинуть, гранатами закидать прорвавшихся немцев, вынести раненого, подбодрить ещё живого.
Зимнее солнце покатилось на вечер. Мы — ещё живы. Дом ещё держим. Комдив обещал... много что обещал. Но, требовал — большего. Требовал дом удержать до утра. У меня — 17 штыков. Со мной и теми двумя, что ранены в ноги, но остались на месте. Их надолго не хватит — не сменят позицию — задавят. Маугли отправил исправить связь — телефон замолчал.
Отбиваем ещё атаку. Отбиваем гранатами. Половина здания — горит. Немцы притащили огнемёт, крики горящих заживо — мои горящие бойцы подорвали огнемётчика гранатами. Пылает, как пионерский костёр. Чему гореть в куче битого кирпича? Горит. И ещё как!
Немцы залегли в 20-40 метрах. Следующая атака — будет штурм этажей. Раненные забаррикадировались в подвале. Отвожу всех на цокольный этаж ещё не занявшегося огнём крыла. Ставлю растяжки.
Атака! Штурм! Гранатный бой в упор. Удары взрывной волны своих же гранат. Рукопашная. Рывком врываюсь в группу врагов, начинаю свой "танец клинка". Кручусь среди них, как будто танцую брейк-данс. Режу ноги, руки, тела. Кровь — во все стороны. Немцы — валятся.
Удар в поясницу, тоже — падаю. Ноги — отнялись. Выхватываю гранату, кидаю за спину. Ещё одну, последнюю. Туда же! Ползу. Взрыв, взрыв.
— Ура! — отовсюду выпрыгивают бойцы, бегут мимо меня, перепрыгивают через меня.
Меня подхватывают, оттаскивают.
— Что там? — спрашиваю. Теплится ещё надежда.
— Пуля там. Прямо пониже поясницы, — отвечает боец, что накладывает повязку, стянув с меня штаны.
— Обидно. В спину.
— Всяко бывает. Ноги отнялись?
— Да.
— Херово, Дед.
— Немцы! — крик от стен.
Скриплю зубами. Ног — не чувствую. Боли, правда — тоже. Бойцы — разбегаются. Ползу. Волоку свою винтовку.
Бешенная пальба, частые взрывы гранат, мат по-русски, по-немецки. Подползаю к стене. Переворачиваюсь лицом ко входу. Винтовку — на проём. На меня вылетает немец. Стреляю. Пуля ему вонзается в грудь. Но, он идёт. Стреляю и стреляю. Две пули в грудь, одна — в лицо. Падает. Летит граната. Падает к ногам. Изворачиваюсь, хватаю, откидываю. Взрывается прямо в проёме. Меня бьёт ударной волной, вырубает.
Очнулся, застонал. Ругаю себя последними словами. Вдруг — немцы.
Но — никого. Только трупы. Нет живых. Ни наших, ни немцев. На моём КП — только трупы.
Ползу. В левой — пистолет, правой волоку винтовку за ремень.
Телефон! Кручу ручку этого аналога динамомашины. Маугли! Ты — чудо! Есть контакт!
— Ольха! Ольха! Я — Точка! Я — Точка!
— Точка, я — Ольха! Что молчали?
— Ольха! Дай огня! Всем, что есть. Ориентир — 2, право — 400. Ориентир — 2, право — 400. Всем, что есть!
— Точка! Это ваши координаты! Ты кто, назовись?!
— Слушай сюда, Ольха, мать твою за ногу и об угол четыре раза пока не раздуплиться! Ольха! Дуб ты! Крыса тыловая! Говорит боец Кенобев. Нет тут больше никого. По этим координатам — наших — нет. Понимаешь? Нет больше живых! И я — помираю, сука! Некем держать дом! Тыловая ты гнида! Дай огня! Огня дай! Отомсти за нас! С землёй нас перемешай! Хорони ребят, Ольха! Ребят хорони! Нас — хорони! Мы все — умерли, но не сдали Точку! Не сдали! И не сдадим! Дай огня! Хорони нас! Не оставь на поругание!
Я ещё долго кричал в трубку, хотя связь — снова прервалась. Выстрел от входа — боль в левой кисти — пистолет и рука — вперемешку. Вижу — забегают немцы. Один, второй, третий. Смещаются приставными шагами, держат меня на прицеле. Отшвыриваю трубку, тянусь за винтовкой. С ухмылочкой, немец стреляет. Пуля ударяет в правое плечо. Рука — безвольно падает. Дёргаю искалеченной левой. Стреляет опять. В левое плечо. Рука падает.
Взвыл волком от бессилия. Один из немцев присаживается около меня на корточки, достаёт мой нож, разглядывает. Хмыкает. Плюю ему в лицо. Бьёт меня кулаком в нос. Хруст. Нос — опять — набок. Рот сразу полон крови. Боль, на фоне остальной боли — незаметна.
Немец ставит мне колено на грудь, что-то с ухмылкой говорит своим. Ухмыляются. Один из них заходит мне за голову, садиться и зажимает голову, другой — держит ноги. Они же не знают, что ноги мои — что сардельки.
Немец пальцами открывает мне веки и начинает медленно-медленно приближать острие ножа к глазу:
— Нет! Нет! Суки! Что ты делаешь, падла! Тварь! Скотина! А-А-А!
Больно. Очень больно. Но, больше — накатывает отчаяние и убивает — бессилие. Я — как жертвенный ягнёнок! Мне глаза выкалывают, а я — только орать могу.
Темнота. Меня — ослепили. Кричу от всей своей боли и отчаяния.
Через свой же крик слышу вой снарядов и тяжелые взрывы. Мир заходил ходуном. А потом — померк.
По ту сторону света
Я — живой. Опять живой. И опять — котлета. Лежу — бревном. Руки и ноги — перебиты. Глаз — нет. В том смысле, что — вообще. Вытекли! А-А-А! Су-у-у-ки-и-и-и!
Лицо и то — обгорело. Опять обгорело. До костей, местами. Про волосы — и не говорю.
Боль! Пылающая боль! Вся моя жизнь — боль!
Зачем я выжил? Кричу об этом. Прошу — добить.
Но, поздно. Я — в госпитале. Вытащил меня — Маугли. Говорят, что Маугли. После мощного артиллерийского налёта — дом сложился. Все перекрытия — рухнули. Остались только стены. Как я выжил? Как меня нашёл искалеченный войной мальчик? Как вытащил кусок мяса, которым я стал? Как дотащил? Маленький мальчишка, с начала бомбёжки Сталинграда — голодающий? Не реально. Или — его тоже Пяткин "модернизировал"? Я схожу с ума!
Зачем? Зачем? Зачем я выжил? Слепой, с перебитым спинным мозгом, с искалеченными руками? Дармоедствовать? Объедать здоровых бойцов?
Кричу. От боли — не кричу. Кричу от обиды. Нет, не на такой финал я рассчитывал. Хотел умереть в бою! Как и подобает мужчине, как и положено защитнику воюющей страны, как и положено воину народа, сражающегося за право на жизнь. Стоя, с оружием в руках!
Не хочу я жить растением! Зачем такая жизнь?
Предчувствие меня обмануло. Кинуло. Оно меня обнадёжило — всё, Витя, настал твой последний и решительный! Увидишь ты дом родной, увидишь ты родных! И что? Сгнивай теперь куском тухлого мяса! В этом проклятущем прошлом!
Как я мог поверить своим предчувствиям? Как мог так себя обнадёжить? Ведь уже не раз они меня подводили! И не два раза подводили! Подводили много раз: Маугли, в тот раз — не учуял. Чутьё не предупредило о том, что пулемётчик немцев будет стрелять прямо сквозь межкомнатные стены, которые для пулемёта — что картон? Почему предчувствие опасности не сработало? В него, в "датчик опасности" — в крестец, пулю и получил. Да так, что пуля прошла меж позвоночных дисков и перебила спиной мозг. И — застряла там, не в силах пробить кости позвоночника. Не пошла дальше, что убило бы меня, к моему счастью. Кирпичи — пробила, а в изменённых костях — застряла.
Как я мог забыть, что Пославший меня сюда не даст мне смерти? Но, не избавит меня от страданий. Цель — не достигнута. И как её теперь достичь парализованному слепому инвалиду? Глаз — нет. Ног — нет. Правая, может, и оживёт, а левой — нет.
Доктор говорит, что пули и осколки — вынули. Частично — зашили. Частично — оставили открытые раны. Или дренаж вывели. Чтобы не гнило изнутри, а — выходил гной наружу. Я — не особо вникал. Кисть — оставили. Понадеявшись на силу и молодость организма. Обычно при таких ранах — конечность отсекают по сустав. Кисть могли и отхреначить. Запросто. Но, оставили. Косточки, а их в кисти много, — оказались целы, хотя вся плоть на кисти была изорвана пулей и осколками рукояти пистолета. Если приживётся — будет кисть. Видимость кисти. Работать не будет — порвано всё. Мышцы, связки, нервы — всё в клочья. Не приживётся — отрежут. Поток раненных бойцов стал спадать, вот и решили — не спешить.
Да, немцы — капитулировали. Паулюс — сдался. Спешащих к нему на выручку Манштейнов — отбили. Теперь — гонят немцев грандиозным наступлением. Отчищают от немецкой заразы юг страны. Грандиозные, тщательно подготовленные, бережно лелеемые ударные кулаки танковых армий наступают из Ростова и отсюда, Сталинграда, гоня немецкую мутную волну на запад. На Воронеж, Харьков и Киев. Под Моздоком окружена Кавказкая группировка немцев. Против Сталинградской она — мелочь. Но, объективно — пипец немцам на Кавказе.
Надо радоваться грандиозной Победе русского оружия, восхищаться стратегическому таланту, выдержке и прозорливости русских полководцев и Сталина, что удержался, не ввёл эти элитные, набранные из опытных бойцов, свежие войска в бой в эпической битве в бассейне Волги и Дона, не израсходовал их в оборонительных боях. Сберёг. Оборону держали части "второго эшелона". А лучшие соединения — мехкорпуса, танковые бригады, егеря, отлично вооружённые, сформированные из опытных бойцов — ждали своего часа. И вот — он пришёл. Последние резервы Гитлера были развеяны, наступление ему — не сдержать. Нечем сдерживать. Все резервы были потрачены на деблокирующий удар. Пока он перекинет войска из Европы и Африки — наши основательно почистят Родину.
Но, человек такая скотина, что своя боль — намного сильнее и больнее, чем общая Победа. Радость Победы над лучшей, и это — объективно, армией мира проскочила мимо моего сознания, замутненного болью и отчаянием. Я медленно, но верно погружался во мрак. В апатию и аутизм. Я — отказывался есть, не реагировал на людей, не реагировал на процедуры и перевязки.
Мир стал чёрным, беспросветным пространством боли и безысходности. Я не видел смысла моего дальнейшего существования. Не видел смысла продолжать эти мучения. Не видел смысла в малейшем душевном шевелении, не говоря уже о шевелении телом. Не хочу! Хватит! Погасну, как лампа в фонаре с севшими батарейками.
Долг? Я — мало его выполнил? Перед Родиной? Я сражался в полный выход своих сил. Больших сил, приданных мне. Не сачковал, не отлынивал. Кому многое дано — тот должен много и отдать. Брал всю нагрузку, что давала Судьба. Воевал, учил людей, вёл их к Победе.
Перед Сталиным? Великим и Ужасным? Всё, что знал — рассказал. Позволил мозгокопателям перетряхнуть всего себя, чуть не лишившись рассудка, и так, едва держащегося в чужом теле. Сколько времени, сил и средств, сколько жизней этим я сберёг? Сколько стоит карта ещё не открытых Сибирских месторождений? Сколько стоит ещё не прожитый опыт трудных ошибок? А я же не только "языком горазд" — руками делал. Самоходы мои взять. Приложил я "ручки, язык и голову" и к другим новым образцам оружия. Пресловутый "промежуточный патрон" — уже является частью стандартного боепитания, наравне с винтовочным 7,62 и пистолетным 7,62. Выпускается миллионами. Это только то, что я сам сделал. А что делали "кадры" Сталина! Используя дармовой опыт поколений!
Перед Родом? Родину — защищал. НаРод — берёг. ПриРоду — берёг, много рассказывал о последствиях для экологии современного бездумного загрязнения.
Что я не сделал? Почему продолжается моё существование в этом Аду? Почему не дашь мне избавления?
Я — совсем обезумел. Я — проклял Его. Кричал Ему проклятия, обвиняя Его в своей боли. Тщетно теша себя надеждой, что он — осерчает и пошлёт мне Кару Небесную. Чем хуже — тем лучше. Забывая, что Он — не человек. Он — не обидчивый. Всепрощающий и всё понимающий. Всё знающий. Он — Всё. И он — Ничто. Всё в Нём начинается и Им же — завершается.
А я — всего лишь человек. Слабый и безвольный. Я — усомнился в Его промысле. Поспешил, поторопился. Всему — своё время. Есть время Боли и осмысления. Есть время — Избавления.
Избавление пришло. Не оттуда, откуда я ждал. А совсем с другой стороны. Оттуда, откуда я — не ждал. Потому что — забыл. Потому что — придурок. Как я мог усомниться? И в Ком?
Однажды в бесконечный Мрак, в котором я пребывал, ворвался доклад:
— Установлено соединение с устройством.
Это было — неожиданно. Психованная клавиатура — нейроинтерфейс, вдруг напомнил о себе. Жил себе, подыхал себе — молчало. И вдруг — вот оно! А что за устройство?
Бася! Мой костюм Железного Человека нарисовался в "зоне доступа"! Я так этому обрадовался, что мгновенно вынырнул из Мрака. Ощутил себя в каком-то помещении, среди людей. Несколько человек — страдали. Физически страдали. Двое разумных — морально. Один, маленький, но яркий отпечаток энергетики был сильно зациклен на меня, оттого — страдал. Другой, мутный, с сильно просевшей оболочкой, отчего энергия утекала без пользы — за всех. Сиделка? Вот как выглядят в энергетике старики?
— Маугли! — прохрипел я.
Малыш подскочил, ткнулся в меня лбом.
— Встреть товарищей генералов, проводи сюда. Не хочу больше терять время. Свет давно отрубили?
— Минут пять как, — ответил мне женский голос. Голос не старухи.
"Бася, прекрати безобразничать!" — приказал я своему же костюму. Нет, не увидел, глаз — нет же. Догадался.
— Сейчас перезапустят генератор и будет свет, — прохрипел я.
Басю я "отдавал" Кельшу. Кельш отдать Басю может только Меркулову, Берии и Сталину. Никто из этих троих — сюда не явиться. Не потому что я — Никто. Заняты люди. Работы у них — на 48 часов в сутки. Не могут они позволить себе такую роскошь, как потерю времени на перелёт и переезд за каким-то куском модифицированного медвежьего протухшего, подгнившего мяса. Значит — Кельш. С сопровождающими, естественно, но — сам. И я ему — рад.
— Ты угадал, — сказал тот же женский голос, — свет дали.
А вместе со светом — нервное напряжение поднималось в здании. Эпицентр этого напряжения плыл плавно в мою сторону. Вот они, уже рядом.
"Бася, покажи мне их".
Пошла картинка. Ах, Бася, ах, проказник! Мой костюм самостоятельно шёл рядом с Кельшем. Повинуясь моему мысленному пожеланию, Бася осмотрел себя — он принял вид бойца осназа. Кельш, старый ты урод! Как же я рад тебя видеть! Хмурит своё изуродованное пытками лицо, слушает начальника госпиталя.
Кельш. Когда в 1942-м "активировалась" "пятая колонна" скрытых оппозиционеров во власти, возбуждённая утечкой информации о "пришельце из будущего", т.е. обо мне, Кельш провёл блестящую операцию. Можно было — выявить скрытых врагов, купировать угрозу кастрацией голов, чтобы не "утекло" к их покровителям в Лондон. Но, "кадры" Сталина поступили тоньше и мудрее. Кельш позволил себя захватить. Под пытками, выдал заранее подготовленный "слив", рассказал им часть картины будущего. Под нужным углом зрения.
Случилось так, как надеялись — раскол "пятой колонны", грызня оппозиционеров меж собой. Среди противников Сталина не все были противниками СССР, не все были врагами России. Много было там патриотов. Много. Большинство. Обиженных жесткостью Сталина и Ко, его — "лес рубят — щепки летят". Не "проникнувшиеся моментом". Много — заблудших, отравленных, обманутых. Обработанные, зомбированные, но — элита народа. Умные, грамотные, активные, обладающие огромным опытом по управлению страной. Терять таких людей — непозволительная роскошь. Чтобы их сохранить, Кельш и пожертвовал собой. Информация за рубеж — не ушла. Большинство "оппозиционеров" приняли "суровую необходимость", перешли на сторону Сталина и Ко, сдавая всех остальных. По стране прокатилась волна сердечных приступов, внезапных смертей, весьма влиятельные люди умирали от насморка. Вся сеть лондонской разведки оказалась парализована. Затошнило патронов также и в Вашингтоне, и Берлине, и в Цюрихе — их сети тоже "легли", в случае Берлина — в очередной раз. Её, разведку Канариса, вырезали в очередной раз. Власть в стране была пастеризована, как пакет молока. Быстро и незаметно для работающего и воюющего народа. Блеск! И — огромное личное мужество этого чекиста. Респект и уважуха!
