Откинувшись на спинку стула, Ленин дружелюбно окинул взглядом Федотова, а отложенная в сторону газета продемонстрировала готовность к разговору. И опять странность — явно не реагируя на символический язык жестов, посетитель интуитивно почувствовал готовность к общению. Такая неосведомленность удивила.
— На представителя охранки вы мало похожи, — решил обострить ситуацию Ленин, — смею предположить, вам фото показывали во время... официальной беседы?
— Представитель охранки? Официальная беседа? — изумленно переспросил инженер, и тут же вспыхнул, — Владимир Ильич, да делать мне больше нечего, кроме как бегать за вашими подпольщиками! Своих дел выше крыши, — посетитель вульгарно чиркнул себе ладонью по горлу, — из меня охранник, как из балерины рогатый римский папа, блин, — в конце экспрессивного ответа прозвучала обида.
'Разозлился, и считает себя правым, и мы этим воспользуемся. В конце речь стала стремительной, пересыпанной прибаутками. Даже, кажется, промелькнул мат. Между тем беседа с жандармами не равнозначна обвинению. Эти господа сами назначают время и место для разговора. Зачастую добиваясь его силой. Но то, что разозлился — хорошо, значит, заинтересован в разговоре', — отметил про себя революционер, а вслух продолжил:
— Борис Степанович, во лжи я вас не обвиняю и не подозреваю даже. Однако, первое мое любопытство вы удовлетворили.
— Извините, надо было сразу предъявить, — буркнул посетитель, и на стол легла тисненая золотой вязью визитка.
Взяв ее, Владимир Ильич вслух прочитал: Федотов Борис Степанович, директор товарищества 'Русское радио'.
Отложив, внимательно посмотрел в глаза визави. Сложившийся план беседы ломался.
Кто перед ним? Провокатор, талантливый агент охранки или действительно директор успешного российского предприятия? Могла охранка решиться на такой подход к нему? Маловероятно. Слишком ненадежно, но проверить стоило.
Успехи 'Русского радио' с завидным постоянством дебатировались в европейской и российской прессах. Недавно ими была построена Североамериканская вещательная радиостанция. Аналогичная вот-вот должна открыться в Париже. Не ускользнула от внимания Владимира Ильича и новинка печати — издаваемый 'Русским радио' научно-популярный журнал 'Радиоэлектроника'. Ильича заинтересовало сугубо техническое приложение журнала. В нем регулярно печатались работы за подписью российских и зарубежных ученых. Среди российских отметились господин Попов и профессор Московского университета Умов. Мелькала там и фамилия Федотов.
По информации из России 'радисты' финансировали новоявленную социалистическую партию, но социалистическую ли? Слишком у них размытая программа. Финальным аккордом прозвучало предложение этих 'социалистов' обсудить взаимодействие в Думе. Инициатором выступил лидер партии, Зверев Дмитрий Павлович, по слухам имеющий в 'Радио' приличный пай.
'Зверев, Зверев', — произносил про себя Владимир Ильич, и тут вспомнил мелькнувшую недавно мысль, от которой сейчас напрягся и даже подался навстречу Федотову.
— Где то я читал, что ваше товарищество участвовало в строительстве Североамериканской радиостанции? — Ленин бросил вопросительный взгляд на переселенца.
— Ну да, мы ее строили и стали совладельцами, с оттенком гордости подтвердил гость.
— Даже так?! — Владимир Ильич был удивлен таким откровением. — И сколь вы вольны высказывать свои взгляды, м-м-м по радио? — немного споткнулся о новое словцо Ильич.
— Вот вы о чем, — Федотов посмотрел на Ильича, с едва заметным сожалением, как смотрят взрослые на детей, — должен вас огорчить, уважаемый Владимир Ильич, в самой свободной стране мира пропагандисты социалистических идей долго не живут. Даже мы поостереглись говорить о социализме, хотя, чего скрывать, очень хотелось.
— Вы себя относите к социалистам? — с насмешкой переспросил Ленин.
— Хм, а кто же мы, как не социалисты? От каждого по способностям, каждому по труду, строго по Марксу. — заученно затараторил посетитель, — Да будет вам известно, в нашем товариществе половина заработка работники распределяют между собой сами, — начало фразы прозвучало шутейно, но в конце мелькнула гордость.
На самом деле Федотов сейчас основательно привирал — такой подход практиковался только в коллективах разработчиков, но кто же откажется от похвалы себе любимому? Особенно если тебя некому проверить.
— И прибавочный продукт, вы себе присваиваете так же по Марксу? — тут же щелкнул по носу зазнавшегося 'директора-социалиста' вождь мирового пролетариата.
— Нет, в точности по заветам товарища Энгельса, — нахально парировал переселенец, — и еще долго будем присваивать, ибо инерция общественного сознания имеет размерность смены поколений, а торопливость нужна при ловле блох. Владимир Ильич! — было заметно, что в этот момент Федотов что-то вспомнил. — Если вас не затруднит, растолкуйте мне один казус из положения о пролетариате.
Просьба заинтересовала, хотелось понять, что могло в марксизме заинтересовать капиталиста. Именно капиталиста, ибо в его приверженность социалистическим идеалам Ленин не верил ни на грош, зато все больше считал шутом гороховым. Одновременно тема о проблемах марксизма была для Владимира Ильича болезненна — после поражения революции, марксистские социал-демократические партии стали делиться почкованием, стремясь пожрать друг друга в жарких и непримиримых спорах. И этот туда же?
Но здесь не спор, сейчас от оппонента важно получить его позицию — Владимир Ильич вспомнил программу новых 'социалистов' — противоречивый набор лозунгов, за которыми, вкупе с деловой хваткой (а теперь он в этом не сомневался), угадывалась целенаправленность и готовность манипулировать общественным мнением ради достижения своих корыстных целей. Тем более непонятно, зачем им союз с левым крылом социал-демократов в Думе? Неужели энесы всерьез рассчитывают получить преференции от блокирования с большевиками?
Маскируя азарт, левая рука привычно схватилась за пойму жилетки, а правая непроизвольно стала отстукивать пальцами по столешнице. Еще сильнее откинувшись на спинку стула и рассматривая Федотова чуть сверху, Ильич с ободряющей улыбкой произнес:
— Что ж, буду рад помочь вам в этой беде.
'Ага, в моей беде, это в твой беде, товарищ Ленин', — пробурчал про себя переселенец.
Здесь и сейчас рабочие Федотова приятно удивили. Образования мизер, зато мозги на месте, а их владельцы не развращены 'гегемонизмом' по самые помидорины. Достаточно было внятно поставить задачу и за дело можно не волноваться.
Борис с грустью вспомнил свое родное время и опытное производство при конструкторском бюро, в котором ему довелось поработать на закате Советской власти. Среди сотни рабочих только трое выделялись на 'общепролетарском' уровне. Не случайно они вполне прилично содержали семьи в лихие девяностые, а Мишка Войнило так и вообще открыл свою фирму и рассекал на Ленд-Крузере-150.
Остальные оказались трухой. К двухтысячному половина из них подохла от водки, четверть едва сводила концы с концами, и только последняя четверть подавала признаки жизни. Редкие уличные встречи тяготили. Всякий раз хотелось, задрав к небу глотку, во всю мощь завыть: 'Да, что же вы натворили, господа демократы, за что вы их так ненавидите, это же люди!'
Одновременно в душе поднималась ярость: 'А вы о чем думали, пролетарии недоношенные? Разве вас не предупреждали?!'
Ярость помогала. Правда, ненадолго — после таких встреч, ночами преследовали взгляды, о которых говорят: 'как у побитой собаки'. Увы, всем помочь Федотов был не в силах.
Причина явления, в принципе, была понятна — из выпускников одиннадцатых классов, институты закончили все мало-мальски способные к обучению, а неспособные шли в работяги. Отсюда росли ноги интеллектуальной стерилизации рабочего класса позднего СССР. Процесс закономерный и естественный. Неестественными становились лозунги о ведущей роли рабочего класса и опять хотелось рявкнуть: 'Эй, вы, там, на полубаке! Совсем берега потеряли? Козлы трахнутые! Оглянитесь, нет такого класса! Был, да растаял, как айсберг в океане. Теперь вместо него люмпены с протухшими мозгами и алчными харями'.
Этот процесс начался не вчера, и неспешно, но со временем, вместо гордого имени 'Рабочий', все чаще звучало презрительное 'работяга'. Парадокс — виновата в этом была Советская власть. Та самая, что по определению являлась властью рабочих. Как любили шутить в мире переселенцев: 'Все смешалось в доме Облонских'.
Между тем, крохотные анклавы с настоящим, мощных рабочим классом сохранились. Такое происходило на производствах требующих ручного труда при наличии добротных технических знаний. Федотову повезло с такими познакомиться, тогда же ему стал понятен вывод бородатых классиков о неизбежном доминировании рабочего класса. И тогда же он задался вопросом: почему их последователи наотрез отказались рассматривать процесс в динамике, почему не стали своевременно вносить в теорию коррективы, или все же вносили, или все видели, но молчали?
Ко всему прочему, Федотов только сейчас осознал, что он ни разу не формулировал логически выверенных претензий к положению о пролетариате, а потому задал сам себе вопрос, даже два: 'И на хрена я полез со своим любопытством, и что теперь делать?'
О том, чтобы вываливать все накипевшее на голову вождя, не могло быть и речи -не поверит. Даже для того чтобы внести толику сомнений, надо потратить далеко не один день.
Глотнув остывший кофе, Федотов сморщился. Жестом попросил повторить, при этом взгляд его упал на кофейную ложечку со знакомым логотипом.
'А почему бы и нет?' — мысленно выстроив тезисы, переселенец посчитал их приемлемыми.
— Скорее всего, вам это покажется неожиданным, — тщательно подбирая слова, начал осторожно Федотов, — но восьмичасовой рабочий день выгоден капиталисту даже больше, чем рабочему, — такое вступление вызвало скепсис и любопытство.
— Вы спросите почему? Отвечу: после сокращения продолжительности рабочего дня люди меньше устают. Как следствие снизился брак, а доходы выросли. Следуя этой логике, лет через пятнадцать-двадцать, восьмичасовой рабочий день станет нормой, а профсоюзы будут контролировать соблюдение законов о труде. А вот завтра такое не произойдет, и клятое буржуинство тут не причём, — лягнул вождя просвещенный переселенец, — помешает инерция системы: чиновник-промышленник-рабочий. Красивые слова будут трещать, что вам пулемет, но сопротивляться будут все и не по-детски! В нашем случае, наибольшие сопротивление было со стороны рабочих.
Чтобы бы не говорили о Ильиче его недоброжелатели в грядущем, но слушать и мгновенно вычленять главное, вождь умел, и просьба пояснить последний тезис показала Федотову, что его внимательно слушают.
— С позиции теории систем, ответ прост: любое воздействие на систему вызывает такие изменения параметров системы, чтобы наше воздействие свести к минимуму, отсюда новое всегда встречает сопротивление.
О том, что соратник Ленина А.Богданов был едва ли не основоположником теории систем, Федотов помнил из курса автоматики, и, как это ни странно, из курса истории КПСС, поэтому, увидев в глазах вождя отсвет узнавания, сам себе нахально исправил трояк по истории партии, на твердую четверку.
Кто бы сомневался, что следующим посылом не ко времени пробудившейся памяти стал вопрос, а не тот ли это А. Богданов, что стал директором первого в мире института переливания крови? Если это он, то с ним надо непременно встретиться и... Эти высокомудрые размышлизмы заняли менее секунды, и Ленину незаметны, зато он услышал продолжение:
— Если же по-простому, Владимир Ильич, то рабочие попросту не могли взять в толк, почему капиталист их тут же не надует. Тяжелы они на подъем, — вздохнул переселенец, и вновь увидев одобрение, продолжил:
— Теперь к сути проблемы гегемонии. Не открою Америки, если скажу, что чем выше квалификация работника, тем он дороже стоит, и это обстоятельство заставило меня искать мастерам альтернативу, — при этом Федотов, как тот гегемон, посмотрел на вождя мирового пролетариата немного свысока, за что тут же отгреб знаменитый ленинский взгляд на буржуазию.
— Не верите? А вы присмотритесь к кофейной ложечке, что лежит на вашем блюдце. Вот здесь, на сгибе, стоят буковки ММ. — Федотов показал место на своей ложке, — Это логотип нашего завода 'Муромский механик', заваливший первоклассной продукцией пол-Европы. Конкуренты бьются в истерике, мол, это результат жесточайшей эксплуатации. Им вторят нанятые либералы, но вот парадокс — оплата труда на этом предприятии выше среднеевропейской, а рабочий день восемь часов!
Федотов пояснил, как глубокая автоматизация, удешевила производство. Как вместо многих сотен квалифицированных мастеров работают машины, за которыми следят несколько инженеров.
— Если эту тенденцию, экстраполировать в будущее, то уместно предположить, что потребность в квалифицированных рабочих снизится. Одновременно снизится численность рабочих, способных претендовать на роль гегемона.
О том, что этот вывод ставит крест на идее гегемонии, Фетов умолчал, зато до него только сейчас дошло, что он затронул едва ли не самую болезненную проблему марксистов, и его: 'Ни у классиков, ни у вас, я на эту тему ничего не нашел', прозвучало... в общем, всегда решительный переселенец, в этот раз попросту проблеял.
Чем дольше Владимир Ильич слушал, тем больше наклонялся к посетителю. Ему было по-настоящему интересно. Из того, как тщательно собеседник подбирал слова, как смешал в одном вопросе две различные темы, следовал однозначный вывод — это был очевидный экспромт из стихийных и слабо структурированных размышлений.
Конечно, среди капиталистов попадались мыслители. Редко, но попадались, однако их интересы не распространялись дальше отвлеченных сожалений о судьбе рабочих. Максимум на что они были готовы, это открыть школу для детей рабочих. По существу, бросить подачку с барского стола.
Ленина порадовал вывод Федотова о выгоде капиталиста от сокращения продолжительности рабочего дня. Заинтересовала аргументация о проявлении систем. За тем, как это было произнесено, с очевидностью скрывалась серьезная школа, со своей системой доказательств и весьма полезных выводов. Один из них Ленин пытался сейчас мысленно оспорить, но с наскока у него ничего не получилось. И вот ведь странность, о системах Ленин не раз слышал от своего товарища по партии, большевика Александра Богданова, но взгляд на систему у этого фантазера носил отпечаток поверхностных рассуждений, как и многое в его статьях. Не случайно Богданова пришлось вывести из членов ЦК партии. Он сейчас на Капри, где создает группу 'Вперед'. Вот и Красин...
Отбросив мысли о положении в партии, Владимир Ильич продолжил слушать своего визави.
Вторая тема была не нова, но дефиниции и аргументация заметно отличались от общепринятых. К средине разговора собеседник раскрепостился. Речь стала быстрой, компактной, местами звучал непривычный юмор. А вот само по себе доказательство грядущего сокращения численности пролетариата не выдерживало критики, хотя внешне выглядела почти безукоризненным. Вот именно, что почти, ибо самой серьезной ошибкой капиталиста стало распространение одного единственного опыта, к тому же в весьма специфических условиях, на весь рабочий класс, и этой ошибкой надо было воспользоваться.
