— Я тебя помню, македонянин. Видел подле Александра. Это ты теперь называешь себя царём в Пелле? Тебе ведь нет дела до Амфиполя. Твоя власть не может считаться законной, пока жив Кассандр, присягнувший вашему царю-младенцу. Только поэтому ты здесь.

— Ты и это знаешь? — удивился Линкестиец.

— Я на своей земле все знаю.

— Амфиполь никогда не принадлежал фракийцам, — покачал головой Александр, решив пока не напоминать о том, что золотые рудники и ему бы не помешали.

— Он стоит на исконных фракийских землях.

— Афины всё равно не отступятся от него. Придёт новое войско.

— Тебе-то что за печаль? Филипп владел этим городом по праву сильного. Тебе до одноглазого хромца ещё годы ползти. Сначала, вон, Кассандра убери. Кстати, я готов помочь тебе в этом. Отложись от Афин, присоединяйся ко мне, я буду верным союзником. Равным, — подчеркнул Севт и добавил, — Амфиполь и рудники, конечно, не дам.

Александр долгим взглядом смерил фракийца, повернулся и вышел прочь.

Севт повернулся к воину в шлеме.

— Ты не запарился ещё в этом набалдашнике?

— Не хочу, чтобы они видели моё лицо, — сказал воин, но шлем снял.

— Сомневаюсь, что тебя кто-то узнает с бородой. К тому же шрам этот...

— Александр узнал бы сразу. Да и Леосфен меня знает.

— Ладно, то все мелочи, — раздражённо сказал царь, — что ты думаешь о происходящем?

— Ты так и не сказал, о чём собирался договариваться с Харидемом.

— Какое это теперь имеет значение?

— Мне просто интересно.

— Я рассчитывал, что старый лис, оценив обстановку, сам переметнётся. Это вполне в его духе. Он не дурак, должен понимать, что если пангейские рудники окажутся под Афинами — он с того разве что лавровый венок поимеет. Он столько лет служил моему отцу и брату. Неспроста, я ведь знаю. Видел перед глазами пример Ификрата: как бы не был прославлен афинский стратег, малейшая неудача и отношение толпы мигом переменится на противоположное. Я собирался напомнить ему, какое положение он имел при дворе царя одрисов. Если бы не козни Афин... А ещё он, вообще-то, мой зять. Хотя Бития давно уже умерла, и он женился на другой, я всё равно считаю его своим зятем. Знаю, он любил её, хотя Керсоблепт устроил этот брак исключительно по расчету. А зять мой достоин зваться первым полководцем и советником.

Собеседник царя скептически фыркнул.

— Чем недоволен? — спросил Севт, — обделили тебя? Харидем за тридцать лет только Филиппу проигрывал. Больше никому. Ты какими победами похвастаться можешь? Ишь, зафыркал он.

— А ты, государь, не сердись за правду, слишком самоуверен, совсем как сын Филиппа.

— Осуждаешь меня, македонянин? — сверкнул глазами Севт.

— Нет, но помнить о том, куда самоуверенность завела Александра, не повредит.

— Разве я лезу на стены, бездумно и безоглядно размахивая мечом?

Воин, названный македонянином, помолчал немного, потом сказал:

— Но ты сделал ставку на одного человека, а вон оно как все обернулось... Если Харидем действительно серьёзно болен и скоро умрёт, придётся все планы менять. Что ты намерен делать дальше?

— Ждать.

— Чего ждать?

— Когда уйдёт Линкестиец.

— А если не уйдёт?

— Тогда Леосфену придётся принять бой в поле. Мы принудим его к этому. Иначе все выйдет так, как я ему рассказал. Они возьмут город, а мы заберем его себе. Он это понимает и вряд ли теперь будет продолжать активные действия против Кассандра.

— Их больше, чем нас.

— На днях должен подойти Медосад. Он приведёт ещё воинов. Кроме того, Линкестиец уже погрузился в сомнения, по лицу видно.

— Допустим, мы побьём их, но Кассандр-то никуда не денется.

— Не денется, — согласно кивнул Севт, — но и помощи ему ждать неоткуда. Пусть сидит себе год, два. Время за нас. Мы на своей земле. Обложим его, не выскочит. Или сдохнет с голоду, или выйдет.

— Придётся держать здесь войско постоянно.

— Совсем небольшое. Тут пары тысяч достаточно. Да и тысячи, пожалуй. Если македоняне пойдут на прорыв — пускай себе. Куда им идти-то? На родину? Ну-ну.

— А если присоединятся к Линкестийцу?

— Это с какой радости? Нет, если бы там, за стенами, были простые стратеги, я бы с тобой согласился и обдумал бы такую возможность, но там Кассандр. Уж поверь, он не меньше твоего считает Линкестийца узурпатором-самозванцем, хотя тот и родственник ему. Они никогда не договорятся. Полезут македоняне на прорыв — наши люди отступят. Пополнить припасы Кассандру на его ораву негде, он и так уже всю округу разорил. А я соберу войско в считанные дни. Это ведь афиняне спешат и бесятся. Селян против себя восстановили, помощь из-за моря придёт небыстро. Успехов, опять же, нет, граждане афинские взволнуются и передумают воевать. Будто сам их не знаешь.

— Знаю.

— Вот и ладно. Пошли в лагерь.

В ту ночь царь Македонии долго не мог заснуть. Ворочался, вставал, мерял шагами шатёр, обдумывая слова Севта. Из головы никак не шёл тот странный воин. Где-то Александр его уже видел. Где? Не покидала мысль, что при дворе Филиппа. Смутно знакомое лицо. Вроде не старое. Македонянин? Вся Молодёжь по примеру сына Филиппа брила бороды. Борода и мешает вспомнить. Как представить себе этого человека без бороды?

Стоп. Ведь именно из-за неё лицо показалось знакомым. Александр мог поклясться, что видел этот прищур тысячу раз. В похожей ситуации. Филипп сидит на троне, по обе стороны его стоят Антипатр и Парменион. Антипатр всегда спокоен, Парменион смотрит чуть исподлобья. Парменион... Он часто одевал фракийский шлем с широкими нащёчниками...

В шатёр ворвался порыв ветра. Александр вздрогнул и поёжился. Словно дыханием Аида повеяло...

* * *

Как Севт и предсказывал, союзники, озабоченные новой угрозой, совсем позабыли про Кассандра. Леосфен, зажатый между двух огней, даже спать ложился в доспехах, не выпуская меча из рук. На его счастье враги не могли сговориться и медлили.

Впрочем, подобное утверждение было справедливо лишь в отношении фракийцев. Кассандр сопли жевать не стал. Расположение городских ворот и тайных ходов затрудняло вылазку большими силами. Прежде защитники выходили наружу лишь небольшими отрядами, а совсем лишаться защиты стен, дабы разогнать давно растерявших боевой дух союзников, сын Антипатра не рисковал. Смятение осаждающих Кассандр использовал для другого.

Воспользовавшись ослаблением бдительности врага, город покинули несколько человек. Осаждённые давно не имели сведений о том, что происходит в мире и сын Антипатра разослал лазутчиков, дабы те попытались связаться с возможными союзниками. В первую очередь предстояло выяснить, какова судьба Полиперхонта.

Припасов у осаждённых было ещё вполне достаточно, урон они понесли незначительный, даже смехотворный.

Хитрая обезьяна продолжала сидеть на дереве, с интересом поглядывая на трёх львов.

Один из них, могучий, но ленивый, разлёгся на дальних холмах, ожидая, что конкуренты уберутся прочь, а добыча сама упадёт в пасть. Он ничего не предпринимал, лишь сыто зевал и время от времени выпускал когти.

Второй лев, храбрый, злой, но изрядно помятый, нервно бил хвостом по бокам, недобро поглядывая на конкурентов. Он проголодался, ободрал с дерева всю кору, докуда смог дотянуться, но влезть на него так и не смог. Порыкивая на соседей, он ходил кругами, но напасть на первого льва не решался. В животе его с каждым днём урчало все сильнее.

А третий лев, облезлый и хромой, таскался за вторым, как хвост. При этом он постоянно косился по сторонам, явно дожидаясь удобного момента, чтобы удрать.

Обезьяна корчила рожи, кидалась ветками, а иногда, совсем обнаглев, спускалась на землю, чтобы дёрнуть кого-нибудь из сторожей за хвост.

Впрочем, продолжалось это недолго. Через четыре дня после появления фракийского войска, вскоре после полудня, в устье Стримона вошла триера. её паруса были подтянуты к реям, рисунка на них не видно, но на корме моряки выставили знамя с изображением совы Афины.

На берег с корабля сошёл всего один человек — стратег Ликург.

— Где Харидем? — спросил он Леосфена, не обнаружив в командирском шатре верховного главнокомандующего.

— Присмерти, — ответил младший стратег.

— Что?! Как это случилось?

— Он не ранен. Удар хватил. Несколько дней уже лежит, как бревно.

— Пошли к нему, подробности по дороге расскажешь.

Они вышли из шатра.

— Зачем ты приехал? Что случилось? — спросил Леосфен.

— Очень важные события произошли, там расскажу, в его палатке.

— Может не стоит? Бедняга совсем плох.

— Я должен его увидеть. Что говорят врачи?

— Говорят, что не жилец. Послать за Линкестийцем?

— Пока не надо.

Когда стратеги вошли в палатку, верный раб Харидема, фракиец Галавр, менял ему простыню. Сам верховный еле-еле мог пошевелить левой рукой. Вся правая половина тела отнялась. Он был в сознании.

Ликург поморщился: в нос ударил резкий запах мочи.

— Харидем, — позвал стратег, — ты слышишь меня?

Вздрогнули веки.

— Можешь говорить?

Молчание.

— Не может он, — сказал Леосфен, — паралич разбил.

Ликург вздохнул.

— Как это все не вовремя...

— Что случилось-то?

Ликург покосился на раба. Леосфен, заметив его взгляд, бросил:

— Говори, не бойся, этот пёс верен своему хозяину, как никто другой. Все, что ты хотел сказать Харидему, вполне можно говорить при нём.

Ликург прокашлялся.

— Ветром продуло в море... Ладно, к делу. У нас возникли трудности с Эпиром.

— Какие?

— Стало известно, что Молосс решил завоевать для своего сына престол Македонии. С ним много македонских недобитков и в поход они выступят со дня на день.

Леосфен присвистнул.

— И что?

— Как что? С ним не меньше пятнадцати тысяч воинов. Там Полиперхонт, Кратер. Стоит им появиться в Македонии, восстание против нашего подопечного вспыхнет, как лесной пожар. Не для того мы его на трон сажали, чтобы он оттуда слетел от первого же тычка. Линкестиец слаб, но именно такой он нам и нужен. Если страну захватит Молосс, да ещё с непримиримым Кратером в подручных... Тебе не рассказывали, как этот ублюдок дрался в Фермопилах?

— Если это произойдёт, — возразил Леосфен, — Молоссу достанется выжженная земля и сотня голодных нищих козопасов в качестве подданных. Чего нам опасаться?

— А того, что Филипп тоже стал царём нищих козопасов.

— Они не скоро поднимутся.

— Возможно, но это рано или поздно произойдёт. И весьма вероятно, ещё на нашем с тобой веку. Граждане афинские не горят желанием опять воевать с македонской заразой и не станут бездеятельно наблюдать, как она возрождается из пепла.

Леосфен нахмурился.

— Я знаю, к чему ты ведёшь. Пусть Линкестиец идёт и защищает свой трон, так?

— Да.

— Если он уйдёт, Севт выбьет меня отсюда одной левой.

— Севт?

— Ты не знал? Он явился на днях с войском и объявил о своих притязаниях на Амфиполь.

Ликург выругался и сплюнул.

— Только этого не хватало. Впрочем, наши планы не слишком меняются. Демосфен настаивает, что твоему войску, Леосфен, следует присоединиться к Линкестийцу.

— Демосфен стал что-то понимать в военном искусстве?

— Да тут и понимать нечего. Если оставить Линкестийца один на один с Молоссом, половина его воинов немедленно перебежит к противнику.

— К эпиротам?

— Они перебегут к Кратеру! — повысил голос Ликург, — неужели не понятно?

Леосфен некоторое время обдумывал слова Ликурга, потом спросил:

— Молосс пойдёт через Тимфею?

— Нет. Он хитёр. Его пропустят иллирийцы. Пройдёт к северу от Лихнида и обрушится прямиком на Линкестиду.

— Откуда известно?

— Есть верные люди. Нашептали.

Леосфен поскрёб бороду.

— Который раз мы ни с чем уходим из-под Амфиполя? Теперь вот дарим Севту.

— Пусть забирает, — ответил Ликург, — мы потом с ним разберемся. Нам ли бояться фракийцев?

— Ну, — протянул Леосфен, — Котис нас успешно колотил.

— Руками Харидема, — напомнил Ликург и посмотрел на больного.

Лицо того не выражало никаких эмоций, лишь веки время от времени вздрагивали.

— Македоняне совсем ненадёжны. Мои люди устали, — сказал Леосфен, — всю зиму и весну мы тут гнили в грязи.

— Больных и раненых отправим домой.

— Не только в ранах дело. Осада неудачна, большие потери. Люди ропщут. Боеспособна едва половина. Совсем павших духом тоже лучше отправить домой. Они уже не воины.

— Демосфен и Гиперид ведут переговоры с Олинфом и Меноном-фессалийцем. Войсками нам помогут, снабдят провизией. Все будет.

Леосфен помолчал.

— Проклятье, Ликург! Ты землю выбиваешь из-под ног!

— Не переживай. Даже великий Ификрат не смог взять этот город. Крепок для нас этот орешек оказался. Лучшие стратеги десятилетиями пытаются его расколоть, а все впустую.

— Интересно, если лучшие стратеги не смогли, то каким стратегом считать Филиппа? Величайшим?

— Не бери в голову. За неудачу тебе не грозит преследование. Не ты был верховным командующим. Демосфен держит толпу на Пниксе в руках. Сейчас нам никакие эсхины не мешают.

— А Фокион?

— Фокион копается в своём огороде.

— Неужели ни разу не выступил против?

— Ну почему, выступал несколько раз. Заявил, дескать, плохо ли, когда граждане умирают на родине в своих постелях? К чему все эти войны на чужбине?

Леосфен фыркнул.

— Высшая слава — это погребение в Керамике и надгробная речь. Фокион превратит Афины в болото, где лягушки квакают. Надеюсь, его не послушали.

— Демосфен ещё не растерял своего искусства. А за всяких фракийцев не переживай. Мы, Леосфен, ещё разберемся с ними, со всеми. И с Севтом и с Молоссом. Мы в шаге от гегемонии в Элладе, надо хватать удачу за хвост, а то улизнёт. Македоняне сделали за нас всю грязную работу. Фивы разрушены, и земля на их месте посыпана солью. Спарта — давно уже дряхлый старик с кучей болезней. Даже подталкивать не надо, скоро сам упадёт. Периклов Золотой Век не вернётся от тупого сидения на заднице, как предлагает Фокион.

— Когда я должен выступить?

— Чем скорее, тем лучше. Начинай сборы немедленно. Несколько кораблей придут завтра-послезавтра, они вывезут раненых и все ценные детали машин.

— Там мало что ценного осталось. Кассандр разломал и сжёг все камнемёты.

— Наплевать, пусть подавится. Сейчас важнее разобраться с Молоссом. Он хочет, чтобы его побили. Мы ему это устроим. По шумок мы ещё и Керкиру приберём к рукам. Афинская морская держава возрождается, Леосфен.

Ликург вышел из шатра. Леосфен задержался, глядя на беспомощного Харидема, голову которого заботливый Галавр поудобнее устраивал на подушке. Младший стратег наклонился к верховному.