"Коррен", — мгновенно нашёл в памяти "Кай". Муж — инженер-прагматик, один из проектировщиков системы сдерживания для термоядерных реакторов. Она сама — специалист по истории технологической этики. Прагматик, но с гуманитарным уклоном. Не враг. Не союзник. Переменная.
— Готов ответить, — сказал Лео, его голос звучал ровно, как доклад о состоянии систем.
— Спасибо. Первый вопрос концептуальный. Ваша модель предполагает делегирование права на принятие решений с серьёзными последствиями отдельному человеку в условиях стресса и неполной информации. Не считаете ли вы, что это создаёт колоссальный риск субъективной ошибки? Давление, паника, личные мотивы — всё это может исказить решение, принятое в изоляции.
Лео не стал спорить.
— Вы абсолютно правы, — согласился он, и это, кажется, удивило женщину. — Риск субъективной ошибки в таких условиях стремится к максимуму. Поэтому протокол должен быть сведён не к предоставлению свободы выбора, а к предоставлению чёткого алгоритма действий. Если параметры А, Б и В сошлись — ответственный обязан выполнить действие Х. Не может. Обязан. Как оператор реактора обязан нажать кнопку аварийной остановки при достижении температурой критической отметки, независимо от своих чувств. Мы не доверяем человеку моральный выбор в эпицентре кризиса. Мы доверяем ему дисциплинированное исполнение предварительно согласованного и этически выверенного плана. Его личность, его паника — исключаются из уравнения. Остаётся функция.
На другом конце провода наступила пауза. Лео видел, как Элина Коррен что-то быстро записывает.
— Вы... описываете человека как исполнителя функции, — медленно проговорила она.
— В момент острого кризиса — да, — безжалостно подтвердил Лео. — Это цена снижения риска глобальной катастрофы. В штатном режиме этот же человек — полноправный участник консенсуса, творец, личность. Но когда горит отсек, нужен не философ, нужен пожарный, действующий по инструкции. Наша задача — написать идеальную инструкцию и тренировать пожарных до автоматизма.
— И кто будет решать, что "отсек горит"? Что такое "параметры А, Б и В"? — в её голосе послышался профессиональный интерес, заглушающий первоначальную настороженность.
— Это и есть предмет нашей работы, — сказал Лео. — Чёткие, измеримые критерии перехода в режим "кризис". Предельные значения давления, температуры, скорости распространения угрозы, уровень повреждения инфраструктуры. Никаких расплывчатых определений. Только числа. Если числа сошлись — протокол активируется автоматически. Человек — лишь последнее звено подтверждения, страховка от сбоя сенсоров.
Он говорил с ней на языке, который она могла понять: язык критериев, протоколов, управляемых рисков. Он не апеллировал к эмоциям, к страху, к героизму. Только к холодной логике управления сложными системами.
Ещё несколько технических вопросов о мониторинге, об обратной связи, о механизмах возврата к обычному режиму. Лео отвечал исчерпывающе. Когда связь прервалась, он понял, что прошёл первое, неформальное испытание. Элина Коррен не стала союзником, но, вероятно, перестала видеть в нём однозначную угрозу. Она увидела сложную техническую проблему, требующую решения.
Он выключил проектор. Схемы исчезли. В тишине модуля его мысли вернулись к метафоре Евы — о социальной ткани. Его протоколы были не иглой, которая рвёт ткань. Они были как плотная, эластичная нить, вплетаемая в ткань в самых нагруженных местах. Чтобы она не порвалась при резком рывке.
"Кай, — мысленно обратился он. — Найди в открытых архивах работы по социосистемному моделированию и экологической этике. Ключевые термины: устойчивость, адаптивность, resilience. Сформируй выжимку основных концепций."
Он получал оружие. Но чтобы им пользоваться в этом мире, нужно было знать не только его калибр, но и правила дуэли. И Ева, и теперь эта Элина Коррен давали ему понять: правилами здесь были не только числа, но и смыслы. Ему предстояло научиться говорить на этом втором языке, не предавая первого.
Квартира была слишком большой для одного человека. Не физически — метраж оставался прежним, но пространство, некогда организованное ритмами и привычками четверых, теперь дышало пустотами. На полке в прихожей зиял просвет, где стояли яркие керамические чашки Лии. С дивана исчезла пёстрая вязаная подушка, которую она всегда подкладывала под спину. Эти пропажи не кричали, они шептались, напоминая о том, что общая жизнь медленно, но верно превращается в историю.
Саша сидел на кухне у острова, доедая что-то из контейнера, привезённого из общей столовой. Он поднял на Еву взгляд, в котором не было упрёка, лишь усталая констатация факта.
— Забрала, — сказал он просто. — Всё, что хотела. Ключ от ячейки у консьержа.
— Спасибо, что помог, — тихо ответила Ева, снимая рабочую куртку. Помог упаковать, помог отнести. Без драмы, без сцен. Так, как всё и должно происходить в рациональном обществе взрослых людей.
Она села напротив, машинально поставив перед собой забытую утром чашку. Саша молча протянул ей заварочный чайник — тот самый, старый, фарфоровый, несовместимый с умными сенсорами, который они когда-то купили на барахолке ради "атмосферы". Ритуал, сохранившийся по инерции.
— Ты тоже скоро? — спросила она, не глядя на него, наливая тёмный, почти чёрный чай.
— Присматриваю модуль в кампусе "Гелиос", — кивнул он. — Там ближе к моему новому проекту. И... — он запнулся, подбирая слова, — и здесь уже пахнет музеем. Или архивом.
Ева поняла. Он не обвинял её. Он констатировал. Их когорта была живым организмом, а живые организмы, если перестают обмениваться веществами и энергией, умирают. Они с Сашей ещё обменивались словами, чаем, но жизненной энергии — той, что заставляет вместе мечтать, строить планы, спорить о пустяках — уже не было. Она ушла в её проект с Лео, в её ночные бдения над данными носорогов. Он ушёл в свои инженерные расчёты. Лия ушла в нейроискусство. Они просто разошлись по разным орбитам, и центробежная сила оказалась сильнее притяжения.
— Жаль, — выдохнула Ева, и это было правдой. Жаль безвозвратности. Жаль уютного прошлого, которое теперь казалось таким далёким и немного наивным.
— Да, — согласился Саша. — Но это не чья-то вина. Это просто... закон сохранения энергии. Её не хватает на всё. — Он отпил из своей кружки. — Ты отдаёшь её ему. Проекту. Ему.
Он не сказал это с ревностью. Скорее, с профессиональным интересом инженера, наблюдающего за перетоком мощностей.
— Не ему, — поправила Ева, нахмурившись. — Проблеме. Проблеме, которую он... олицетворяет.
— Какая разница? — Саша пожал плечами. — Результат-то один. Ты здесь — лишь на подзарядке. Как дрон.
Ева хотела возразить, но слова застряли в горле. Он был прав. Она приходила сюда, чтобы поесть, поспать, сбросить физическую усталость. Но мысли её всегда были там: в схемах Лео, в архивах катастроф, в поиске той самой формулы, которая соединит несоединимое — эффективность и человечность.
— Это важно, Саш, — тихо сказала она, глядя на тёмную поверхность чая. — То, что мы пытаемся сделать. Это не протоколы для бумаги. Это... попытка дать системе иммунитет. Чтобы "Зерно-12" не повторилось. Чтобы когда придёт настоящая буря, хуже той, что была, у нас был шанс.
Он смотрел на неё долгим, оценивающим взглядом.
— И он — этот Вос — единственный, кто знает, как выглядит настоящая буря изнутри.
— Да, — кивнула Ева. — И он единственный, кто предлагает не прятаться от неё, а... научиться дышать под её давлением. Пусть его методы кажутся чудовищными. Но чудовищна и реальность, которая их породила. Игнорировать её — наивно.
Саша отодвинул пустой контейнер.
— Я не осуждаю. Понимаешь? Просто фиксирую изменения в системе. — Он встал, помыл свою кружку, поставил на сушилку. — Ты знаешь, куда идёшь. И, кажется, знаешь зачем. В нашем мире роскошного выбора это дорогого стоит. Так что... удачи тебе. И правда.
Он потянулся и, пройдя мимо, на секунду задержал руку на её плече. Лёгкое, братское прикосновение. Прощание.
— Ты останешься сегодня? — спросила Ева.
— Нет. У меня ночная смена на тестах новых куполов. Да и... — он обвёл взглядом кухню, — здесь уже как-то слишком тихо.
Он ушёл. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком. Ева осталась одна в просторной, наполовину опустевшей квартире. Тишина обрушилась на неё, густая, почти осязаемая. Она позволила ей быть. Не боролась с ней, не заполняла музыкой или голосами подкастов. Сидела и слушала эту тишину, в которой отзывалось эхо смеха Лии, споров о политике, звука Сашиного паяльника из мастерской.
Грусть была, но она не была беспомощной. Она была похожа на грусть прощания с детством — болезненная, но необходимая. С этим чувством пришло и странное, почти физическое ощущение лёгкости. Как будто с неё сняли тесный, но привычный скафандр, в котором она прожила много лет. Воздух вокруг был холоднее, резче, но дышать стало... свободнее.
Она допила холодный чай, встала и прошла в свой кабинет. Включила терминал. На экране замигал значок нового сообщения — от Лео. Прикреплён файл: "Предварительный анализ инцидента Зерно-12 с предложениями по модификации протоколов. Версия 0.1".
Ева открыла файл. Перед ней возникли сухие схемы, графики, столбцы цифр. Язык, лишённый поэзии. Но за этими цифрами она теперь ясно видела то, о чём говорила Саше: попытку создать иммунитет. Пусть грубый, примитивный, как фагоциты, атакующие любую чужеродную клетку. Но без этого иммунитета организм беззащитен.
Она погрузилась в чтение, и пустота квартиры отступила, заполненная тихим жужжанием процессора и напряжённой работой мысли. Личная жизнь тихо перешла в иное качество — в состояние осознанного одиночества, из которого можно было строить что-то новое. Не с нуля. Поверх трещин.
Хижина Ирмы пахла сушёными травами, дымком от печки и старой бумагой. Она сидела за грубым деревянным столом, перед ней — раскрытая тетрадь с плотной, пожелтевшей от времени бумагой. В неё она записывала не факты, а впечатления. Оттиски событий на сырой глине души.
"Трещина обозначилась, — выводила она аккуратным, старомодным почерком. — Система не отторгла инородное тело. Она начала строить вокруг него капсулу. Интересный адаптивный механизм: вместо борьбы — изоляция с целью изучения. Или использования?"
Она отложила перо, поглядела в маленькое оконце, за которым темнел лес. Ей передали запрос. Через старый, проводной терминал, который она включала раз в неделю. Запрос был от Леонида Воса. Он просил разрешения на встречу. "Для консультации по вопросам не-технологической устойчивости". Умная формулировка. Он учился говорить на языке этого мира, не предавая своего.
Она отправила лаконичное согласие и координаты. Не место в кампусе, конечно. Окраина заповедника, старая наблюдательная вышка, откуда видно и "Биос-3", и бескрайнюю тайгу.
Он пришёл точно в назначенное время, без опоздания, как и положено человеку, для которого время — ресурс. Он нёс с собой не планшет, а распечатанные на тонком пластике схемы — архивные данные по "Зерну-12" и его собственные наброски протоколов. Он протянул их ей молча.
Ирма не спеша надела очки, взяла листы. Она долго смотрела не на схемы, а на временные шкалы, на отметки о принятых и непринятых решениях. Потом подняла глаза на него.
— Они не хотели быть палачами своего сада, — тихо сказала она. — Даже заражённого. Это не глупость. Это другая этика. Жизнь — священна, даже если она угрожает другим жизням. Уничтожить её — грех.
— Это привело к большей смерти, — возразил Лео, его голос звучал не как вызов, а как констатация физического закона. — Этическая система, которая не может предотвратить больший вред, несостоятельна.
— Или слишком молода, — парировала Ирма. — Или слишком испугана своего прошлого, где "предотвращение вреда" было оправданием для любого зла. — Она положила листы на стол. — Ты пришёл не за одобрением своих схем. Ты пришёл за... пониманием материала, с которым работаешь. Не так ли?
Лео замер на секунду, затем кивнул.
— Я понимаю логику стали. Логику вакуума и радиации. Логику изолированной системы. Логику их общества... она для меня алгоритм, который я начинаю видеть. Но есть прослойка между. То, что Ева называет "тканью". Она не поддаётся чисто инженерному анализу. В архивах об этом нет данных.
Ирма усмехнулась.
— Потому что это не данные. Это опыт. Мудрость, если хочешь старомодное слово. Её не скачаешь. — Она встала. — Пойдём.
Она повела его не вглубь леса, а к опушке, к месту, где недавний ураган повалил старую, могучую ель. Дерево лежало, вывороченное с корнем, могучий ствол разломан посередине. Но из места разлома, из самой раны, тянулся вверх молодой, ярко-зелёный побег, уже набравший полметра.
— Смотри, — сказала Ирма. — Буря. Катастрофа. Дерево сломано. Система уничтожена?
Лео подошёл ближе, изучающе смотря на разлом, на побег.
— Нет. Оно не погибло. Оно... изменило архитектуру. Использует уцелевшую корневую систему для питания нового роста. Это рациональное перераспределение ресурсов.
— Это жизнь, — поправила Ирма. — Жизнь, которая не цепляется за прежнюю форму. Она принимает урон и... откликается на него. Не сопротивлением лоб в лоб. Гибкостью. — Она повернулась к нему. — Ты в своих протоколах ищешь способ укрепить ствол, чтобы его не сломало. А я говорю: научись гнуться, как этот молодой побег. Устойчивость — это не прочность стены. Это гибкость тростника. Способность принять удар, отдать ему что-то — форму, ветку, даже часть себя — но сохранить корень и дать новый росток.
Лео долго молча смотрел на дерево. На старую, мёртвую древесину и на юную, упрямую зелень.
— Метафора, — наконец произнёс он.
— Модель, — возразила Ирма. — Основанная на миллиардах лет экспериментов. Самая успешная модель выживания в изменчивой среде — не броня, а адаптация. Твоё общество там, — она махнула рукой в сторону сияющих куполов "Биос-3", — построило себе идеальную теплицу. И очень боится сквозняка. Ты — сквозняк. Ты можешь сжечь нежные ростки. Или ты можешь научить их не бояться ветра.
— Как? — спросил он, и в его голосе впервые прозвучала не потребность в данных, а запрос на... направление.
— Не давай им новых стен, Леонид. Предложи им новую гибкость. Встрой свою "вертикаль ответственности" не как командно-административную решётку, а как скелет, каркас, который позволяет гибкой системе сохранять форму под давлением. А потом — снова расправиться. Твой протокол не должен быть постоянным. Он должен быть... сезонным. Как спячка. Как листопад.
Она видела, как в его глазах мелькают мысли, как он примеряет эту новую концепцию к своим схемам. Он кивнул, коротко, резко.
— Это... меняет угол атаки. Спасибо.
— Не за что, — Ирма повернулась и пошла обратно к хижине. — Когда будешь готов показать новые чертежи — приходи. Или не приходи. Дерево, — она кивнула на ель, — никуда не денется. Оно будет здесь, с новой веткой или без. Как и я.
Он ушёл, унося с собой распечатки и новую, неудобную, живую идею. Ирма вернулась к своему столу, к тетради.
