Эликсир Любви

Соня, с довольной улыбкой, положила трубку. Взгляд её упал на книгу, лежащую на столе. Она раскрыла её:

— Ого! Булгаков! Мастер и Маргарита!

— Да? — Подхватил в изумлении Алексей, — Откуда? Я ещё не читал, слышал, но не читал. И как?

— Сильно написано, — Дал свою оценку Михалыч.

Соня возразила:

— А мне показалось, что Булгаков чересчур симпатичным описал Дьявола, а вот Христа принизил, сделал его каким-то не от мира сего, юродивым.

— Только ругая бога можно получить известность, — Философски заметил Алексей.

Как ему показалось, он высказал сильную мысль. Обидно, что этого не заметили. Михалыча в данный момент интересовало мнение Сони.

— Почему, юродивым? — Неожиданно возразил он.

— Вспомните разговор Пилата с Иешуа. — Привела свой довод она, — Иешуа прописан каким-то жалким, убогоньким.

— Именно, Иешуа На-Гоцри. Христа же звали Иисус, и родом он был не из Гамалы, а из Назарета. И родителей своих На-Гоцри не помнил, а Иисус часто приходил к матери. Что думал Булгаков, что хотел показать, мы уже не сможем узнать. А юридически со стороны верующих к нему не должно быть претензий — он описал встречу и казнь одного из блаженных, так называемых пророков, каких немало бродило по Иудее.

— Вот как? — Соня поджала губы, помолчала, обдумывая сказанное, но спорить, отстаивая свою версию, не стала. Она вгляделась в лицо Михалыча. Видимо её, как и Алексея, заинтриговала необычная личность сторожа. С одной стороны — сторож, одет не ахти; с другой, у Михалыча речь правильная, суждения необычны. Назвать его бичём, в смысле, Бывшим Интеллигентным Человеком язык не поворачивался. В глазах его не отражалось ни тоски, ни затравленности, свойственной таким людям, скорее, легкая ирония.

— Раньше не в разведке служили? Во внешней? — Спросила его Соня.

— Почему Вы так решили? — Сделал удивлённое лицо Михалыч.

— Мышление необычное, не типичное, — Пояснила Соня.

— Нет, не служил. Я — производственник, бывший начальник цеха, — Михалыч вновь потянулся к бутылке, — Так сказать, жертва перестройки, едри её мать. На нашем комбинате провели эксперимент, согласно новым веяниям. Отрапортоваться надо было. Короче, провели выборы руководителей подразделений, пробные. Один единственный раз и именно в моем цехе, как назло. А у меня по списку процентов семьдесят баб. А они известно, чем думают. Из троих претендентов выбрали самого обходительного, на кудри купились. А мне, бывшему начальнику припомнили вздрючки по части дисциплины.

Михалыч с досады махом опрокинул в рот свой стаканчик.

— Думают, демократия и анархия — сестры. Говорить что хочу, это ещё не демократия. Кстати, в слове этом "кратия" означает "власть". А где власть, там и дисциплина. Этого до них не доходит и не скоро дойдет. Нельзя в производстве, равно как в армии выборы проводить. Хороший начальник как отец в семье. Он и требует, он же и карает, он же и заботится. Представьте себе, что в каждой семье начнут выбирать себе отца! Этот нам не нравится, проголосуем за соседа. На следующую пятилетку нам покажется симпатичным другой, живущий этажом ниже. Что за семья тогда будет? На букву "Б" семья. И жизнь у такой семьи будет на букву "Б".

— А если отец непутевый, никчемный, а заменить не положено, навеки он? — Нашел слабину в его мировоззрении Алексей. Он успокоился — сторож не гнал их, в доме тепло и бутылочка на столе. Почему бы не поупражняться в кухонной философии.

— Терпи, знать судьба такая. Не вечно придурку властвовать, глядишь детям доля лучшая выпадет. — Выдал свой аргумент Михалыч.

— Обидно. Родился вроде не для того, чтобы мучиться.

— Себя жалко, а предков наших не жалко? У них доля не слаще была. И ведь не глупее нас были.

— Всё равно обидно, — Настаивал на своём Алексей.

— Зато стабильно. А если терпежу нет — всегда остаётся место бунту.

— Или революции, — Поддакнул Алексей.

— Не путай! — Строго сказал Михалыч, — Бунт — это когда накипело, когда надо выплеснуть ярость. Жги, круши, ломай, покуда с души не схлынет. Потом всё возвращается на круги своя. Все спокойны, добропорядочны, послушны и долгое время тешатся воспоминаниями, мол, какие мы были крутые. А революцию готовят, как праздничный обед для других. Одни варят, другие хлебают, а третьи расхлёбывают. Революция похожа на обманутую девку, которой заморочили голову, насулили три короба, пообещали жениться, а вместо этого просто трахнули и всё. Одни, озаренные идеями, лезут под танки, а практичные и хваткие потом заседают во дворцах.

— Да Вы, батенька, контрреволюционер, — Сделал страшное лицо Алексей.

— А жертвы революции другими не становятся? — Усмехнулся Михалыч.

— А причем здесь она, — Возразил Алексей, — Объявили Перестройку, а не революцию.

— Быстрая смена формации — она самая и есть революция. И без крови, хоть ты тресни, её не бывает. Царя свергли — сколько лет потом друг в друга стреляли. Коммунистов свалят — думаю, тоже не один год стрелять будут. Законы такие, ничего не попишешь. Вот вы, тоже, не иначе под прицелом ходите.

— Мы — другое дело, — Возразил Алексей.

В дискуссии участвовал он один. Соня помалкивала, поглядывая на мужчин.

— Для пули без разницы, — Наставлял Михалыч, — какой ты, "красный", "белый" или "бледный", герой или подонок. Пуля — это просто кусок свинца. И только от власти зависит как часто она выбирает себе цели в виде людей.

— Вы — рыцарь мрачного образа.

— Что Вы! Я — весельчак. Только это мне и остается. Как там, у братьев Гримм — если вы стали стары и не нужны, если вас выгнали из дома и работы, то идите в Бремен, становитесь уличными музыкантами. То-то будет весело и сытно. Вот мне и остается веселиться. Отопьюсь, как водиться, с обиды, а там буду думать как жить дальше. Тут хорошо, никто не видит, не слышит. Это не просто, всё перечеркнуть и начать жить заново. Здесь переболеть надо, себя поломать, попытаться приспособиться. Грядет новое время и чтобы выжить, под него придется подстраиваться.

— Почему подстраиваться? Сейчас, наоборот, развязывают руки, дают дорогу энергичным, умным, талантливым.

— ...А так же наглым и бесчестным. Это эпоха под знаменем идей рождает героев. Эпоха под эгидой чистогана плодит холуёв. А ведь нам с детства вдалбливали, что "мы — не рабы, рабы — не мы", что "человек — это звучит гордо". Ой, как тяжело родиться и лучшие годы жить при одном строе, а помирать при другом. Боюсь, не одному мне придется не сладко, всему народу придется пострадать.

— Итак, уж хуже некуда, — Заметил Алексей, — Кругом дефицит, очереди.

— Будет хуже, — Упрямо повторил Михалыч, — Смотрите телевизор. Наши передачи, сами того не ведая, дают стопроцентный прогноз. Как-то вижу, с телеэкрана один кандидат наук, на полном серьезе, убеждает перейти на салат из одуванчиков, мол, пользы от него больше чем от бифштекса. Другой, тоже кандидат, с подкупающей искренностью доказывал, что маргарин в несколько раз полезнее сливочного масла. Ну, думаю, если вовсю рекламируем подножный корм и эрзацпродукты, дела в нашей пищевой промышленности совсем никудышные. И, точно, понеслось: продукты из магазинов как весенний снег исчезать стали. Разве это не показатель? А, тут, недавно, наткнулся на детскую передачу "Очумелые ручки" называется. Так там обучали, как восстановить перегоревшую лампочку! О чем это говорит? Грядут очень тяжёлые времена, если нас готовят копеечные лампочки ремонтировать.

Эх, что-то я не в меру расчирикался. — Сам себя осудил Михалыч, — Вон, подружка твоя совсем носом клюет. Ты, давай, ложись на кровать, — Обратился он к Соне, — А мы как-нибудь устроимся. На полу, возле печки тепло. Ты давай, давай, не стесняйся, ложись. Пока за Вами приедут — три раза выспишься. Вытащи одеяло и накройся им. Короче, устраивайся сама, как знаешь. Я глядеть не буду. Мы тут пока с Лешкой бутылёк прикончим.

И уже обращаясь к Скворцову, спросил:

— Так ты, значит, химик?

— Фармацевт, — Поправил Алексей, — Новые лекарства разрабатываю.

— Доктор Пилюлькин? — Неожиданно обрадовался хозяин, — Слушай, у меня вот тут, под правой лопаткой прихватывает. Какую таблетку или мазь присоветуешь?

— Сто семьдесят третий, — Усмехнулся Алексей.

— Чего? — Не понял Михалыч.

Поскольку после третьей стопки он перешел с Алексеем на "ты", тот тоже решил не церемониться.

— Ты сто семьдесят третий по счету. Как кто узнает, что я фармацевт, так сразу со своими болячками достаёт, — Объяснил Алексей.

— Ты для чего учился? Чтобы людям помогать. Клятву Гиппократа давал или нет? — Так быстро Михалыч не сдался, — Так что, не жадись, делись секретами.

— Хорошо, вот таблетка, — Алексей сделал вид, что слазил в карман за таблеткой, разломил её пополам и протянул обе половинки Михалычу, — Это тебе от головы, а это тебе от задницы. И не перепутай! Каждый клятвой Гиппократа норовит попенять, а в ней, в самом начале сказано: "Не навреди!" Как же я тебе без диагностики могу что-то порекомендовать? Давай, заголяй спину, посмотрю сначала.

Михалыч нисколько не обиделся на Алексея и послушно стянул рубаху, подставляя ему спину. Тот с умным видом потыкал пальцами между лопаток и произнес:

— Первая рекомендация такова — чаще кланяйтесь богу, глядишь, меньше будет беспокоить хондроз.

— Не впервой вижу, что молодые доктора — богохульники. Всё оттого, что в кишках человеческих в анатомичке копались, а души не нашли. — Огрызнулся Михалыч, — А к старости все они становятся верующими. Давит, наверное, груз, врачебных ошибок.

— Я не доктор, а фармацевт. Но если дело принципа, то выберусь отсюда, обязательно переквалифицируюсь в ветеринара, и без зазрения совести буду кушать своих пациентов, но от своего мировоззрения не откажусь.

Соня не стала смотреть, как дурачатся подвыпившие мужики. Она вышла из-за стола и легла на кровать. В глазах начало плыть от усталости, и она вскоре заснула.

Утром её разбудил истовый лай за окном. В комнате было светло. Стрелки на ходиках подползали к девяти. Михалыча в доме не было. Алексей, укрытый своим пуховиком, спал у самой печки, на грязном матрасе.

Собаки не унимались. Видимо кого-то принесло спозаранку на дачи. Соня встала, подошла к окошку и наклоняясь тихонько выглянула из-за занавески. На дворе Михалыч разговаривал с кем-то сквозь закрытые ворота. Кто приехал, из окошка было не разобрать, зато отчетливо виднелся черный джип. У Сони оборвалось сердце: "Нашли!" Но сторож не спешил запускать посторонних и собак не одергивал. А те, припадая к земле, разрывались, облаивая чужаков. Михалыч, предусмотрительно не приближаясь к калитке, что-то говорил поверх неё человеку в черном. Соня как завороженная смотрела, боясь колыхнуть занавеской. Наконец черный человек отошел от калитки и джип, развернувшись, уехал. Михалыч проводил его взглядом и обернулся к окошку. Соня отпустила занавеску и выпрямилась. Она почувствовала, как от напряжения заныла поясница, и как заледенели ноги. Соня опустила глаза — так и есть, она забыла нацепить тапки. Она добежала до них и поскорее надела. На крыльце послышались шаги, топанье ног, отряхивающих снег и жутко скрипнув дверью, в комнату вошел Михалыч. Он принес охапку дров, которую с шумом свалил у печки. От грохота проснулся Алексей.

— А? — Спросонья спросил он.

— Вставай. Самое время опохмелиться, — Вместо "доброго утра" сказал Михалыч, — Я поставил на терраску воду, можете умываться. Полотенце оставил там же.

На немой вопрос Сони он ответил:

— По вашу душу приходили. Сама, небось, видела. Уехали, слава богу.

Он занялся печкой. Когда Алексей с Соней, умывшись, вернулись обратно в дом, на столе уже стояли, припрятанная с вечера бутылка самогонки и пара тарелок с обновленной закуской.

— Может не стоит? — Замялся Алексей, поглядывая то на Михалыча, то на Соню.

— Стоит, — Не согласилась с ним Соня, — Не каждый день так нервишки щипает.

— Точно, — поддержал её Михалыч.

— Что они говорили? — Соня первой подошла к столу.

— Спрашивали про следы. Хорошо, что вчера снег шел, не понять, куда они ведут, сюда или обратно — сюда я шел, обратно он. Я им сказал, что сам вчера менял сменщика. Вот откуда следы на дороге. Хорошо ещё проверять не стали. Спешили, видимо, или измаялись. Спасибо собачкам — хорошо поработали. Глядя на них, постороннему не очень то и входить хочется. Хотя их они бы не остановили. Пареньки, не приведи господи.

— Спасибо Вам, — Проникновенно поблагодарила Соня. — Никак не думала, что они сюда доберутся. Спасибо, Вы совершили настоящий поступок, мужской.

— А-а, — Отмахнулся Михалыч.

После нервной встряски, да после рюмочки его пробило на разглагольствования:

— Может в этом и есть смысл существования, так сказать, ответ на вечный вопрос: "Ради чего я живу?". Раньше нас учили, и я верил, что познание выше всего. Изучение сути явлений, оценка событий — вот что отличает нас от животных. Как хотелось всё узнать, всё успеть, ведь жизнь так коротка, а мир огромен. И даже в шутку полагал, что человек прожил свою жизнь не зря, если: единожды побывал в вытрезвителе, пережил нашествие лобковой вши и хоть раз от начала до конца прочитал Библию.