— Холодно.
— Тогда сдаюсь.
Девушка явно обиделась, перечислив все, о чем мечтала, и, разочаровавшись оттого, что ничего из этого не получит. Но ZW6YHH был уверен, что девушке понравится его подарок. Он протянул ей сверток и улыбнулся.
— Это подарок не тебе, а твоему нанимателю.
— Кайлу? — Маргарита открыла подарок и вопросительно посмотрела на мужчину. — Издеваешься?
В коробке лежала кукла. Кудрявый морячок в сине-белой полосатой тельняшке, черных брючках, черных башмачках и белой бескозырке с двумя ленточками.
— Разденешь его, обольешь красной краской и подложишь так же, как делала с "Lolly".
— Зачем?
— Кукла-девочка это не угроза. А нашего морячка он посчитает именно таковой.
— И что?
— И то.
ZW6YHH начал злиться. Его план, продуманный до самой последней запятой, не подлежал изменению и разглашению.
Наверное впервые с момента знакомства с Ритой, девушка стала раздражать мужчину своей несообразительностью, но показывать это было нельзя. Ему повезло, что Маргарита достаточно глупа и не догадывается о том, как ее используют. Будь она немного умнее, сразу сообразила бы, что любовник задумал нечто нехорошее и не горит желанием посвящать ее в свои планы. Слишком уж подозрительными для наблюдательных и умных глаз были действия ZW6YHH и его якобы бескорыстное желание помочь.
ZW6YHH не хотел, чтобы девушка догадалась об истинном значении его действий, поэтому поспешил объяснить свою позицию, не особенно, впрочем, стараясь выдумать версию поправдоподобнее.
— Когда Кайл получит нашего морячка, он подумает, что ему угрожают, понимаешь? Ему непосредственно. Окровавленная кукла-мальчик в гробу — прямая угроза. Пока твои куклы только нагоняли на него зевоту, сама же говорила, а теперь он испугается по-настоящему. Разве ты не этого хочешь?
— Этого.
— Тогда действуй. А я займусь второй частью спектакля.
Маргарита поднялась с кровати и неуверенно повела плечом.
— Почему ты мне помогаешь? Ты ведь с Кайлом не знаком и совсем его не знаешь.
— Я знаю его. По твоим словам. И этого достаточно, чтобы понять, какой он мерзкий сукин сын. Немного подшутить над ним будет нелишним.
Девушка улыбнулась и облегченно, как показалось ZW6YHH, выдохнула.
— Хорошо. Если это всего лишь шутка, я подложу ему эту куклу.
— Конечно шутка. Мы же не собираемся его убивать! Нам совершенно не нужно, чтобы ты осталась без работы.
Маргарита окончательно успокоилась и поцеловала мужчину.
— Тогда до завтра! Я расскажу, каким было его лицо в момент получения нашего презента. А карточки, которые ты просил?
— Всего лишь небольшое дополнение к нашей безобидной шутке. Ты ведь сумеешь незаметно подменить карточку на подносе?
— Да. Иногда я сама ношу ему завтрак.
— Вот и отлично. А теперь ступай. Не хочу, чтобы тебя хватились. Я оставлю карточки у тебя в почтовом ящике.
Девушка снова поцеловала ZW6YHH и покинула квартиру.
Мужчина еще некоторое время стоял неподвижно, а потом сел за стол и включил ноутбук. Карточка с тисненым профилем лежала перед его глазами. С минуту мужчина смотрел на нее, а потом открыл текстовый редактор и напечатал:
"10.30 — открытие главной городской библиотеки
12.00 — съемки
22.30 — смерть".
Часть 4
УЛЫБКА СУДЬБЫ
Глава 1. Цель одна, а дорог много
Утром Борис Игнатьевич Голицын проснулся необычно рано — часы не показывали и шести часов, причем пробуждение оказалось не слишком приятным. Из сна мужчину вырвало непонятно откуда взявшееся чувство тревоги, неопределенное, но сильное и яркое. Что-то должно было случиться.
Начальник службы безопасности встал, привел себя в порядок и решил сделать небольшой обход.
Несмотря на то, что хозяин поместья "Longevity and Prosperity" просыпался не раньше девяти, дом уже начал оживать. По кухне пока еще сонно бродили поварихи, в саду подметал дорожки садовник, у бассейна хозяйничал чистильщик, сачком вылавливающий попавшие в воду листья. С виду все было как обычно: спокойно и тихо, и ничто не предвещало беды.
Борис Игнатьевич нахмурился и направился к воротам. Там на посту дежурил один из охранников.
— Доброе утро!
— Доброе.
Парень не спал, хотя Голицын видел, как покраснели белки глаз охранника и как тот едва сдерживает зевоту.
— Вторую ночь не сплю, — пожаловался тот. — Напарник заболел.
— А подменить некому?
— А кому охота с этой будке сидеть?
— Я с этим разберусь, — пообещал Голицын. — А ты молодец. Жди премию в конце месяца.
Охранник улыбнулся.
— Вот спасибо! Приятно, когда твои старания ценят.
Голицын кивнул. Он придерживался позиции "довольный работник работает лучше", поэтому щедро платил за старания и рвение. Соответственно, рассчитывал на добросовестное отношение к служебным обязанностям, а, следовательно, безопасность Кайла будет обеспечена наилучшим образом.
Сделав мысленную пометку самому разобраться с графиком дежурства на воротах при въезде в поместье, Борис Игнатьевич направился к постам охраны. Сначала заглянул на тот, что находился ближе к дому.
Небольшое помещение с плоскими мониторами, на которые выводились изображения с камер видеонаблюдения, этим утром работало в штатном режиме. Двое наблюдателей со скучающими физиономиями дремали перед экранами.
— Неужели не видели, как я иду?
— Видели, Борис Игнатьевич. И даже успели прибраться.
Голицын улыбнулся, увидев следы "уборки". Окурки были собраны в стопку на лист бумаги, потому что пепельница оказалась переполнена, журналы неаккуратной кучей свалены на кресло, из-под которого торчал блестящий бок алюминиевой банки. Борис Игнатьевич не поленился и вытащил банку на свет.
— И много пива выпили?
— Мы вообще не пили, — охранники выпучили глаза. — С прошлой смены осталась, честное слово.
— Проверю.
Начальник службы охраны бросил банку в мусорную корзину и вышел.
На втором посту было немного чище, но царила та же самая сонная атмосфера. Никаких предвестников бури не наблюдалось. Сделав на всякий случай охране внушение насчет усиления бдительности, Борис Игнатьевич вернулся в дом.
Результатами проверки Голицын остался удовлетворен, но тревожное чувство, несмотря на то, что ничего подозрительного он не обнаружил, не проходило. Борис Игнатьевич не привык пренебрегать собственными предчувствиями, однако он уже сделал все возможное, и ему ничего не оставалось, как только взять свежую газету и устроиться в гостиной, в ожидании, когда проснется Кайл. Разговор непосредственно с объектом охраны был самым последним, что еще мог сделать Голицын, в попытке избавиться от чувства тревоги.
— Я не понял, это шутка такая? — раздался возмущенный вопль со второго этажа. — Это шутка?! Кто мне ЭТО объяснит?!
Борис Игнатьевич моментально вскочил и бросился к лестнице. Там, наверху стоял его наниматель: босой, в черных трусах, взъерошенный и с красным лицом. Он потрясал кулаком, в котором была зажата какая-то бумажка, и кричал на все поместье.
— Что случилось?
Голицын оказался радом с Кайлом меньше, чем через пять секунд.
— Вот, полюбуйтесь! У меня прямо черная полоса началась! Сначала кукла, потом эта с... самодовольная Кристина, а теперь еще и такой подарочек!
Кайл находился на грани истерического срыва. Борис Игнатьевич взял из его рук бумажку и похолодел. Утренние нехорошие предчувствия его не обманули.
Бумажка была не просто бумажкой, а карточкой с распорядком дел и напоминанием важных встреч предстоящего дня. Кайл ввел эти карточки после того, как однажды, напившись на вечеринке, забыл о важном интервью для одного из крупнейших глянцевых журналов страны, и вместо лица на обложке получил скандальную заметку о собственной неблагонадежности и нездоровом образе жизни. С тех пор каждое утро личный секретарь клал на поднос с утренним кофе "напоминалку" с кратким перечнем дел.
На сегодняшней карточке помимо записей о съемках и обязательном присутствии на открытии после капитального ремонта городской публичной библиотеки, была маленькая приписка:
"22.30 — смерть"
— Ну?! И что вы мне на это скажете?! Хороша шутка, да?! — Кайл набрал в грудь побольше воздуха и заорал: — Кто бы это ни сделал, уволю! Уволю! Слышишь! Уволю! В порошок сотру!
Голицын молча потянул Кайла за руку в его комнату. Суперзвезда послушно последовал за своим ангелом-хранителем и, когда они остались одни, спросил:
— Вы ведь вычислите его? И я лично его выгоню! Он больше никогда и нигде работы не найдет! Шуточки!
— Спокойно, Кайл, — Борис Игнатьевич был серьезен и сосредоточен. — Не кричите. Лучше одевайтесь. Уедете с шофером как обычно, но после съемок здесь не появляйтесь.
— Почему?
— Я советую вам на время переместиться в другой ваш дом на проспекте Свободы. К вашему приезду я успею все там подготовить.
— Но зачем мне переезжать?
— Это может быть не шутка. Вы же сами сказали, началась полоса неудач, а у меня сегодня было очень нехорошее предчувствие.
— А мне теперь из-за этого вашего предчувствия бросать поместье? На потеху тому, кто подложил эту записочку? Все же знают, что я собирался жить здесь до весны, а то и до следующего лета.
— Вот именно. Все знают. Это не просто записочка. Это прямая угроза. Непосредственная угроза вашему здоровью и вашей жизни. Вспомните, почему мы сюда переехали из дома на Зеленодольской? Потому что какой-то ненормальный стал присылать вам кукол в гробу.
— Но переезд проблемы не решил. Он и тут нас нашел!
— Нашел. И перешел в наступление. Сначала маньяк, если это действительно маньяк, присылал кукол-девочек, а теперь тактика изменилась: в последнем "гробу" лежал пластиковый мальчик, а теперь вот еще эта записка. Причем, заметьте, напечатана она не на обычном листке, а на вашей личной тисненой бумаге. Знаете, о чем это говорит?
— У маньяка здесь свой человек?
— Вполне возможно, он и сам работает на вас. Поэтому я настоятельно рекомендую после съемок ехать прямо на проспект Свободы. И никому ничего не говорите. Пусть все в поместье думают, будто записка вас не напугала и не насторожила.
— Вы хотите...
— Я много чего хочу, но в данный момент я мечтаю, чтобы вы послушались меня.
— Хорошо, — Кайл кивнул. — А вы позаботьтесь об этом сумасшедшем. Может, он и вправду появится к половине одиннадцатого вечера?
— Я на это очень надеюсь.
Борис Игнатьевич оставил Кайла наедине с мыслями, а сам отправился на повторный инструктаж охраны. В связи с чрезвычайным положением следовало усилить бдительность, хотя он подозревал, что маньяк, кем бы он ни был, уже в поместье.
* * *
Федор не находил себе места. После визита в клинику к другу детства и после новости, которую тот ему сообщил, силы его покинули. Мир перевернулся, день окончательно уступил место ночи и солнце надежды, показавшее было из-за горизонта покатый бок, передумало подниматься, так и оставшись призраком несбывшейся мечты.
Он не сможет спасти свою дочь. Теперь Сомов понимал это с отчетливостью и неотвратимостью приговоренного к казни, последнюю апелляцию которого рассматривать отказались. Искусственное сердце, настоящий подарок судьбы, который он с таким трудом и риском добывал, оказалось изъятым у трупа, оно никогда не будет биться. Судьба забрала обратно свой подарок.
В груди Сомова боролись сразу несколько чувств. Одним из них было сожаление, что Федор не узнал ни номера телефона похожего на ворона незнакомца в плаще, ни адреса, по которому его можно найти, ни даже имени. Он не сомневался, что мужчина больше не появится в его районе, а искать человека в десятимиллионном городе, имея на руках лишь словесный портрет, дело неблагодарное. Из-за этого Федор ругал себя последними словами, обзывая дураком и идиотом, проклинал собственную непредусмотрительность и доверчивость, но сделать ничего не мог.
Отныне в его душе навек поселилась темнота. Время, отведенное Юленьке, неумолимо подходило к концу. Мужчина не знал, сколько еще протянет его дочь: месяц, три месяца, полгода... Раньше он надеялся на чудо и собственные силы, а теперь, когда спасение казалось таким близким, вера и надежда умерли, и от этого было еще больнее.
Федор не говорил дочери об имплантате, откладывал радостную новость на тот момент, когда Анатолий подтвердит, что сможет провести операцию и назначит день. Теперь получалось, что радостной новости не будет, и Сомов пытался успокоить себя хотя бы тем, что ему не придется разочаровывать дочь и подвергать ее больное сердце дополнительному испытанию. Хотя ему самому было очень плохо.
Помимо угнетенного состояния появилась физическая слабость, и Федор стал всерьез опасаться, что не сможет работать, а этого допустить нельзя. Если уж его дочери предстоит умереть, нужно сделать все, чтобы ее последние дни на земле оказались радостными и счастливыми. Сам же он радоваться не мог, и единственное, что хотел знать, в чем его вина. За что Бог так жестоко наказал его, подарив чудесную дочь и заставив смотреть на ее страдание и медленную смерть.
Сомов стоял перед воротами храма Четырнадцати святых помощников и не решался войти.
Церковь подавляла величием и не дарила успокоения, но Федор не нуждался ни в успокоении, ни в надежде, он хотел просить у Господа силу и мужество, чтобы не плакать перед дочерью, чтобы не опустить руки в последний момент и пройти уготованный ему путь до самого конца. А дальше...
Жизнь без дочери не представлялось Федору возможной. В свое время он похоронил жену, а теперь мог лишиться последней радости в жизни, последней ниточки, удерживающей его в этом несправедливом и жестоком мире лжи и обмана. Для себя он давно все решил: если... то есть... как только Юленька отправится на небеса, он последует за ней. Задержится на несколько дней, чтобы как подобает похоронить ее, и прыгнет с моста.
Что делать с деньгами он так и не решил. Четыреста два кредита не хватит ни на операцию, ни на имплантат, не говоря уже о том и другом вместе. Поэтому Федор серьезно подумывал, не потратить ли накопления и не порадовать ли дочь нормальной жизнью в нормальной квартире? Но надолго этих денег не хватит, а накопить оставшуюся для проведения операции сумму практически невозможно. Если учитывать, сколько времени он копил то, что у него было, Юленька не дождется операции, а он останется с хотя и большими, но ненужными деньгами.
Правда, существовал еще один выход, ведь выход всегда остается, пусть даже не самый приятный: пойти на ограбление. Некоторый опыт проникновения в чужие жилища у Федора уже имелся, оставалось только выбрать подходящий объект и нанести визит. Останавливали Сомова два соображения: отсутствие необходимых инструментов и чувство презрения к самому себе. Полезные и "волшебные" приспособления он вернул проходимцу в плаще, а достать подобные вещи было негде, следовательно, придется изобретать другие способы вскрытия квартирных замков и сейфов. К тому же Федор презирал себя за то, что совесть не позволит ему переступить черту и спасти дочь.
