— Знаешь, я бы предложил пойти вдоль окопа, — подал я нехитрую идею. Все равно нам надо разузнать, кто и с кем тут так отчаянно воюет.
— Тогда пошли туда, — Шерман ткнул пальцем в одну сторону, и пояснил. — Там что-то кричали, значит, есть кого спросить.
— Кстати, мы действительно в более высоком мире. Сдается мне, что даже миров чистилища достигли.
— Это почему? — боясь радоваться, спросил Шерман.
— А ты посмотри вверх! — я ткнул пальцем в небо, где сквозь клубы дыма и тучи пробивался диск солнца.
— Это ж надо! — прошептал Шерман, замерев на месте и уставившись в зенит. — Я уж думал, что больше никогда его не увижу.
— Ладно, пнем торчать! — проворчал я, заметив слезы на щеках приятеля и стараясь не смущать расчувствовавшегося напарника. — Пошли уже.
— Да-да, конечно. Ты прав, я не знаю, как тебя благодарить...
— Только одним: быть умным эгоистом!
— Как это, эгоистом?
— А очень просто, — усмехнулся я, подтолкнув вперед Шермана, и объяснил. — Глупый эгоист, навроде чертей, тянет все к себе и при этом толкается локтями, за что постоянно получает шишки как от судьбы, так и от людей. А умный эгоист делает людям добро, сочувствует и помогает, а в результате все вокруг тоже сочувствуют ему и помогают. Так что, старайся помочь окружающим, и путь в астрал тебе обеспечен! Если это чистилище, снуфы нам больше не страшны.
Окоп оказался длинным, и мы успели обсудить перспективы Шермана на выход из инферно, прежде чем наткнулись на первый обезображенный труп человека в потрепанной военной форме.
— Не повезло парню, — со вздохом заметил мой приятель.
— А может и повезло, — возразил я. — От него зависит: если очутится в верхнем мире или астрале, не так уж и плохо. Смерть-то была мгновенной.
В том, что это было именно так, сомнений не возникало. Тело лежало рядом с воронкой от разорвавшегося фугаса, а жить более сотой доли секунды со снесенным затылком в этом мире, наверно, не позволяли. Вот где-нибудь пониже, можно век коротать, хоть с половиной головы, хоть в виде кактуса в горшке с глазами на ножках...
Поскольку помочь мы ничем отвоевавшему солдату не могли, то продолжили свое безрадостное путешествие под грохот пушек и разрывы снарядов. Вскоре набрели на большое, врытое в землю сооружение. Но об этом узнали не сразу. Вначале нас встретил вооруженный винтовкой боец и приказал стоять на месте. Мы сочли довод в виде огнестрельного оружия вполне убедительным и смирненько остановились, ожидая развития событий.
И они не замедлили себя ждать, выскочив на нас в виде пузатого майора, а может, и ефрейтора (кто ж их финтифлюшки на мундирах разберет?), который заорал благим матом:
— Шпионы! Лазутчики! Я вас быстро в расход пущу!
Хорошо, его пламенную речь заткнул разорвавшийся поблизости снаряд, а то мне захотелось сделать это самому. Майор, тем временем, стряхнул с себя пыль, выплюнул изо рта землю и опасливо оглянулся по сторонам, явно ожидая повторения.
— Не бойтесь, херр майор, два раза снаряд в одно г... не попадает! — успокоил я его и добавил. — Вредно так широко рот открывать: ладно земля, а то ведь и пуля залететь может.
Видимо, снаряд сбил с вояки весь кураж, и он устало рявкнул солдату:
— Отведите в карцер этих скоморохов, потом допросим, — и еле слышно добавил. — Если живы будем.
— М-да, не очень-то у них с наступлением выходит, — философски заметил Шерман, пока нас вели в место заключения.
— А у нас здесь угодить под снаряд гораздо больше возможностей, чем в окопе, — заметил я, увидев, куда нас привели.
Здание тюрьмы типа сарай стояло, открытое на все четыре стороны, но, по всей вероятности, противник догадывался о его назначении, и снаряды сюда пока не попадали. Один из двух хмуроватых конвоиров молча отворил амбарный замок, висящий на покосившейся двери, и, распахнув дверь, кивком приказал нам пройти внутрь. Припертый штыком сзади я не нашел никаких возражений и, пожав плечами, зашел за Шерманом внутрь. После того, как мы оказались в темноте за запертой дверью, я, стараясь использовать каждую минуту, стал расспрашивать находившихся здесь узников о том, что тут творится. Одновременно пытался выяснить, чем бы мог им помочь.
Несмотря на бытующее мнение, что мы, ангелы, горазды только на задушевные речи, я нашел, кому смог облегчить страдания. Нет-нет, никого я не добивал, а только перевязал оторванным рукавом рубахи рану солдату, вправил плечо другому парню и просто попытался успокоить пару женщин, непонятно каким ветром занесенных на поле боя, да еще и в кутузку при нем. Люди были голодные, грязные и напуганные, так что даже доброе слово могло немало помочь в их положении. Самое приятное было то, что Шерман принял в моей деятельности самое активное участие. Причем, это явно его не тяготило, а значит, у парня были все шансы вскоре отсюда выбраться.
Хоть люди и были в запуганно-подавленном состоянии, мне удалось выудить из них немало сведений. Самая важная новость была та, что люди здесь никогда не теряли человеческого облика, а это вместе с небесным светилом служило косвенным признаком того, что мы достигли рубежей, откуда души (а значит и меня) может выбрасывать в открытый астрал, в случае их непригодности для инферно.
Я почувствовал, что меня так и подмывает соблазн прямо сейчас самоликвидироваться и выскочить отсюда, но, понимая всю срочность, с которой мне нужно было возвращаться, просто не мог бросить друга на произвол судьбы. Ему еще нельзя было уходить, так как Шерман мог опять провалиться за свои прошлые "заслуги", если не успеет облегчить душу новыми деяниями. С другой стороны, я, конечно, лукавил себе — ведь мог бы попробовать его вытащить, как это проделал уже дважды, но так уж я наверно дурно скроен из "наивных" убеждений: последний шаг к своей свободе моему приятелю придется проделать самому, чтобы все было честно.
К тому же с попыткой выхода нельзя было рисковать и собственной шкурой: а вдруг это еще не открытый астралу мир? В этом случае все было непредсказуемо. Поэтому я дал себе срок: максимум еще одни сутки все выясняю и присматриваю за Шерманом, а затем действую по обстоятельствам.
Другие новости выуживать из пленников приходилось с трудом — все были напуганы, и в каждом подозревали шпиона, тем более в таком обходительном типе как я. И все же общая картина прояснилась: два местных, "любимых до умопомрачения" своими народами диктатора (по моему подозрению черти) решили разобраться, кто из них всех краше и милее. Судя по отрывочным недовольным фразам, слово "решили" было не совсем уместно, так как ведение войны здесь было перманентным развлечением чертей. Их имена люди произносили только шепотом и оглядываясь.
Больше всего информации удалось вытащить из одного старика, который махнув на все рукой, наплевал на осторожность и хвалил одного из диктаторов (вот только я не понял, того, который наступал или того, который засадил всех в походную тюрьму):
— А что, смотри, как распоясались! Тут твердая рука нужна! — бойко заявил дедок, найдя свободные уши. — Вот сейчас разгонит всю эту шушеру наш благодетель, и наступит хорошая жизнь.
— А с теми, что в тюрьме сидят, что делать? — ехидно спросил я, но старичок не смутился:
— А что с ними делать? Пусть работают. Раз сидят, значит за дело.
Было непонятно, имел ли он в виду себя. Я этого не успел выяснить, так как пальба и крики вокруг нас усилились. Все замерли, тревожно ожидая развязки событий. Мы с Шерманом тоже присели рядом со старичком. Из всей компании, пожалуй, только мне умирать было не очень страшно, но даже я не считал это сейчас лучшим выходом.
Внезапно дверь распахнулась под угрожающие крики снаружи, и пара солдат вскинула винтовки, тщетно пытаясь целиться в темноту сарая. Они успели еще высказать пару ругательств, по поводу того, что сейчас порешат всех предателей Родины, как их самих буквально смело раздавшимся рядом взрывом. Не понимая, что происходит, я с радостью отметил, что черти не внедрили здесь автоматического оружия, иначе эти двое успели бы сейчас положить половину пленников. Чертовской логике это не противоречило: может, удовольствия в массовом уничтожении было и немало, но так нерационально пускать в расход живой материал, как это не раз случалось на Земле, могли позволить себе только реальные психи.
Все как сидели, так и остались сидеть на местах, не зная, выходить или нет. Поскольку шум от взрывов и выстрелов не утихал, всем было ясно, что вокруг продолжал бушевать бой, а стены сарая служили каким-никаким убежищем. Я все-таки решился выглянуть из дверей, но тут же заскочил обратно: на нас бежал в атаку целый отряд бойцов. Видимо, артобстрел закончился, и противник наших пленителей пошел в наступление. Только тогда до меня дошло, что эти двое солдат решили расстрелять военнопленных при угрозе атаки. Я не замедлил сообщить всем о том, что нас атакуют, и посоветовал лечь на землю тем, кто желал остаться в живых.
Сам же остался ждать солдат у открытых дверей, рассматривая двух довольно молодых парней, так глупо профукавших очередную попытку выбраться из инферно: умереть в момент, когда ты расстреливаешь безоружных пленников — что может быть более тяжким грузом для душ этих несчастных? Да, этот мир максимально приближен к реалу — никакой мистики, никаких превращений. Смерть натуральна, и я не сомневался, что еще день и трупы начнут вонять. Единственное исключение допущено в произвольном появлении тут уже взрослым человеком — чертям явно не хотелось возиться с детьми.
Пока я про себя философствовал, в проеме двери появился первый солдат наступающей гвардии. Он сходу крикнул в открытую дверь:
— Пашка, ты здесь?!
— Здесь! — откликнулся мужской голос от дальней стенки. — Сема, ты, что ли?
Дальше последовала сцена бурной радости при встрече однополчан. Я только улыбался и думал: могут же быть даже и в инферно светлые моменты жизни. Однако утвердиться в этой мысли мне не дал какой-то мелкий командир, зашедший к нам в сарай. Он грозно оглядел пленников и заявил:
— Именем нашего главнокомандующего Извера приказываю следовать за мной! Здоровые помогают раненым, — и, не говоря ни слова, вышел из сарая. Зашедшие вместо него солдаты стали подгонять нас на выход. Трое пленников не смогли передвигаться самостоятельно. Шерман помог одному, подставив свое плечо. А я взгромоздил на себя мужика с травмированными ногами. Третьему взялся помочь тот Пашка, который так радовался встрече.
Почему-то народ не очень бурно ликовал по поводу освобождения. Пашка был единственным исключением, иногда вслух высказывая мысль, что мол, теперь заживем и еще покажем супостатам! Я не представлял, как мы заживем, и какое место покажем супостатам, но кажется, окружающие, судя по их унылым лицам, знали, о чем шла речь. Шли мы долго, потому что раненные и голодные люди еле переставляли ноги. Тащились мимо разрушенного блиндажа, между воронок, оставшихся от взрывов, мимо окопов противника или, теперь, освободителя. Под конец я почти ничего не видел и мало что соображал, но все-таки доставил свою ношу живой до пункта назначения.
Это был типичный полевой лагерь. Медсанчасть оставляла желать лучшего, но все-таки раненным лучше там, чем в тюрьме. Женщин тоже оставили там, не знаю уж зачем, а остальных мужчин, включая нас с Шерманом, отвели в помещение, мало отличающееся от того сарая, в котором мы только что находились. Правда, нас накормили какой-то бурдой, а в помещении имелись даже лежаки.
Спустя некоторое время я подумал, что нас тут забросили надолго, и стал подготавливать своего напарника на случай, если рискну прямо отсюда удалиться с шумом и треском. Мне только и оставалось, что похвалить бывшего волка-одиночку с тем, что он начал ловить тот ускользающий от многих загадочный и парадоксальный смысл жизни. Я видел, как светились радостью его глаза, когда ему удавалось хоть немного облегчить участь ближнего, и как огорчала напрасная смерть. Теперь оставалось закрепить успех и не поддаваться на провокации чертей: ведь в отличие от земной жизни он сейчас наверняка знал, за что боролся.
Но нам не дали засидеться. В помещение влетел какой-то лощеный военный чин и принялся громко читать патриотическую лекцию:
— Товарищи по оружию! — начал он. Я хотел было возразить, что мы никакие не товарищи, тем более, по оружию, но он, не дав никому раскрыть рта, продолжил. — Сейчас, когда на карту поставлена судьба Родины и все ее граждане в едином порыве способствуют закреплению успеха в наведении справедливого порядка в сопредельном государстве, где дружественный нам народ уже полсотни лет находится под тяжким гнетом диктатуры Завера, как никогда нужны все усилия в этом великом деле!
На этом его мажорный пафос иссяк, и вояка, сделав пару шагов туда-сюда, замогильным тоном произнес:
— Однако! На вашу судьбу тяжким пятном легло пленение во вражеском стане. Мы знаем, как агрессор умеет вербовать военнопленных, а так же засылать врагов народа в наши тылы. И только бесконечная доброта нашего руководителя, указывающего истинный путь среди темноты заблуждений, дает вам шанс доказать свою непричастность к шпионским козням противника. Вы в срочном порядке зачисляетесь в атакующий батальон, который... — вояка вытащил из нагрудного кармана большие часы, посмотрел на время и, немыслимым военным усилием сосчитав в уме, выдал результат. — Через час с четвертью вступает в бой, чтобы закрепить успех наступления!
Почему-то бурных оваций не последовало. Выслушав с полминуты гробовую тишину, вояка спросил:
— Возражения есть?
— Значит, штрафбат, — тихо констатировал тот самый дед, которого я расспрашивал о местных порядках.
— Как вы смеете? — взвился офицерик. — Вам оказано великое доверие и возложены все надежды Родины и Отечества!
Офицер явно путался в понятиях родины и отечества. Да и как не путаться — ведь никто тут не рождался и не воспитывался. А без долгого зомбирования в детском возрасте, какое, к черту, чувство патриотизма может быть у граждан?
Дискуссия затянулась бы надолго, если бы офицер не напомнил, как поступают с дезертирами в военное время. Так что мы выдвинулись на передовую. Из часа с четвертью на переход к новой позиции ушел почти час. По прибытии командир штрафбата вручил нам по старенькой винтовке со штыком, саперной лопатке и дал короткую разнарядку:
— Окапывайтесь здесь в цепочку — у вас пятнадцать минут до начала артподготовки. Затем настанет возможность отомстить врагу за все!
Я все никак не мог сообразить, каким образом этот усталый человек согласился командовать на передовой? Ладно, он, но почему все тут слушаются Извера и Завера? С другой стороны, я-то сейчас слушаюсь, а ведь мог бы пойти против и умереть смертью... храбрых? Нет, пожалуй, смертью дезертира, врага народа или грязного шпиона, причем заклейменного позором всех честных тружеников.
Я так и не мог пока найти правильного решения, как мне быть, вяло ковыряя лопаткой дернину. Шерман все же орудовал выданным инструментом быстрее и к началу первых залпов примитивных пушек уже сделал себе сносное укрытие, благо, почва была песчаной. Надо сказать, что и у меня при страшном грохоте и свисте снарядов, появилось просто животное желание вбуравиться в землю, но я сумел себя сдержать и, подойдя к окопу приятеля, сел на краю ямы.
