И Аннипад рассказал, как утром, в священной роще храма, он
получил слово бога, которым было ему ведено взять в жены Пэаби.
— Дитя мое, — вкрадчиво произнес Тизхур, — конечно, поступать
следует, сообразуясь со знаками божественного благоволения или
порицания. Но, быть может, чудесный голос тебе почудился и
повинны в том пары дурманящих курений? Оплошность ведь
возможна. Если ошибся ты, я наложу на тебя обет покаяния. И ты
вспашешь пашню Инанны — принесешь обильную искупительную
жертву богине любви семенем своим. Среди иеродул есть
замечательные женщины, настоящие красавицы, таящие в своих
нежных, горячих телах тайну чувственной любви и жгучего
наслаждения. Есть у нас и совсем юные, не посвященные в жрицы
девушки.
— О, отцы, ведь каждому назначен свой удел! Так пусть же будет
мне позволено делать то, что я должен делать, и то, что я хочу,
пока боги не свершат того, что они задумали.
— Внемли мне, о, любимое дитя! Ты жаждешь красоты ее, но
дни пройдут, и красота увянет. Нет у людей ничего долговечного.
И что тогда? Перестав любить, ты устыдишься любви прошедшей.
Тебя затопит горечь от неприязни рода твоего. Дитя! Ты любишь
тленное, род же — вечен; и имя доброе — дороже красоты!
— О, дядя! Нам ведомо лишь то, что день прошедший унес в
небытие. Но зреть таящееся во дне грядущем, знать завтрашний
свой жребий — нам, людям, не дано!
— Так, друг мой, так. Однако, будущее рождается из прошлого.
Тебе ведомо, посвященному, что многие потомки рода Зиусудры
наделялись всемогущим Энки даром провидения. Вот и отец твой
— духовидец!
Эн взял яблоко, поднялся из-за столика и медленно, раздумывая,
как бы всматриваясь во что-то, прошелся по залу. На его большой,
обритый лоб набежали морщинки. Эн положил яблоко обратно в
вазу, закрыл глаза, прижал руки ко лбу и долго, напряженно молчал.
Потом он что-то зашептал сам себе, вытер лоб и, как бы
просыпаясь, с сожалением произнес:
— Не знаю, что и сказать. Предчувствие молчит. Запретить не
могу, но и разрешить — язык не поворачивается, ибо не все то благо,
что истинно. Ты, сын мой, ростом с пальму, а умом — ягненок! — Эн
в сердцах не скрывал раздражения.— Знаешь, Аннипад, того, кто не
задумывается о далеких трудностях, непременно поджидают
близкие неприятности! Поступай, как знаешь! Но учти: прекрасное
одним — безобразно другим. Род наш не признает этот брак, и тебе
придется в будущем, ради чистоты крови потомства, взять вторую
жену — шумерку. Такое уже бывало, первым здесь ты не будешь.
— Да и кто знает, — заметил, нахмурившись, Тизхур, — примет ли
еще Энки, отец наш, иноплеменницу под свое покровительство.
Аннипад, прощаясь, низко поклонился отцу и дяде. — Да хранят
вас боги. Пусть благополучие и здоровье сопутствуют вам всякий
день!
Сложив руки на груди, Тизхур в задумчивости подошел к окну и посмотрел на небо: — Со временем все образуется, о, мой старший
брат. Помнишь, давным-давно, когда Аннипад был совсем крошкой
и не мог отличить правую руку от левой, он, сидя на ступеньках
дома отца нашего, ел лепешку. Неожиданно откуда-то сверху
налетел орел, выхватил хлеб из его рук и взмыл в вышину, а затем,
плавно снизившись, вернул лепешку ребенку.
Когда юноша вошел в покои матери, она была одна и как обычно
отдыхала, возлежа на широком, мягком ложе в глубине комнаты,
наполненной густым, сладковатым запахом ярких цветов,
расставленных вдоль стен во множестве ваз.
— Выслушай меня, о мать моя! — Аннипад, присев на край ложа,
передал ей содержание разговора с отцом и дядей, описал девушку
и ее семью и попросил совета. Мать, седая, большая и грузная
женщина, поздравила сына с невестой, выбранной для него самой
Небесной владычицей, и утешила, сказав, что обязательно, даже
если занеможет, все равно повеселится на его свадьбе. Она
неуверенно пообещала уговорить отца хотя бы показаться на
свадьбе. Об угрозе второго брака мать посоветовала пока не
думать; как-нибудь все уладится, а заранее расстраиваться
бессмысленно. Аннипад, все еще переполненный негой прошедшей
ночи, попросил тотчас же, не откладывая, помочь ему собрать
свадебные подарки, дабы исполнить волю светлой Инанны в день
высочайшего повеления. Мать, торопясь, засеменила по комнате,
заглядывая в шкатулки, ниши и лари.
— Сейчас, сейчас, сыночек, у нас найдется, что подарить, я давно
готовилась к этому. Нужны три шкатулки для подарков: хозяину
дома, жене его и невесте. Принеси, сынок, твою маленькую
серебряную шкатулочку, туда мы положим жемчуг для отца
девушки.
— Правильно, мама, у меня скопилось довольно много этих
цветов вечной молодости.
В деревянные шкатулки мать положила кольца, браслеты и бусы
для невесты, а медные серьги и ажурную накидку тонкой работы
для матери невесты. Сложив свадебные подарки в сумку и
поставив туда кувшинчики с пивом, молоком, сливками и
кипарисовым маслом, юноша, благословленный и успокоенный, устремился к дому Пэаби, туда, где пребывала его душа.
У калитки, сидя на кирпиче, его поджидал Гаур. В наступающих
сумерках Аннипад заметил подростка сразу же, как только свернул
с улицы к воротам дома Мешды. Юноша, улыбнувшись, легонько
стукнул его по плечу.
— Что, братец, невесел? Праздник-то еще не кончился! Гуляй и
гуляй! — Гаур приподнялся и, потянувшись к Аннипаду, вполголоса
спросил, с мольбой и надеждой глядя в его глаза: — Скажи, смогу я
теперь называть тебя своим старшим братом?
— Конечно, Гаур, без сомнения. — Аннипад привлек его к себе. —
Но ты смотри, не подводи своего старшего брата, старайся быть
первым везде!
Юноша, вознеся хвалу богине любви, возлил из кувшинчика
благоуханное кипарисовое масло у ворот дома невесты и громко
воззвал к ней:
— Отвори калитку, о моя владычица, и впусти меня в дом свой.
Пэаби, услышав призыв жениха, возвела глаза к небу и,
беззвучно шевеля губами, вновь вознесла благодарность
пресветлой Владычице жен. Тень тревоги, омрачавшая ее лицо,
поблекла и пропала. Румянец покрыл ее щеки, она тихо и радостно
засмеялась и невестой приблизилась к матери, которая ее
породила, и попросила разрешения впустить жениха в дом. Мать
поцеловала дочь и повелела: "Да войдет в дом наш тот, кто будет
тебе мужем, кто будет тебе, как отец, как мать!"
Аннипада ждали. Перед его возвращением Пэаби, не теряя
надежды, омылась, умастила тело хорошим маслом, облачилась
в нарядную одежду и украсила шею лазуритом. Идя к калитке в
сопровождении матери, невеста запела священную песнь Инанны.
Отворив дверь, она вышла из дома и появилась перед женихом,
словно луч луны из-за темной тучи: "О мой господин, сладостен
твой приход", — произнесла девушка и робко опустила голову.
Поглядел жених на нее, обрадовано улыбнулся матери, обнял и
поцеловал невесту.
— Сколь пленительно сладко прикосновение сердца твоего, о
владычица моей души! О, как свежи и благоуханны губы твои! —
Полная сумка в руках Аннипада окончательно разрешила сомнения Шеми относительно результата переговоров. Жених вошел во двор
дома, и отец невесты заговорил, по обычаю, первым.
— Да ниспошлют боги мир и благодать твоим благочестивым
родителям! И да пребудут они в здравии и веселье! Поведай же,
Аннипад, каким словом тебя напутствовали?
— Переговоры прошли благополучно. Отец мне не отказал, а
мать — согласна. Готовьтесь к свадьбе! — Жених, призвав в
свидетели светлую Инанну, в дни ее радости, с глубоким поклоном
поднес свадебные дары, совершив возлияние пивом перед отцом
невесты, молоком и маслом перед ее матерью и сливками перед
девушкой.
Гончар залюбовался крышкой тускло блестевшей шкатулки:
золотая рамка обрамляла фигурки фантастических животных из
перламутра на фоне ляпис-лазури. Подавая шкатулку Шеми,
Аннипад раскрыл ее: — Этот подарок тебе, о счастливая мать
добродетельнейшей из дочерей, от моей матушки. А это тебе от
меня, невеста моя, богом данная, — протянул он шкатулку Пэаби. —
Тебе здесь многое должно понравиться. Вот и ткань на юбку.
Девушка, приняв подарки, прикоснулась к шкатулке губами и,
не раскрывая ее, передала матери вместе с тканью. Родители
невесты и она сама, так же призвав в свидетели Инанну, ибо
праздник еще не кончился, в свою очередь одарили жениха и его
родителей.
— Может быть, наши подарки и не столь богаты, но сделаны
они от всего сердца! — Гончар вначале вынес на большом рифленом
керамическом подносе сервиз тонкой работы, а затем высокую,
изящную, ярко расписанную цветочную вазу. Шеми с дочерью
поднесли Аннипаду нарядный плащ, юбку и пояс с подвесками.
Затем Шеми вынесла четыре наполненных землей глиняных
горшка, в которые жених и невеста посадили поданные Мешдой
зерна ячменя. Завтра горшки поставят на солнце, и помолвленные
восемь дней подряд будут утром и вечером поливать быстро
пробивающиеся ростки, всхожесть которых, по велению богини,
укажет, счастливой ли будет жизнь у новой семьи.
После помолвки и недолгого застолья жених и невеста пошли
к реке, вместе со всеми пускать по течению лодочки — горящие глиняные светильники, купаться и играть в залитой огнем черной,
ночной воде. Мешда же, возблагодарив провидение за то, что
нерасторопный Энметен до сих пор не вошел в его дом со
свадебными подарками, ибо возвращать пришлось бы вдвойне;
со смешанным чувством вины и торжества отправился к другу
своему Мебурагеши, уговорив жену сопровождать его.
В завершающий неделю третий, последний, день праздника
Великой богини горожане с утра повалили в храм, дабы успеть
обзавестись там животворящим, оплодотворяющим пеплом
священного костра. Восемь жрецов с лицами, вымазанными золой,
стоя вокруг кострища, золотыми лопатками насыпали пепел в
подставляемые чаши. Во время посева ячменя земледельцы не
только усыпят этим пеплом свои поля, но и смешают с ним
семенное зерно — зерно будущего урожая. Эта зола, рассыпанная в
амбарах и домах, где она будет три дня покрывать полы и дворик,
принесет процветание и изобилие их владельцам.
На закате, когда праздник приблизился к своему завершению,
жрецы храма Инанны заложили волов в повозку, установили на
нее ложе с возлежащей богиней и расставили остальные атрибуты
празднества. Процессия, возглавляемая знатнейшими людьми
Города, под звуки флейт и барабанов направилась к реке. Главный
жрец, сняв пурпурный плащ и оставшись обнаженным, смыл
скверну праздника с богини, своей госпожи, чистой, проточной
водой. Горожане, омывшись вслед за богиней, в течение восьми
дней должны были соблюдать строгое целомудрие.
Народ увил гирляндами омытую богиню, украсил ветками
финиковых пальм повозку и волов, и на обратном пути забрасывал
Инанну цветами. До глубокой ночи всюду царили радость и веселье.
Пэаби, расставаясь со своим возлюбленным, незаметно завязала
и закляла три узла на бахроме его пояса, дабы еще крепче привязать
к себе его сердце.
Глава 14
СВАДЬБА
Аннипад сделался частым гостем в доме невесты. Дважды в
день они вместе поливали зерна ячменя. Вскоре всеблагая Инанна
послала влюбленным доброе предзнаменование: ячмень дружно
взошел во всех горшочках. Пэаби, нежась в лучах долгожданного
страстного обожания, еще более расцвела, похорошела и светилась
счастьем. В этом доме Аннипада искренне любили, и он, осознавая
это, воздавал своим будущим родственникам взаимностью. Дядя
Аннипада, сосредоточивший на нем все свои отцовские чувства,
сам определил гаданием день светлой половины месяца, день
Инанны, наиболее благоприятный для свадьбы, и жених оповестил
об этом дне Мешду, который по обычаю должен был нести
основные свадебные расходы.
Критически осмотрев дворик небольшого дома отца невесты,
Аннипад попросил гончара от его имени договориться с соседом
о том, чтобы ненадолго убрать кирпичную стену, разъединяющую
их дворы, ибо гостей будет столько, что в маленьком внутреннем
дворике дома Мешды им не уместиться. За два дня до свадьбы
он пришлет храмовых мастеров, и они аккуратно разберут, а потом
вновь соберут стену. И пусть Мешда не беспокоится о свадебном
пиршестве и не тратится, залезая в долги, на угощение. Утром, в
день свадьбы, из храмовой кухни доставят посуду, сласти, фрукты,
благоухающие пряностями овощные блюда со жгучими приправами
и все остальное, полагающееся для такого случая. Гишани
позаботится о том, чтобы все было хорошо и вовремя.
Мешда живо припомнил, как после новости о браке Пэаби,
сообщенной им, тогда полупьяным, почти с порога, оружейник,
потрясенный мыслью о горе сына, спросил его: — Скажи, Мешда,
если человек платит другу злом, то чем же он заплатит врагу? — схватил его за плечи и хотел выгнать из своего дома. Но Шеми,
ласково обняв старого друга, мягко погасила его острую обиду,
которую он не сумел, не хотел скрыть, и залила ее горечь и боль
словами здравого смысла, необходимостью покориться судьбе. И
веселое, горделивое лицо богопослушного Мебурагеши, при-
готовившегося с приходом соседа бражничать, мгновенно ставшее
хмурым и обиженным от слов Мешды, постепенно разгладилось,
а суженные злостью глаза вновь заискрились добрыми искорками.
— Воистину, на все воля божья! — смирился оружейник, ему
сделалось легче и он узрел провидение господне в том, что его
сын все никак не решался войти со свадебными дарами в дом
Мешды. После этого случая гончар ни разу не заходил к другу, но
он нисколько не сомневался, что сосед не будет возражать против
того, чтобы они несколько дней пожили в общем дворе. Пэаби перед
свадьбой запрещалось выходить из своей комнаты, и когда разберут
стену, она все равно не увидится с Энметеном, ну а Дати к ней
и сама не зайдет.
В тот же вечер Энметен узнал от отца, что пока он раздумывал
и колебался, выбирая наиболее благоприятный день, сын эна успел
войти со свадебными подарками в дом Мешды и не получил отказа.
Задрожав от бессердечного удара судьбы, Энметен опустил голову, но в
следующий момент его густые черные брови сдвинулись и в глазах
сверкнул гневный огонек. Оружейник, зная страстную, порывистую
натуру сына, опасался, как бы тот не натворил чего-нибудь
непоправимого, и стал украдкой следить за ним. Увидев, что юноша
взял веревку, новый медный топор и поспешно вышел из дома,
отец, крадучись, последовал за ним, полагая, что сын идет к дому
