Чаквас проверяла показания индикаторов на надкроватной приборной деке, регулировала положение ползунков переключателей, взглядывала на свой инструментрон. Изредка она поглядывала на замершую у кровати Бенезию и понимала, что отношение матриарха азари к Шепарду уже вышло далеко за пределы обычной приязни одного разумного органика к другому.
Матриарх следом за Чаквас тихо вышла из "выгородки". Азари помогла Карин поставить полотнище ширмы на место, после чего села в свободное кресло, стоявшее рядом с рабочим столом врача Медотсека.
Пока Чаквас заполняла на экране страницы журнала и несколько медицинских 'форматок', Бенезия молчала, опустив взгляд вниз и наклонив голову вперёд. Её плечи опустились, пальцы рук, лежавших на коленях, теребили платье.
— Вы правы, Карин, — тихо произнесла матриарх. — Я... я влюбилась в него. И... не знаю, как теперь мне быть... Это так неожиданно... Я никогда бы не подумала, что мне ещё будет дано полюбить так... Я боюсь... очень боюсь его отказа, — она взглядом, брошенным исподлобья, указала на выгородку, где находился Шепард. — Я... я бы очень хотела прожить с ним рядом... и вместе... остаток своих дней. Теперь я этого очень бы хотела... И знаю, что это моё желание... может быть... не взаимным. Он имеет все права и все возможности мне отказать...
— У Шепарда... есть любимая девушка, — тихо сказала Карин, включая второй инструментрон и разворачивая его экран к матриарху. — Её зовут Дэйна. Она провожала его на станцию 'Арктур'. И, насколько я поняла, она будет ждать его... Она его уже ждёт. Я это чувствую.
Бенезия молча просмотрела показанные ей снимки, кивнула:
— Понимаю, — она помолчала, снова опуская голову. — Если она будет его ждать... То я... тоже буду. Мне жаль, что в предстоящей войне... такие как Шепард, снова будут вынуждены выходить вперёд, чтобы защитить тех, кто оказался не готов к противостоянию. Он... будет рисковать... и я должна ему помочь. Он... достоин, чтобы его любили очень многие разумные, Карин. Мне известно...
— Да, вы правы, Бенезия, — очень тихо ответила, продолжая невысказанную до конца собеседницей мысль, Чаквас. — Я... люблю его и он... я знаю это совершенно точно и чётко... не только по праву женщины... любит меня. Я не знаю, как ему это удаётся, как именно он это делает, но он... любит меня так, что я остаюсь свободной, вольной, я сохраняю право выбора, право поступать по своему разумению...
— Андерсон...
— Да. Сейчас... он мне ближе, чем Шепард, — подтвердила Карин. — И я знаю, что Джон не будет мешать моим взаимоотношениям с Дэвидом. Он знает о том, что я выбрала в спутники жизни Андерсона и он... как это принято у очень хороших, цельных людей, отошёл в сторону. Я знаю, что он по-прежнему меня любит и, полагаю, что он знает, что я по-прежнему люблю его. Хотя, конечно же, глубже, острее, сильнее я люблю всё же Дэвида, — врач убрала с экрана инструментрона снимки, на которых была запечатлена Дэйна. — Благодаря его любви, деятельной, реальной любви, мы выстояли в противостоянии со Жнецом. Он любит всех нормандовцев. Без исключения, — твёрдо и по-прежнему тихо сказала Чаквас. — По-разному, конечно, любит, но — любит по-особому. Для него экипаж фрегата — семья. Ему... верят. Его — поддерживают.
— Ему... сложно, — тихо сказала матриарх.
— Очень сложно, — подтвердила Чаквас. — Он сейчас одновременно занимает должность старшего помощника командира корабля и командира группы высадки, — она помолчала, перебирая на экране инструментрона папки с файлами. — Две таких должности для одного человека — это очень много. Очень, — повторила врач. — Не каждый человек готов надлежаще выполнять все обязанности и правильно пользоваться правами, предоставляемыми ему этими двумя должностями. Наш рейс сюда, на Иден-Прайм, можно сказать даже — не рейс, а боевой поход, осуществлялся поначалу в обстановке, которую даже я, медик, охарактеризовала бы как 'полный беспорядок'. И сейчас, обдумывая происшедшее, Бенезия...
— Просто — Бена, Карин. И для краткости, и для удобства, — тихо сказала матриарх.
— Хорошо. Тогда зовите меня тоже просто — Кари, — одними губами усмехнулась по-доброму Чаквас, поймав согласный кивок и тёплый взгляд поднявшей голову азари. — И сейчас я полагаю, что не Жнец, а наш корабль, наша 'Нормандия' лежала бы на поверхности Иден-Прайма и горела бы, и взрывалась, подвергаемая практически непрерывному обстрелу со стороны Жнеца, если бы на борту не появился Шепард, — продолжила Карин. — Раненых и травмированных, погибших было бы тогда, в его отсутствие, очень много... Разведкорабли фрегат-класса не рассчитаны на противостояние с дредноутами, которым далеко не всегда могут эффективно противостоять даже несколько крейсеров. А тут — не дредноут, тут — супердредноут, а я бы сказала — сверхдредноут. И мне представляется, что Жнец не удовлетворился бы победой над прибывшей к планете 'Нормандией'. Он бы вполне, как я понимаю, ожидаемо, атаковал бы Иден-Прайм. Паника на планете была бы — колоссальная. А разрушения — огромными. Учитывая то, что Жнец с лёгкостью блокировал связь на всём Идене, можно также утверждать, что обычного сигнала бедствия никто бы из разумных — и не только людей — послать не смог... В такие моменты мало кто из людей смог бы сохранить холодный рассудок и твёрдость руки. Если бы не та работа, которую провёл Джон с экипажем и командой фрегата... Почти все нормандовцы были бы убиты или, по самой меньшей мере — тяжело ранены с перспективой очень скорой и практически — неотвратимой гибели. А корабль — лишён был бы всякой возможности не только сопротивляться, но и даже просто взлететь с поверхности планеты. Жатва, как я сейчас понимаю, началась бы быстро. И могло сложиться так, что именно нас, экипаж и команду фрегата 'Нормандия' называли бы потом инициаторами и зачинщиками очередной войны со Жнецами. Которая, кстати, могла бы окончиться очень быстро нашим, разумных органиков, полным поражением. По той простой и очень горькой причине, что мы оказались бы к ней совершенно не готовы. — Чаквас с минуту молчала, затем продолжила говорить так же тихо. — Сейчас, когда Жнец повержен, когда он, хочется в это верить, надёжно обездвижен, можно надеяться на то, что Жатва не будет начата очень быстро. Можно надеяться, что у нас, разумных органиков, населяющих эту Галактику, будет хотя бы несколько месяцев, вряд ли — лет, на то, чтобы подготовиться к противостоянию со Жнецами. А тогда, когда мы только уходили от 'Арктура'... я и сама мало знала, на что способен Шепард. Его появление на корабле в сопровождении командира Андерсона... было незаметным и в то же время, как я сейчас понимаю, очень быстрым. А уж о быстроте, с какой он освоился... сейчас, уверена, можно слагать легенды.
— Как вы его впервые увидели, Карин? — спросила матриарх.
— Просто, — ответила Чаквас. — Командир Андерсон, как это принято у старших офицеров, знакомил Шепарда с кораблём и экипажем. И я впервые увидела Шепарда тогда, когда говорила с унтер-офицером, капралом Ричардом Дженкинсом. Сейчас, Бена, я бы не хотела акцентировать внимание на том, о чём и почему я говорила именно с Дженкинсом. Я увидела Шепарда, а командир Андерсон обратился ко мне, врачу корабля, как всегда по имени. Да, это против требований устава, против очень многих формальных правил, но в разведывательных частях и подразделениях не очень чётко и полно следуют всем этим, часто мертворождённым установлениям. Потому Дэвид обратился ко мне по имени и представил Шепарда. Мне представил. Конечно, я взглянула на него... и он мне... понравился. А я, наверное, понравилась ему.
— И... — матриарх не скрывала своего стремления узнать детали и Карин очень хорошо поняла и почувствовала это.
— Я, врач, Карин. Прежде всего, здесь, на корабле, я — врач. И потому, конечно, я предложила Шепарду пройти в медотсек и подвергнуться медконтролю. Он согласился, его отпустил командир Андерсон.
— У вас, как у врача... — отметила матриарх.
— Да, — кивнула Чаквас. — У меня есть возможность узнать человека... и не только человека... очень близко. Окончив осмотр, я предложила ему сесть в кресло.
— В это? — азари указала на свободное кресло.
— Да, Бена. Именно здесь, в этом кресле он тогда и сидел. Мы говорили. О многом говорили и, как я теперь понимаю, этот разговор был важен, нужен и полезен нам обоим. Я, как вы, наверное, уже поняли, специализируюсь на лечении инопланетян, но также достаточно хорошо разбираюсь и в вопросах лечения людей. Я рассказала Шепарду немало о Найлусе Крайке. Он тоже не избежал моего медицинского внимания. И я говорила с Шепардом о Крайке потому, что его присутствие на нашем корабле... определяло тогда очень многое. В том числе и проблемы, с которыми столкнулись офицеры группы командования 'Нормандии' и очень многие средние и младшие члены экипажа и команды корабля. Я была уверена тогда и убеждена сейчас, что этот разговор с Шепардом о Крайке был необходим. И очень рада, что мне удалось поговорить с Джоном не только о Крайке, но и о многом другом. — Чаквас помолчала несколько секунд. — Я попросила его как можно скорее освоиться со старпомовской каютой. Хотя... корабль маленький и кают, собственно, в привычном понимании, у нас на борту нет. Скорее — выгородки с тонкими стенками. Джон согласился с необходимостью побывать в каюте и ушёл из медотсека.
— А потом... — Бенезия продолжала проявлять нетерпение.
— У меня, как у врача корабля, есть возможность и даже необходимость постоянно отслеживать показатели состояния здоровья фрегатовцев. Эти два понятия — экипаж и команда, конечно, различны по смыслу и по содержанию, но я как-то научилась их не разделять. Для меня все, кто постоянно приписан к кораблю, составляют с ним неразрывное единство. Это... в какой-то, для меня — в очень значительной степени — семья. А не просто структура пирамидальной организации подчинения и соподчинения одного уровня другому. Потому я со своей, врачебной, медицинской стороны, знаю многое о том, как произошло преображение Шепарда. Ясно, что я знаю и мне, как врачу, понятно далеко не всё, но я смогла собрать много интереснейших данных, которые ещё ждут внимательного анализа и изучения. Да, тогда Шепард постарался уединиться в одном из салонов 'Нормандии'. Он закрыл дверь и сделал всё, чтобы то, что с ним тогда происходило, осталось по большей части малозаметным и даже неизвестным для подавляющего большинства обитателей корабля. Мы уже находились в полёте, пусть наш рейс к Иден-Прайму только начинался, но всё равно — началась реальная, в какой-то мере, очень значительной, кстати, боевая работа и Джон не хотел, чтобы члены экипажа и команды фрегата отвлекались на слежение за ним, на помощь ему.
— Наверное, нормандовцы... — несмело заметила старшая Т'Сони.
— Да, Бена. Они... многие... чувствовали, что Джон... напряжён. Тогда... надо учесть то обстоятельство, что он прибыл на борт фрегата 'Нормандия' прямо от станции 'Арктур', на челноке вместе с Андерсоном. Такой порядок, командиру корабля предоставляют на этой станции каюту во временное пользование. Это — и кабинет, и жилая каюта. Не знаю, каждый командир решает эту пропорцию так, как считает нужным. Для Дэвида, я убеждена, это — большей частью кабинет. Он и живёт-то нормально тогда, когда находится на корабле, на 'Нормандии'. А на 'Арктуре', пусть это и большая станция... Он, прежде всего там работает. Так вот, мы пришли к 'Арктуру' через две недели после старта от 'рейд-полосы', на которой размещаются корабли, которым предстоят первые в их истории полёты. Так уж произошло, что первый полёт 'Нормандии' стал самым сложным полётом. Сразу стал сложным, — уточнила Чаквас. — Две недели мы добирались до 'Арктура' от 'рейдовой полосы' — поля, забитого и новыми, и отремонтированными кораблями. За это время всякое было на борту. И хорошее, и очень плохое. Но как-то люди притерпелись друг к другу. А вот с турианцем Крайком у них не сложились отношения. Заносчивый птицемордый по поводу и без повода 'светил' своей 'корочкой' СПЕКТРА, что очень раздражало многих нормандовцев. Его, этого молодого Спектра, сторонились, как только могли, но корабль-то — маленький. Особо скрыться некуда. Как-то перетерпели эти две недели, хотя за это же время очень многие нормандовцы поняли, насколько реальная ситуация на корабле во всём её многообразии и во всей её сложности не соответствует нормативам. Корабль, Бена, буквально выпихнули в полёт, формально мы даже по-нормальному не приняты в состав дивизиона, соответственно — и эскадры и флотилии разведкораблей, которой командует адмирал Михайлович. Комфлотилии, кстати, никогда не скрывал своего отрицательного отношения к самому факту пребывания 'Нормандии' в составе вверенного ему подразделения. Ему многое не нравится — и то, что у нас проблемный пилот, и то, что у нас — сложная система маскировки, и то, что у нашего корабля особое ядро, слишком большое для корабля фрегат-класса. Наверное, многие нормандовцы ценили и ценят Михайловича. В том числе и за то, что он не скрывал своего негативного отношения к кораблю и к тому, что этот корабль каким-то бюрократическим экспромтом попал под его командование. Хорошо ещё, что Михайлович в большинстве случаев не переносил своё негативное отношение с корабля на членов экипажа и команды. Хотя... здесь тоже не всё гладко. Именно благодаря, в том числе, и Михайловичу, корабль отправлен был в полёт с недоукомплектованным экипажем и командой. Фактически тридцать-сорок процентов ключевых постов и должностей у нас не были замещены специалистами нужной квалификации. Всё это было сделано для того, чтобы на их места поставить военных полисменов. А их приказ был прост и прям: обеспечить охрану и защиту изымаемого с Иден-Прайма маяка.
— Карин, — матриарх посмотрела на Чаквас, сделавшую паузу в своём монологе и отвлёкшуюся на чтение очередной порции сводок медицинского характера. — Вы мне, гражданской азари, матриарху, религиозному лидеру всё вот так подробно рассказываете...
— Бена... С того момента, как мы, экипаж и команда 'Нормандии' атаковали Жнеца... Я сейчас не говорю — победили или одолели или усмирили. С этого момента... слишком многое изменилось, — сказала Чаквас, стараясь говорить потише. — У нас впереди — общегалактическая война, у нас впереди — противостояние с загалактическим врагом, который, если выразиться просто и кратко, уже неоднократно раз за разом уничтожал всю разумную жизнь в нашей Галактике. Уничтожал полностью, без остатка. Да, может быть, для многих учёных страшно понимать, что их представления о причинах гибели разумной жизни в исследованной части Галактики полсотни тысяч лет тому назад оказались, мягко говоря, в очередной раз крайне несостоятельными. Но факт остаётся фактом: если мы не попытаемся хотя бы организовать сопротивление этой угрозе, мы погибнем очень быстро. Все. Без малейшего исключения.
Чаквас в очередной раз постаралась понизить громкость своего голоса:
— Подозреваю, опуская озвучивание оснований для этих подозрений, поскольку они слишком многочисленны, что Жнецы имеют однозначный приказ: ликвидировать всю разумную органическую жизнь в Галактике. В очередной раз — ликвидировать полностью. Или — в очередной раз ликвидировать — почти полностью. В данном случае неважно, поскольку потери среди разумных органиков любой ныне известной расы будут всё равно астрономические, а точнее — катастрофические. Да, потом придут, появятся, очнутся другие расы, разовьются, станут достаточно разумны, но и их в не таком уж и далёком будущем может ждать и будет ждать угроза очередной Жатвы. Не зря такой корабль раз за разом во множестве чудом сохранившихся источников называли Жнецом. Раз за разом называли. На любом из ныне понятных нам письменных и устных языков.
