— Ви а чемпионс! Парни: Квотербек, Тейлбэк, Фулбэк вперёёёд! Хей-хей... Нападай, защищай, побеждай!!! Вы же хотите, чтобы про вас помнили! (Примечание автора. "Боже, благослови Америку. Мы чемпионы. И другое..." Хьюго произносит патриотические слова — призывы — кричалки зазывалки болельщиков по "американскому футболу" по отношению к пиратам — победителям).
— Давайте, сделайте этих сопливых желторотиков! Еееее! — во всё горло орал сумасшедший, привлекая к себе внимание.
Внезапно, на реях "Себастьяна де Базан" появились развернутые паруса, и перед носом галеона поднялась горою пена, указывая, таким образом, на его резкое ускорение. Загудело, засвистело в парусах. Канаты зашумели на блоках, реи заскрипели, ветер ударил в передние полотнища, и красавиц галеон, изящно и быстро покачиваясь, лихо развернулся другим бортом к неприятелю.
А затем...
Одевшийся в белоснежные одежды, он с громыханием, потрясшим весь корпус, практически в упор расстрелял "жалкую английскую гончую" бортовым залпом из двадцати трех пушек и семнадцати каронад.
Нежданный шквал огня и грохота вихрем пронесся по кораблю преследователей. Ядра размерами от крупного апельсина до небольшой дыни, с неистовой силой прошили трехфутовую толщину бортов английского судна, превратили пиратский парусник в беспомощную развалюху: Поломали мачты, заклинили пушки, завалили палубу обломками рангоута, обрывками такелажа и грудами парусины, фрагментами человеческих тел.
Ход разбитой пиратской посудины резко замедлился, вода волнами хлынула в пробитый трюм, а дон "Себастьян де Базан", величаво расправляя паруса, медленно выходил из боя. Слегка покачиваясь на волнах, "испанский гранд" словно склонился в элегантном поклоне, и вежливо удалялся, поставив все паруса, вплоть до лиселей.
— Вива! Тронкос инглес! Кон миль дьяблос! — со стороны победителей зазвучали насмешливые крики прощания.
— Черт вас всех раздери, проклятые бритиши! — даже Хьюго понял, что спасители проиграли. Он почувствовал, как нервная дрожь пробирает его от мозга и до костей. Не в силах ничего предпринять, он просто стоял привязанный к мачте, наблюдал за происходящим, сжав кулаки так, что ногти чуть не до крови впились в ладони.
— Неумехи! — обида разъедала его.
— Какой чудило учит вас, в ваших секретных школах? Кто так стреляет и водит корабли? А эта старая ведьма? (Примечание автора. Наверно Хьюго имел ввиду Королеву.) Куда смотрит? Смех, да и только! Не могут взять на абордаж одну старинную посудину! А ещё, суперагенты!
— Тьфу, идиоты!
Израненный, умирающий корабль англичан плюнул ядом из последних сил, больше из обиды, вдогонку торжествующим испанцам. Несколько ядер со свистом достигли палубы галеона. Разнесли в щепки часть обшивки, вырвали из неё щепы размером с человеческую ногу. Зазубренные и острые, как лезвие клинка деревянные дротики, разлетаясь, разорвали фальшборт, порвали оснастку.
Хьюго почувствовал жгучую боль в левом виске, словно его сильно огрели битой по голове. Картина мира задрожала, поплыла, а затем кто-то взял и просто выключил свет.
Глава 26.
Месяц спустя.
Село Изворкино.
Поместье помещика Артемьева.
Девять верст от Таганово.
— Гррр-пс-пс, гррр-пс-пс — чернобородый, высокого роста, коренастый, с большой головой и черными, как смоль волосами Макарка Дутышев, лежал на широкой лавке в подклете барского дома и тяжело храпел, с посвистом. Богатырь распластался на спине, широко раскинув ноги, густая, темная борода колыхалась по груди.
В полу-мрачном помещении чисто и просторно. От щелястых сосновых стен духовито пахнет смолой. Над крепкой дубовой дверью чадят два тусклых фонаря.
— Макарка! — невысокий, косоглазый, в драной сермяге слуга, придерживая овчину, начал толкать сонного. Кудлатая голова качнулась, и храп смолк.
— Хваре спать. Давай, сподымайся.
Богатырский храп прекратился. Илья Муромец почесал одну ногу о другую. Поднялся. Сел на лавку.
— Ээээваа — проснувшийся зевнул, так широко, что ворона могла залететь в появившееся дупло. Перекрестил рот. Растопыренной пятернёй поскреб шею под грязной бородой. Потянулся. Лицо сонное, опухшее. — Федотка, чаго опять баламутишь?
— Чаго-чаго — коромысло через плечо да ведром в корыто. Гости "дорогие" пожаловали к барину. Помещик приехал из Таганово. Так, что дуй дурень в погреб, тащи варенья, соленья, закуски.
— А чегось его принесла нелегкая, да ещё к обедне?
— Грит, ехал мимо. Приспичило до ветру. Отошел от дороги. Глядь, а там в сугробе, мешок с барахлом. А в нём деньги — рублей пять, мелочью. Раз такое счастье привалило, решил к нам заехать. Отметить благое дело.
— Нуу? — помятое, заспанное лицо Макара всё ещё досыпало, мутные глаза безучастно скользнули по Федоту.
— Баранки гну, да на заборе вешу! Загорелась душа до винного ковша. Вот и сидят с барином. Пьют вино хорошее. Обнимаются. Лобзаются. Песни похабные горланят.
— Нечто наш барин сдобрился, да подал вина хорошего? — не веря в чудеса и доброту родного помещика, произнёс Макарка.
— Осподь с тобою! Нет, конечно. Откель, у нашего, винцо? Этот привез, с собой, тагановский. Большой бутыль! У него же радость. Деньги, почитай задарма нашел. Хотя харчей наших, уже больше найденных, на цельный червонец, нажрали. Экая напасть!
.......
Выполнив тяжеленую работу, охранник погреба широко зевнул и снова завалился на боковую.
— Гррр-пс-пс... гррр-рр...
— Макарка, де ты там? — через некоторое время снова раздалось в подклете. — Опять дрыхнешь?
— Нуу? — промычал в ответ бычок переросток.
— Оглоблю загну и на горбу обмотаю! Давай сызнова, ступай в погреб. Волоки хренку, капустки, огурчиков, грибочков хрустящих.
— Так, они, что, супостаты, ещё не уехали? Ужо вечерня скоро. Сколько же можно жрать задарма?
— Как же, он уедет, ирод? В карты им сыграть загорелось, на деньги.
— Ась? Нечто, Иван Лукич, наш кормилиц, отец родной решил сыграть на свои деньги?
— Хрясь да по мусалу нась! Нет, конечно! На деньги, этого полоумного, играют. Ну, в смысле, на те, которые он невзначай нашел, на дороге.
— А карты от-кель?
— От-тель, глупый ты кабель! Этому проходимцу, покойная матушка, любя, на дорожку, в платок завернула. С тех пор так и лежали без дела.
......
Макар боярином развалился на полатях. Задрал в потолок смоляную бороду и покачивая ногой в драном лапте, душевно выводил себе под нос собственно сочиненный куплет, который в будущем вполне возможно мог стать всенародно любимым шлягером...
А я девка заводна — заводна.
Полюбила мужичка — мужичка.
Вот такая вот бяда — вот бяда...
Упс... брымс... тын-тын-тынс.
Вот такая вот бяда...
Старая, давно не смазанная дверь в подклеть противно застонала так, как будто решетка в темнице. Шаркающие, с трудом перебирающие с места на место ноги вошли в помещение. Хозяин ног глубоко, с надрывом вздохнул.
— Макарушка! — рыдая, промолвил раздавленный горем Федот. — И что за горемычная наша доля? Что за муки-мученические? Не видать нам теперь родной сторонушки. Ни семьи. Ни детей кровинушек. Погибнем мы все в неволе от смерти лютой. И иссохнут наши белые косточки на чужой сторонушке. И останутся вдовами наши женушки...
— Ча-вось опять за беда — за кручинушка?
— Та-вось, морда твоя сиволапая! — звучало еле слышно, скрипучим, словно отсыревшим, голосом. Пятое через десятое, сапогом налево да рожей набекрень. Пришла беда великая. Пришла откуда не ждали. Чёрным вороном спустилась на наши несчастные головушки. А ты стервец подзабористый дрыхнешь как всегда без задних ног!
— Ключ чё ли потерялся, от погреба? — удивлению сторожа подклети не было предела.
— Чё-ли — через забор пе-чёли! — передразнили его в последний, прощальный раз.
— Нас только, что с тобой и ещё несколько человек поставили на кон и проиграли! Теперь ужо — всё! Мы собственность помещика из Таганово. Эх-ма, дуй в погреб. Неси-ка Макарка мед ставленый на хмелю, да на черной смороде. Пущай наш кормилец выпьет вина родного в последний раз из рук наших. Могет одумается родимый, мозги прочистит, а тама глядишь и отыграется.
— Наш? Отыграется?
— Батюшки светы! — Федотка громко швыркнул носом. Убито повел глазами по горнице. Понурый взгляд его остановился на драных лаптях помощника.
— Истину глаголешь, друже... — несчастный заплакал, забожился, закрестился трехперстно. — Наша раззява,... во веки веков не отыграется!!!
Молодой паренек коснулся пальцами клавиш, развел меха — инструмент негромко вздохнул, застонал. Он как бы примерялся к рукам нового хозяина, стоит ему извергать шум и беспокойство или ограничиться тихим, неспешным перебором скрытых от постороннего глаза струн. Музыкант приноровился, нащупал связь между тонами, а потом заиграл, зазвучал уверенно, разлил плавную, звучную мелодию.
Сколько помнят себя сторожили, в Изворкино не было других звуков в окрестном мире кроме звона церковного колокола на небольшой деревенской часовне, ржания лошади, мычания коровы, петушиного пения, скрипа тележного колеса, звяканья цепи около колодца, звонкого тюканья молотка по наковальне, когда отбивают косу...
И вдруг!!! Откуда-то издалека... С неведомой стороны — сторонушки. Скорее всего, от дороги, ведущей в Таганово: Он возник. Стал усиливаться. Зазывать. Трогать простую крестьянскую душу непонятными переживаниями... Объединятся в красивую, зовущую, щемящую душу музыку...
Снова замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.
Только слышно — на улице где-то
Одинокая бродит гармонь... (https://ok.ru/video/17479961134 )
— Что случилось? Что произошло? — недоумённо ветром понеслось по селу?
— Вы слышали? Вы слышали? Где-то, там, играет?
— Ась, что играет? Где?
Так не могли звучать пастушьи рожки, что играли на утренней заре или в лугах, когда найдет на пастуха лирическая минута. И не шутовские дудки, сопелки, трещотки бродячих скоморохов, что веселили народ по доброте души на ярмарках. И не военные барабаны стрельцов....
— Что это? Что это? Что это? — неслось со всех сторон.
— Гармонь, — сладким волнением отзывалось в ответ неизвестно слово.
— Гармонь. Гар-монь. ГАРМОНЬ! — пробуя на вкус сладкое, с душевным теплом новое слово, повторяли слушатели.
По селу медленно передвигались двое саней, каждые запряженные тройкой коней. На одних важно развалился заводной парнишонка с неизвестным музыкальным инструментом в окружении стайки молодых девчат в ярких платках.
Молодец лихо растянул — свел меха, пробежал пальцами по разноцветным кнопочкам, тряхнул кучерявым чубом выбивавшимся из под шапки и... вновь полилась чудесная музыка по округе. Девчата подхватили и звонко, с переливами начали новую песню...
Костры горят далекие, луна в реке купается,
А парень с милой девушкой на лавочке прощается.
А парень с милой девушкой на лавочке прощается.
Глаза у парня ясные, как угольки горящие... (https://my.mail.ru/mail/lora_avdyunina/video/252/255.html?related_deep=1 )
Переборы неизвестного инструмента играли причудливыми переливами, рассыпались серебром и звенели колокольчиками. Гармония вздыхала густым напевом, и выдыхала звуками тоски и надежды. Расправлялось задором, и сходилась в слезах тоски, и криках надежды...
Народ выходил, выползал, вылезал из вросших в морозную землю изб. Недоуменно оглядывался. Крестился. Разгибался. Выпрямлял сутулые спины. И словно зачарованный волшебной дудочкой Нильса шел за санями в сторону дома, где жила семья Никиты Голого локтя.
Музыкант всё усложнял и усложнял мелодию. Его пальцы с непостижимой быстротой скользили то вверх, то вниз, аккорды смешались в один буйный поток звуков. Казалось зажмурь глаза, и покажется, что играет не один человек а несколько.
(Примечание автора. Неофициально: Гармонь, и другие музыкальные инструменты включены в программу обучения учащихся школы Таганово с 1684 года по решению преподавателя школы Голубевой Т.С. Официально: Гармонь — язычковый клавишно-пневматический музыкальный инструмент. Состоит из правого и левого полукорпуса, на каждом из них находится клавиатура с кнопками или клавишами. Впервые на Руси появился в деревне Таганово в конце семнадцатого века и сразу же стал всенародно любимым музыкальным инструментом.)
— Господи, сподоби, своей милостью рабов грешных! — люди стали задавать вопросы, когда собрались возле избы старателя. — А, что сослучилось? Куды все идуть? Что сотряслось?
— Ой, худо! Горюшко — горькое! Горе? — недоуменно звучало с одной стороны толпы. Говорили слабым, упавшим голосом, примиряясь с неизбежностью выпавшего несчастья на простых, никем не защищённых сельчан.
— Наш кормилец, Иван Лукич проиграл семью Никиты в карты.
— Как же Никатка теперяча? Что будет с женушкой, с малыми детками? Помрут ведь убогие, кушать то нечего! Зима лютая на дворе!
— Радость. Радость! Радость? — ответом шло с другого конца.
— Барин из Таганово Голому локтю за заслуги небольшой домик с амбаром да банькой подарил. Вот и радуются крещеные — новоселье.
— Слышали, тагановский помещик Локтю, сдуру, ради прихоти, здоровенную домину подарил и несколько лошадей! — народная молва тут же, на ходу увеличивала награду.
— Вот тебе и крест святой и пречистая богородица! Тьфу... — всё больше разрасталась барская благодарность к бывшему односельчанину. — Представляешь, купчине Воронцову вожжа в одно место попала... Бросил все дела, специально приехал из Москвы, выиграл в карты его самого и всю семью у нашего кормильца! А затем отстроил, этому босяку, здоровенные хоромы, подарил табун редких лошадушек, да есчо понагнал цельный табор голосистых красных девок, с песнями, собирать его в путь — дорожку! Вот, где справедливость на белом свете? Почему одним всё — другим ничего?
Возле небольшой избушки Голого локтя стояли двое саней. Кони, били копытами землю, фыркали и гремели бубенцами, украшенные разноцветными лентами, вьющимися на легком ветру. Сбруя лошадей пылала жаром начищенных медных блях и подвесок.
— Православные, — громко произнес Никита, завершив погрузку своего большого семейства в наряженные яркими лентами сани (Вместе с отощавшей от голода кошкой и коробочкой для домового).
— Приглашаю всех в Таганово! Ко мне, на новоселье! Прошу, люди добрые, на пир честной! Не откажите, будьте гостями...
И люди замерли от такой шальной новости, и, казалось, даже дыхания их не было слышно.
— Да, ещё несколько сундуков злата-серебра отсыпал... — продолжалось увеличение чудачеств странного помещика после паузы. — А иначе откель у Никитки такие деньжища? От пуза напоить да накормить два села?
Тройки весело понесли в сторону Таганово. Вышли на хорошую накатанную дорогу. Кони игриво закусили удила, развели головы в разные стороны. Стали задорно перебирать длинными ногами увеличивая скорость. Снежная пыль поземкой завертела из под полозьев. Зазвенели колокольчики и погремушки. Весело заиграла гармошка, раскатисто зазвучала задорная песня...
