Точно немец, понял Змей. Губы инструктора почти сложились в “ja”, как у Сэнмурва, когда он говорил по-немецки.
— ...Справедливость в космосе — только та, что создают люди. Я создам чуть-чуть справделивости и выпущу вас последним. У вас меньше всех времени на маневры... Хотите отказаться?
Змей улыбнулся, сколько мог, безмятежно:
— Нет.
Инструктор кивнул:
— Номер двадцать шесть, к проходу налево, под светофор, ожидайте.
Группа словно бы очнулась — все включили нарукавники, все скачали карты посадочного района — но уже довольно скоро загорелся зеленый светофор, и кандидатов перевели в роскошный интерьер обзорной палубы.
По меркам Земли, зал провинциального аэропорта. По меркам Орбиты, зал на триста человек — очень много. На галереях туристы. Конечно, и родственники кандидатов, и болельщики, и вон мелькают съемочные дроны... Огромный экран под потолком зала, в некольких местах гиды показывают и поясняют на больших голографических моделях...
Инструктор выстроил очередь по номерам: кроме Хадсона, пока не отказался никто. Прибавилось два инструктора — помогать с посадкой, тоже в синих скафандрах с золотыми лапками “тре крунур”. На старт одного человека минуты две, капсулы конвейером, как в романе Хайнлайна. Для построения траекторий у Змея почти час — а сколько секунд останется реализовать расчет?
Ну точно: первый пошел с небольшой круткой. Экран показал пышный хвост из двигателя ориентации — кандидат перестарался, и капсула закувыркалась уже всерьез, только в обратную сторону.
Змей не досматривал, чем закончится. Шоу, конечно, должно выглядеть острым, ибо вот эти самые туристы на галерее уже немало заплатили за зрелище, а завтра еще и распишут на блогах героизм кандидатов, привлекая к тяжелой пилотской работе очередные сотни роматников. Ради этого училище и старается. Прошлогодний экзамен требовал в одном пустотном скафандре пролететь пять километров, пристыковаться к мертвому модулю и запустить его жизнеобеспечение — но управиться быстро, потому что последних трех не принимали. Позапрошлогодний экзамен — пожар в челноке с группой. Разобраться, погасить огонь, исправить по возможности поломки, двигатели запустить, восстановить ориентацию и вернуться на заданную траекторию. И это еще только училище! Академии — Байконур и Канаверал — устраивали целые испытательные недели, по итогам которых кандидатов просвечивали не хуже рентгена. Змей туда документы не посылал: семьсот человек на место, чистая рулетка, в прибыли останется лишь казино.
Металл обзорной палубы выглядел уже не давяще-холодным — скорее, остро-пронзительным. Фермы титановые, облицовка иридиевая, фигурные детали платиновые, золотые — весь металл добыт из астероидов. Стекла — монокристаллы сапфира, выращенные в невесомости. Мягкие подушки сидений — “гибкая сталь”, мета-материал, сконструированный и собранный нанороботами поштучно из атомов серебра и железа, тоже вне действия земной гравитации.
Тут все вне действия земной гравитации, чужое насквозь, до корней зубов. Змей неожиданно понял: отказники выходят из очереди вбок не потому, что так уж испугались трудностей. Они выбирают остаться все-таки человеком Планеты, не Орбиты.
Пошла очередная капсула; Змей и за ней следил краем глаза. Риск не может превышать определенную меру, иначе желающие поступить слишком быстро закончатся. Да и спасателям ни в хвост не уперлось ловить малолеток по всей орбите. Тем более, получить капсулу в теплицу или терминал орбитального лифта — вот в этот самый, кстати — никто не хочет. Вес капсулы известен, максимальная перегрузка, ограничивающая ускорение отстрела, известна. Следовательно, сброс капсулы возможен в ограниченном диапазоне скоростей и в пределах какого-то конуса траекторий. Точно узнать собственный путь можно только после отстрела, и тогда уже можно строить баллистику — зная давление рабочего тела в баках, соответственно, и запас на маневры.
Инструктор отвел в сторону еще отказника. На галерее кто-то расстроено провыл. Очередь сдвинулась.
В панорамных окнах — Земля, дневная сторона, Южная Америка. Звезд не видно, и орбитального хозяйства тоже почти не видно, Солнце все забивает. Хотя — вон багрово-рыжие радиаторы мощного реактора. Лениво поворачиваются хрустальные салатницы орбитальных ферм, подставляя Солнцу бока в соответствии с графиком освещенности. Далеко-далеко неимоверно яркие маяки рудных тел: там астероиды, притащенные в Зоны Лагранжа, для разборки на ценные металлы. До них три земных диаметра, но алые маяки рассчитаны на огромную дальность, потому как вмазаться в связку железно-никелевых кеглей верная смерть любому. Где-то рядом с ними белые и синие контурные огни самих орбитальных верфей, но вот их-то на таком удалении, да на солнечной стороне, уже и не видно. Зато вон и вон еще, левее — белые кинжалы работающих двигателей... Найдись под рукой визир или локатор, можно замерить скорость, запросить название и курс корабля... Ну, пока он разгоняется. Когда поднимется выше радиационных поясов, на орбиту вывода — его с низкой околоземной орбиты, с НОО, уже никто без приборов не разглядит.
Кораблей с каждым годом все меньше, грузопоток переходит на Аризонский Орбитальный Лифт. Лифт оказался удачным и вызвал дискуссию: не посадить ли на геостационар еще пару таких же? А лучше десяток, и замкнуть их все на рукотворное кольцо вокруг Земли. Понятно, что занятие лет на сто — ну так главное же мечта, цель на завтра!
Сегодня Внеземелье делится на “низкое” — под радиационным поясом — и “высокое”, над хвостом протонов.
На высокие орбиты притаскивают астероиды, что потом пойдут в области Лагранжа, под разборку. Там же плывут верфи, сборочные блоки, обсерватории службы Солнца. Крутятся громадные радары астероидной защиты, и телескопы заатмосферных филиалов самых богатых университетов.
Там же базы ядерных буксиров-”факельщиков”, про которых снимают красивое кино. Вылет на перехват опасно близкого астероида: командир — кремень-мужик; штурман — белая-и-пушистая; обязательно стажер-недотепа; для политкорректности брутальные ядерщики-негры; расходный материал слезогонки — бессчетные ракетчики-китайцы. Смешать, но не взбалтывать! Бессонные ночи за вычислением траектории (та самая белая-и-пушистая штурман), неизбежная авария (недотепа-стажер, да), героическое превозмогание до предпоследнего китайца, триумфальное возвращение... Не то, чтобы Змей фильмами так уж восхищался — но клуб назвал “Факел” и поступил все же не в торговый техникум, а пробился в летно-орбитальное...
На высокой орбите базы “Лепестка”, от которых равномерно ходят “баллоны” к Луне, за изомерным топливом, чтобы все вокруг питалось, горело и вертелось. Громадные радиаторы энергостанций сияют рыже-багровым — на спецфорумах люди говорят, инфракрасное излучение даже нагревает обшивку мимолетных кораблей, искажая показания радаров, и потому навигация в тех краях с особенностями...
Еще с высоких орбит удобнее стартовать к астероидам и к Марсу. Это уже именуется Внеземельем “дальним”, и ходивших туда капитанов чуть меньше сотни.
Скоро, впрочем, положение изменится. На высокие орбиты уже выведены без малого сто колоний О’Нейла, каждая вместимостью в десятитысячный город. И где-то среди них Змеев дед, прошедший омоложение. Там же и Винни, в числе колонистов. Или еще не там, еще в переселенческом лагере, у основания Аризонского Лифта?
Зато с низких орбит удобней обслуживать Землю. С геостационара это, как ни странно, невыгодно. Высота геостационарной орбиты, на которой вся земная связь и GPS — тридцать шесть тысяч километров. Еще раз, вдумчиво: тридцать шесть тысяч!
Тут живо поймешь, почему все так полюбили на дирижабли антенны вешать. Есть же разница, посылать сигнал на двадцать километров наверх, и потом на двадцать вниз — или на тридцать шесть тысяч вверх, и потом ждать, пока еще столько же проковыляет обратно.
Только дирижабль в стратосфере сдуть может, струйные течения быстрее иных самолетов — а спутник на низкой орбите ветру недоступен, и его электроника в безопасности от стокилометрового разряда, от громадной молнии-”спрайта”. Пускай до “низкого” спутника вдесятеро дальше, чем до дирижабля — зато в сто восемьдесят раз ближе, чем до геостационара. Правда, на низких орбитах атмосфера за штаны хватает, спутнику постоянно приходится двигателем подрабатывать, топливо жечь и рабочее тело тратить. Зато сигнал туда-сюда успевает обернуться с приемлемым временем отклика, и протоны радиационных поясов его не искажают...
Вот как выглядело Внеземелье на беглый взгляд кандидата в пилоты. Подробностями Змей голову не забивал: он выбрал провести тут если не всю жизнь, так большую часть. Куда спешить? Медленно спустимся с горы...
Ага, и тебя выдерет все стадо. Ну, по крайней мере, один дойче камераден. Вон идет, скалится: небось, очередную пакость выдумал...
Змей посмотрел на часы: “у нас еще до старта четырнадцать минут”, как в песне. Жестом немец предложил пройти к решетчатой опоре. Чтобы не слышал двадцать пятый кандидат, понял Змей.
— Предлагаю отказаться, — инструктор не улыбался.
— Гагарин смог, и я смогу.
— Русский?
— Яволь, герр инструктор.
— Как догадались?
— Друг знает немецкий. Вы постоянно губами произносите “ja”, потом спохватываетесь и говорите “yes”.
— Ферфлюхте швайнехунд! Русские никогда не отказываются. Гагарин, стыдно, ja. Таких мы списываем строго по показаниям датчиков, а это чистая физиология. Пульс, частота сердечного ритма, сопротивление кожи... Еще ни один списанный просто так не ушел, все оспаривали отчисление через суд. Но Старика не переспорить никому.
Немец помолчал секунд шесть и добавил:
— Давить вас будут весь первый курс. Понятно, зачем?
— Чтобы реальная работа после придирок в училище вызывала положительный эмоциональный фон, — кивнул Змей. — Что благоприятно влияет на точность, аккуратность и мотивацию пилота.
— Учебник читал, вижу. — Глаза инструктора белесые, ни цвета, ни выражения. — Если я тебя сломаю, меня наградят. Слабые не нужны. Но, если ты продержишься, меня наградят в десятикратном размере. По той же причине. Правила игры знаешь?
— Ничего личного. Только служба.
— Орднунг, — инструктор оскалил чистые длинные зубы, — квадратиш, практиш, гут. Слушай, дам совет. С девками в училище даже не стой рядом. И с пидорами, которые “определили себя, как третий пол”. Старайся не оставаться наедине с любым, кому ты можешь ficken... Ну, понял? Браслет всегда включен, общение строго уставными командами. Браслет не выключай никогда. Совсем! Если тебя выгонят за харрасмент, я останусь без приличных денег.
Инструктор подмигнул — опять же, чтобы не заметили со стороны:
— Девок полно внизу. Просто ходи в нашей форме, и аллес гут. Я проверял.
— Герр инструктор. А почему вы заговорили со мной?
— Никто из них не догадался полезть в планшет. Я же не запрещал. Они все умные, отлично сдали тесты. По тестам ты предпоследний, кстати. Но все они привыкли, что мир вокруг...
Инструктор повертел пальцами:
— Добрый, ja. Что космос подождет, пока они сообразят. Что им прикажут или кто-то махнет флажком — и тогда можно уже бежать.
— Герр инструктор, здесь так легко пишут анонимки?
— На наш с тобой разговор уже наверняка пишут. Что ты меня подкупаешь, чтобы я дал тебе больше времени для маневра или подсказал частоты маяка. И лучше тебе не знать, что ты мне якобы предлагаешь в оплату. Arch mitt uns! Но Старик — для тебя господин ректор — шайзедрек не читает. Ему надо, чтобы ты умел хорошо летать и причаливать, а не трактовать законы. Здесь места не для юристов.
Немец хмыкнул:
— И ты, кстати, можешь на меня написать. Приложить видео разговора. И меня выгонят с позором. Но тебе тогда — несчастный случай, без вариантов, где бы ты ни оказался. Все просто, юнг русише камрад. Это внизу, — мужчина постучал синим пластиковым сапогом скафандра по палубе, — можно пройти на работу по квоте для анацефалов, и оставаться в штате, политкорректно подлизывая убертойлеттенляйтерин. Здесь космос. Нам тут не нужны ни дураки, ни дармоеды. Ты кажешься мне нормальным. Я твой шанс. Ферштеен зи?
— Яволь, герр инструктор.
Немец подмигнул, отошел, обернулся и сказал громко, явно для соседа:
— Кроме обычной крутки, вы уже про нее поняли, для вас личный подарок. Посадка на днище для номера двадцать шесть — незачет. Вам засчитываю только маяк. Арбайтен!
Инструктор отошел к посадочной площадке. Змей зевнул. Когда столько пугают, рано или поздно страх выключается. Или дойче фельдбефель именно такой эффект планировал?
Хорошо планировать, когда есть высота. Плохо выравнивать на уровне крыши! Саня, не нужно собой рисковать. Бабушка просит — летай пониже!
Четверостишие из Вениамина Каверина, роман “Два капитана”... Что ж, запас высоты двести тысяч, есть чем планировать. А вот и капсула с большими белыми цифрами “26” — видно, что накрашено поверх горелого борта...
