Он уже не дышал, когда человек в одежде жреца Огня убрал свой камень. Больше он ничем не мог помочь Гаэрену. От созданного чернокнижниками яда, которым охотники смазывали свое оружие, противоядия не было. Спрятав камень обратно в футляр, человек ушел из ущелья. Он шел и читал благодарственную молитву Начальному Пламени, ибо сегодня он сохранил еще одну душу для будущего.
Зеленый камень много лет пролежал в храме Огня в Зу-Гаре. Потом человек по имени Листар украл его из храма. Он услышал от фартовых ребят в Теитуме, что в западных областях империи каролит ценится дороже, чем алмазы или сапфиры. Глупые западные варвары не понимают, что зеленые камешки — всего лишь застывшая кровь каких-то древних ящериц. Ну что ж, на то боги и создали дураков, чтобы умные люди пользовались их глупостью.
В Теитуме Листар продал каролит азорийскому купцу за восемнадцать серебряных монет. Купец продал камень наместнику Теитума за сорок золотых дракианов. Через восемь лет этот кристалл украсил маршальскую цепь Великого Видящего скроллингов. Это случилось в день, когда расы подписали обновленный Свиток, ибо прежний, подписанный в древности, утратил силу с гибелью драконов, Стражей Силы. В тот день орден скроллингов, созданный еще великим Хейлером, был возрожден после Северных войн. Великий Видящий сразу догадался, что этот камень — живой.
Пользуясь этим камнем, Риман ди Ривард, последний Великий Видящий воинов Свитка соединил воедино дух погибшего Гаэрена, Света Зари и тело умершего мальчика, думая, что спасает девятого императора Лаэды. Остальное довершила заключенная в каролите магия Превращения.
И Гаэрен проснулся.
Из заклубившейся над Чудовым Бором тучи в дом Липки беспрерывно били зеленые молнии. Потом вдруг крыша дома начала подниматься, будто схваченная невидимой рукой. В воздух взлетели охапки соломы, обломки стропил, доски — все это закружилось в могучем вихре, с невероятной скоростью взлетело к небесам в зеленом призрачном свете молний.
— Заряяяяяятааааа! — Липка, обезумев от горя, бросилась к дому, но Хейдин схватил ее. Она вырывалась, ортландец прижимал ее к себе. Руменика стояла, открыв рот, совершенно ошеломленная происходящим.
— Ни хрена себе! — только и смогла она сказать.
Над домом возник бешено вращающийся полупрозрачный голубоватый шар исполинских размеров. Его дымчатая поверхность вспыхивала мириадами огней. А потом из шара на Хейдина глянула пара глаз, сияющих изумрудным огнем.
Это видение продолжалось мгновение. А потом фестоны радужного ослепительного пламени ударили во все стороны. Село и равнина осветились нежным розовым светом, и даже проглянувшие в прорехи облаков солнечные лучи будто обесцветились.
Хейдин на короткое время почти ослеп. Потом зрение вернулось к нему; в глазах плясали радужные пятна, но ортландец продолжал смотреть на удивительное волшебное действо, происходящее перед его взором. Это было действительно что-то неслыханное и невиданное, такое, во что даже Хейдину, привыкшему за последние дни к разным магическим проявлениям, было очень трудно поверить. Из многоцветного огня, полыхавшего над тем, что еще совсем недавно было избой Липки, а теперь превратилось в бесформенную груду обугленных бревен и обломков, на глазах пораженных людей рождалось существо, которая могла породить только самая могущественная магия — Магия Изначального Пламени, когда-то создавшая миры.
Существо, поначалу призрачное, обретало материальность, разворачивало тугие изгибы своего грациозного, сильного, покрытого многоцветной чешуей тела; вот оно опустилось на мощные искривленные лапы, расправило кожистые крылья тридцати локтей в размахе. Гордая голова, увенчанная парой забавных рожек и перламутровым гребнем, смотрела на застывших в оцепенении людей и жалобно ржущих лошадей, и во взгляде существа было явное самодовольство.
Дракон, подумал пораженный Хейдин. Самый настоящий дракон, какими их всегда представляли и изображали художники, скульпторы, фантазеры и сочинители героических песен. Мощный, красивый, рожденный в языках космического пламени. Чудесное существо, пришедшее из глубокой древности, из тех легендарных времен, когда боги еще жили на земле. Так вот что пытался ему сказать Зарята. Вот что таил его необъяснимый сон. Вот зачем приходил в этот мир Легат, чтобы убить мальчика. Дракон, которого он сейчас видит перед собой — это...
— Зарята! — ахнула Липка, прижавшись к Хейдину и дрожа всем телом.
— Дана! — воскликнула Руменика.
Пламя померкло. Дракон стоял над чадящими развалинами дома, переминаясь с лапы на лапу и глядя вокруг виновато, словно нашкодивший пес. Радужные огоньки, пробегавшие по чешуе, исчезли; теперь чешуя на боках и хвосте переливалась всеми мыслимыми оттенками зеленого и голубого, на спине была почти черной, а на брюхе — охристо-золотой. Голова на длинной шее была покрыта мощными роговыми щитками — такие, казалось, не пробьет никакая сталь. Какое-то время дракон был неподвижен, словно изваяние — подняв голову и расправив огромные крылья, он замер в величественной позе, будто хотел, чтобы его получше рассмотрели. Потом глаза существа, сверкнув зеленым огнем, остановились на трех людях, застывших у его ног. Послышалось сопение, и дракон пошевелился.
— Липка? — спросил дракон. Голос его звучал немного неестественно, будто проходил через длинную медную трубу, но все равно оказался бархатистым и очень приятным. — Руменика? Хейдин?
— Зарята! — Липка больше не смогла вымолвить ни слова.
— Зарята? Да, меня звали Зарятой, — ответил дракон. — Но мое настоящее имя Гаэрен, Свет Зари. Любопытно, что имя "Зарята" чем-то созвучно моему настоящему имени.
— Я сплю! — пробормотал Хейдин. — Или сошел с ума. Этого просто не может быть!
— Дракон! — восхитилась Руменика. — Надо же, настоящий дракон. Я про них только из сказок знаю. И какой красивый!
— Я же говорил вашему величеству, что невероятно красив, — самодовольно заявил дракон. — Но ваше величество почему-то усомнилось в моих словах.
— Ваше величество? — Хейдин вопросительно посмотрел на Руменику.
— Не обращай внимания, местьер Хейдин, — Руменика покраснела.— Всего лишь детская причуда нашего новорожденного друга. Он почему-то называет меня принцессой и...
— Руменика ди Крифф — наследная принцесса дома Лоэрика Великого, дочь Йола ди Криффа и Беренгарии, принцессы Лаэды. Именно она девятый император девятой династии Лаэды, — заявил дракон и склонил свою фантастическую голову почти к самой земле. — Ваш слуга, госпожа!
— Охренеть! — У Руменики было такое лицо, словно она вот-вот собирается упасть в обморок. — Эй, скажите мне, что я вижу сон. Я искала брата, а нашла дракона.
— Так это ты тот самый девятый император, ради которого я здесь? — Хейдин в изумлении посмотрел на Руменику.
— Так говорит он, — Руменика показала на дракона, застывшего в почтительной позе. — Эй, скажи, что ты пошутил! Все мы думали, что это ты, принц Дана, сын Ялмара — настоящий император Лаэды.
— Вполне понятное недоразумение. Я когда-то действительно был принцем Даной. Мы с вами, ваше величество, об этом уже говорили, — объяснил дракон. — Самое поразительное, что имя "Дана" мне тоже подходит; на одном из древних наречий Запада оно означает "Рассвет". Однако теперь вы все видите, что я никак не могу быть императором. Я дракон. И я счастлив тому, что наконец-то стал самим собой.
Руменика ничего не ответила — из всего словарного запаса у нее на языке вертелись только самые отборные и непристойные словечки. Она просто стояла, скрестив на груди руки, и во все глаза смотрела на дракона. Липка плакала, не то от счастья, не то от потрясения. И лишь Хейдин даже после всего виденного не смог забыть о приближающейся коннице.
— Что же теперь делать? — спросил он дракона.
— Теперь я буду продолжать считать вас моей семьей, — сказал дракон. — Если ее величество позволит, я бы счел за честь называть себя ее братом...
— Слушай, хватит меня величить! — не выдержала Руменика. — У меня имя есть. Изволь называть меня по имени. Терпеть не могу всех этих политесов!
— Как угодно вашему величеству. Я буду называть Липку и... Руменику моими сестрами, как называл раньше. Ты, Хейдин, будешь мне как бы отец. Игра так игра! О, а вот и мой названный брат бежит!
Дракон подмигнул Ратиславу, который, встревоженный яркими сполохами, прибежал к Липке и теперь с трудом заставил себя войти во двор. Юноша был потрясен так, что забыл, зачем пришел, и только расспросы Хейдина помогли ему прийти в себя.
— Там, — сказал Ратислав, не сводя глаз с дракона и неопределенно показывая рукой.
— Что там?
— Там они готовятся. Я сам видел. Готовятся напасть.... Вот это да! Это Зарята, да?
— Вы все похожи на сумасшедших, — объявил дракон. — Я так хотел сделать вам сюрприз, а вы ведете себя не совсем вежливо.
— Ты должен нас извинить, — сказал за всех Хейдин. — Не каждый день приходится встречать живого дракона.
— Что там за движение? — Дракон всмотрелся вдаль, туда, где двигалась на равнине конная колонна монголов.
— Это наша очень большая неприятность, — сказал Хейдин. — Ты проснулся в весьма сложный момент. В этой стране идет война. И наши враги очень близко. Еще немного, и они будут здесь.
— Враги, — сказал дракон. — Охотники. Очень скверно.
— Еще как скверно! — Хейдин прикинул расстояние, которое осталось монголам, чтобы дойти до деревни и понял, что убежать они уже не успеют. — Ты слишком долго и эффектно просыпался. Как, ты сказал, твое имя?
— Свет Зари.
— Значит, просто Зарята. Это имя тебе очень подходит.
— Но мое имя другое!
— Привыкнешь к этому. Игра так игра.
— А я буду звать тебя Даной, — сказала Руменика.
— Он что, останется с нами? — шепнул Ратислав Хейдину.
— Нам некуда его девать.
— Если идут охотники, нам надо спрятаться или уйти, — неожиданно сказал дракон.
— Золотые слова, клянусь пряжей Атты! Только уйти нам не удастся. И спрятаться тоже. Охотники, как ты их называешь, на лошадях. И едут они быстро. Они догонят нас. У тебя есть другие идеи?
— У меня очень много идей, — сказал дракон и взмыл в воздух.
Тенгиз-нойон поручил командование в авангарде сотнику Эрдегену, а сам ехал в передовой сотне второй тысячи. Здесь, в окружении тургаудов,* он чувствовал себя в большей безопасности, чем во главе войска. Хотел ли Тенгиз-нойон признавать это, или не хотел, но старый Баин сегодня утром нагнал на него страху.
Старый шаман явился к нему в юрту на рассвете, когда ночная темнота едва только начала сменяться серыми сумерками. Тенгиз-нойон только проснулся и лежал на войлоке, наслаждаясь теплом и приятной расслабленностью в теле. Старый Баин вошел молча, как привидение — только идолы на его облезлой козлиной шубе мелодично звякали. Он прошел к центру юрты, уселся на пятки у жаровни и долго молчал. Тенгиз-нойон не стал торопить гостя. Если Баин молчит, значит, ему так угодно.
— Здоров ли ты, премудрый Баин? — спросил вежливо хан, не вылезая из-под войлоков.
— Я здоров, — проскрежетал старик. — Хорошо ли ты спал этой ночью, Тенгиз-нойон, храбрейший из багатуров?
— Хвала Тенгри, хорошо. Я всегда сплю в походах хорошо.
— А я спал плохо, — произнес Баин, грея над жаровней узловатые раздутые артритом пальцы. — Мою душу посещали небесные онгоны**, охранители народа монголов. Они спустились сюда, в эти снега и болота, чтобы предупредить о грозящей нам великой опасности.
— О какой еще опасности? — Тенгиз-нойон постучал рукоятью плети в медный таз для умывания, вызывая слугу.
— Мы пришли в страну, которой правят не люди, а черные злые онгоны, — сказал Баин. — Вспомни, когда мы шли на город Резан, они с воем плевали нам в лицо снежной метелью
* Тургауды — у монголов элитная тяжелая конница, телохранители хана
** Онгоны — в монгольской мифологии духи.
и проламывали лед на реках, чтобы мы не могли войти в земли урусов. Под городом Ульдемир они морили наших коней, а в городе Туржек* злые урусские онгоны напустили моровую язву, чтобы лишить нас добычи. Теперь, когда мы идем на богатый город купцов Новгород, злые онгоны сделают все, чтобы нас остановить.
— Э! — Тенгиз-нойон сделал отстраняющий жест рукой. — О чем ты говоришь, премудрый и всезнающий? Пристало ли нам, завоевателям вселенной, бояться каких-то жалких духов этой земли?
— Ты недооцениваешь опасность, — заметил Баин. — Онгоны — хранители сказали мне, что на пути в Новгород нас ждет великое испытание.
— Урусское войско? — Тенгиз-нойон велел слуге, принесшему в юрту поднос, подать чашу с чаем и старому шаману. — Новгородцы? Ну что же, сразимся с ними. У меня приказ от сиятельного Субэдея — не позволять себя остановить никому и ничему. Через неделю мои кони будут рыть копытами снег у стен Новгорода. Но я послушаю тебя, мудрейший, и пошлю вперед дополнительные караулы.
— Я говорю не об урусах, — Баин даже не заметил предложенной ему пиалы с чаем.
— О ком же тогда?
— Я видел огонь. Он пылал так жарко, что стальные мечи плавились в руках, а лица сползали с вопящих от боли багатуров, будто капли воды с жирного блюда. Это был сверхъестественный огонь. Он опалил и меня, и оттого я проснулся.
— Опалил тебя?
Вместо ответа Баин засучил рукав своей козлиной шубы и показал изумленному хану свое тощее предплечье. Хан брезгливо поморщился — внешняя сторона предплечья была покрыта волдырями и вздулась.
— Может, ты во сне угодил рукой в жаровню? — сказал он.
— Я тебя предупредил, — сказал Баин, лицо которого осталось непроницаемым, так что мысли и эмоции шамана угадать было никак нельзя.— Через час ты двинешь войско дальше, на Новгород. За тобой идет сам великий Субэдей со своим туменом, за ним — сам Покоритель вселенной. Если ты встретишь огонь, который остановит тебя и заставит обратиться вспять, твоя звезда закатится. Покоритель вселенной не простит поражения тому, кто до сих пор знал только победы.
Шаман ушел, оставив Тенгиз-нойона в тяжелых раздумьях. Таких тяжелых, что вареная конина и чай, сваренный с молоком и бараньим жиром, стали Тенгиз-нойону не в радость.
В чем-то шаман прав — эта земля полна неожиданных сюрпризов. И к ним лучше готовиться заранее. Что бы там ни приснилось Баину, старик действительно его предупредил. В народе говорят; "Предупрежденный стоит вооруженного". И за это старику, пожалуй, следует послать дары.
— Урумчи!
Вошел невозмутимый телохранитель, дождался, пока хан не допьет пиалу с чаем.
— Возьми урусский торлоп**, половину туши барана и мех с кумысом и снеси все это в подарок премудрому Баину. Скажи, хан понял и оценил твое предостережение и благодарит тебя.
Затем Тенгиз-нойон вызвал слуг и велел развязать свои переметные сумы. В одной из них хранился дорогой, тонкой работы циньский
* * *
доспех из стальных пластинок, стальные наплечники, поножи и нарукавники и стальной же шлем, покрытый сверху красным лаком, с назатыльником и кольчужным подшлемником. Тенгиз-нойон облачился в этот доспех. Ходить стало тяжелее, зато на душе у хана стало спокойнее.
