Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

— Здравствуй, Марьюшка, ты скучала по мне? — обратился я к девочке.

— Скучала, — ответила она и тут же спросила: — А ты привез мне гостинец?

— А как же, и тебе, и Глаше, и матушке вашей с дедом. Только сейчас недосуг, а как встанем на привал, так я вам их и отдам. Хорошо?

— Нужен мне твой гостинец, черт ты заморский! — пробурчал на мои слова старик.

— Не скрипи, старинушка, — усмехнулся я, — житья бы вам в Устюжне все одно не дали бы, и ты, поди, знаешь почему. А так увезу вас в Москву да к делу пристрою — глядишь, и проживете.

— Что-то ты больно добрый.

— Что есть, то есть!

Когда мы вернулись в Москву, уже изрядно похолодало и зарядили дожди. Последние версты были сущим мучением, но близившаяся цель нашего путешествия придавала нам сил. Стрельцы, караулившие заставу, поначалу не хотели выходить и убирать рогатки, но взбеленившийся Вельяминов так кричал и грозил им всякими карами, что его признали. Кто-то из караульных сбегал за Анисимом, благо тот, по счастью, был недалеко, а уж он распорядился запустить наше бравое, хоть и изрядно промокшее, воинство.

— Это хорошо, что ты, князь, вернулся, — торопливо рассказывал он, намокая вместе с нами под дождем. — Сегодня переговоры с ляхами были, договорились, что они всех русских отпустят, какие есть в Кремле.

— Это пленных, что ли?

— Не только пленных, а всех бояр, какие вместе с ними в Кремле заперлись. Видать, совсем невмоготу им в осаде, не иначе скоро сдадутся.

— Дай-то бог, — перекрестился Аникита, — а когда выпустят?

— Договорились, будто завтра поутру.

— А это еще что такое? — воскликнул я, от неожиданности осадив лошадь.

На месте нашего лагеря вместо палаточного городка стоял настоящий форт. В центре него возвышался настоящий терем с высокими стрельчатыми крышами и ведущими на второй ярус наружными лестницами. По углам высокие четырехугольные срубы, крытые дранью, а промежутки между ними огорожены тыном. Пока я, Аникита и Кароль потрясенно смотрели на это невесть откуда взявшееся сооружение, довольный произведенным эффектом Анисим подскакал к воротам и закричал:

— Спите, басурмане? А ну отворяй!

— Wer ist da? — раздался голос из-за ворот. — Bist es du, Anissim? Was zum Teufel möchtest du?[35]

— Открывайте, шайзе свинорылые! — закричал им стрелецкий сотник.

— Und verdammt, schnell[36], — добавил фон Гершов.

Караульные сообразили, что Анисим вряд ли так хорошо научился немецкому, выглянули из своего укрытия и, узнав своего командира, кинулись открывать ворота. Как видно, из терема нас заметили раньше, и, едва мы въехали в ворота, нам навстречу выбежал Рюмин.

— Прошу простить меня, ваше высочество, если бы я знал о вашем приезде заранее, я бы приготовился к встрече наилучшим образом...

— Полно, — оборвал я его словоизлияния, — если у тебя внутри натоплено, я все прощу.

— Ну разумеется!

— Тогда вели принять коней, — весело проговорил я, спешиваясь, и, обернувшись к Лелику, добавил чуть тише: — А вот часовые расслабились, пора им напомнить, что такое служба.

— Будьте уверены, мой герцог, даже если бы вы не обратили на это внимания, я бы не дал им спуску!

— Не обратил внимания? С кем ты меня спутал, Кароль? Ладно, я на тебя надеюсь.

Внутри терема нас ожидал радушный прием, теплая печь и сухая одежда. Выпив по изрядному кубку нагретого вина и переодевшись в сухое, мы расселись в просторной горнице в ожидании ужина, и я, чувствуя себя все более благодушно, сказал:

— Ну, рассказывайте.

— О чем? — переглянулись Клим с Анисимом.

— Откуда это, черт вас дери!

— Терем-то? — пожал плечами Клим. — Большое дело! Брошенный стоял за Кукуем, так мы разобрали да перенесли.

— А прочее?

— А что прочее? Лесу кругом довольно, нарубили да поставили, невелика важность.

— Я думал, мои драбанты не имеют таких талантов.

— Да где там! Мы с князем Дмитрий Михалычем договорились, наши в караулах стояли да ляхов в Кремле стращали одним видом своим, а Кузьма Минич нам за то трудников из посохи прислал. Да стрельцы Анисимовы пособили, их-то слободы погорели вовсе, а в чистом поле зимовать несподручно. Вот так и сладили острог — и сухо, и тепло, и от врага, если что, отбиться.

— Изрядно! А много ли серебра на сию затею извел?

— Да какое серебро, ваше высочество! Даже обидно — говорю же, драбанты отработали, да сами где топором, где теслом, вот и сладили.

— Ну, коли так, то что скажешь? Молодец ты кругом, Клим Патрикеевич, хвалю! Вот вернемся домой — проси чего хочешь за службу. А где?..

— Настасья с Ксенией? Известно где — на женской половине, все как у людей, только они сейчас на поварне, полагаю, слуг ваших гоняют.

— Хорошо. Там с нами семья прибыла, старик да его дочка с двумя девочками. Размести их да к делу какому приставь. Их разбойники едва живота не лишили, пришлось с собой брать. Люди они вольные, а роду простого.

— Как скажете, ваше высочество, — поклонился Рюмин и вновь наполнил наши кубки.

Мы еще раз причастились живительной влагой и буквально почувствовали, как по телу разливается тепло.

— А что за Ксения? — спросил раскрасневшийся Аникита.

— Да так, — неопределенно ответил я, мысленно чертыхнувшись, — а что, кормить нас сегодня будут?

Буквально тут же по горнице забегали слуги, принесли большой горшок с кашей и блюдо, полное жареного мяса. Отметив про себя, что люди мои не бедствуют, я с удовольствием приступил к трапезе. Мои ближники последовали моему примеру и с энтузиазмом принялись за еду. Только Вельяминов сидел как мешком ударенный и почти ни к чему не притронулся.

— Аникита, ты чего? — спросил я с набитым ртом. — Али день нынче постный? Так винище это тебе трескать не помешало!

— Нет, княже, день нынче скоромный, да и мы с дороги, так что греха никакого. Просто вспомнилось...

— Если воспоминания отбивают аппетит, то ну их, такие воспоминания! — глубокомысленно заметил я, обгрызая кость.

— Прости, князь, — тряхнул головой Вельяминов, будто сбрасывая с себя наваждение. — И вправду, чего это я! Налейте, что ли?

— Вот это по-нашему, по-бразиль... в смысле, по-мекленбуржски! — засмеялся я. — И то правда, Клим, не спи!

— Эх, сейчас бы песенников... — задумчиво потянул Анисим.

— А что тебе мешает, на свадьбе Михеля и Гертруды ты, помню, так голосил, что все окрестные кобели обзавидовались.

— Эх, герцог-батюшка, чего вспомнил, а и вправду — споем?

— Да ради бога! Только Лелику петь не давайте, а то от его пения с тоски удавишься! Хуже него только Петерсон поет, но с тем понятно — викинг как-никак.

Окружающие посмеялись, припомнив незатейливое пение нашего шкипера, а я, пользуясь заминкой, решил выйти наружу. Влажный холодный воздух приятно освежил мое разгоряченное лицо, и я, запахнув на груди длиннополый кафтан, долго смотрел на низкое небо, затянутое серыми облаками. Потом взгляд мой спустился ниже, на окружающие кровли, потом к навесам, под которыми уже хрупали овес наши кони. Уже собираясь входить, я понял наконец, чего не хватает. Над моим острогом не был поднят мой штандарт. Первым побуждением было устроить своим подчиненным немедленную выволочку, и я решительно направился в терем. Но планировка русских теремов была совершенно непривычна для меня, и я, сам не знаю как, прошел в другие сени и неожиданно для себя оказался на другой его половине. Пройдя в горницу, я увидел сидящую у затянутого пузырем окна Ксению, что-то вышивающую на пяльцах. Увидев меня, она вздрогнула и, отложив рукоделие, встала и с достоинством поклонилась. Мне ничего не оставалось, как ответить ей тем же.

— Здравствуй Ксения Борисовна.

— И ты здравствуй, герцог Мекленбургский.

— Я, кажется, заблудился немного, а где Настя?

— Ты в своем тереме, герцог, а Настя ушла готовить тебе и твоим офицерам баню с дороги.

— Баня — это хорошо, особенно после похода. Что же ты не спросишь, как я съездил, с чем вернулся?

Ксения подняла на меня взгляд, полный печали, но не успела ответить, поскольку за стеной раздались шаги и в горницу, распахнув дверь, вошла Настя.

— Настенька, а я тебя искал...

— Вижу, князь, — отвечала она мне с улыбкой, — а я тебя ищу, баня истоплена. Не желаешь ли попариться или ближников подождешь?

— А ну их, они там петь собирались, я чаю, это надолго, — отвечал я ей, усмехнувшись, и, выходя из горницы, обернувшись к царевне, сказал: — Мы после поговорим.

Однако поговорить с царевной в тот день так и не получилось — едва я вышел из горницы вслед за Настей, она обернулась и, ни слова не говоря, с плачем кинулась мне на шею.

— Настенька, ты что, милая, — растерянно пытался я успокоить плачущую девушку.

— Где ты был, где ты так долго был, — плача повторяла она, не отпуская меня. — Я уж не чаяла тебя и увидеть.

— Да что ты, что со мной сделается, вот он я, живой, — пытался я успокоить ее сначала словами, потом поцелуями, пока на нас не накатила и не накрыла с головой страсть.

Проснувшись, как обычно, рано утром, я потянулся и, не найдя рядом Насти, удивленно привстал. За мутным оконцем серел рассвет, так что пора было вставать. День обещал быть насыщенным. Оглядев раскиданные в живописном беспорядке по горнице вещи, я хмыкнул про себя: "Эх, зарекался чукча сначала лыжи снимать, а только потом интим". Завернувшись в рядно, служившее мне одеялом, я озадаченно посмотрел на ведущие из горницы двери. Выглянув в одну из них, едва не запнулся о стоящую в соседнем помещении лохань с остывшей уже водой. Почертыхавшись и припомнив происходившее накануне, вновь улыбнулся: "Лыжи лыжами, а ванна все же была". Скрипнула другая дверь, и я, обернувшись, увидел заспанного лакея Семку, принесшего мне свежее белье и одежду.

— Доброе утро, ваше высочество, — поприветствовал он меня, сладко зевнув.

— Сколько тебе раз говорить, обалдуй: утро добрым не бывает. Ладно, давай одеваться.

Приведя себя в порядок, я вышел из горницы и, проходя коридором, неожиданно для себя наткнулся на Ксению. Лицо у девушки было грустным, отчего во мне немедленно проснулась совесть.

— Доброе утро, ваше высочество, — поприветствовала она меня и, как мне показалось, вытерла уголком платка глаза.

— И тебе того же, Ксенюшка, — постарался ответить я как можно ласковее, но в ответ был награжден строгим взглядом, от которого стало еще больше не по себе.

Затянувшаяся пауза становилась все более неловкой. Я не мог придумать, как сказать матери, что вместо того, чтобы сразу же подарить ей встречу с ее ребенком, мое высочество предавалось сначала пьянству, а потом блуду. Ксения же просто молчала, но грустное молчание ее раздирало мне сердце. Наконец я, не выдержав, глубоко вздохнул и проговорил хриплым голосом:

— Пойдем со мной, царевна.

Выйдя во двор, я в замешательстве огляделся. Спросить вчера, где конкретно разместили беженцев из Устюжны, ума не хватило, а теперь где их искать, было непонятно. Но, как видно, день явно был мой, и, на мое счастье, из-за угла вышел сам однорукий Лука. Увидев меня, он поклонился, сняв шапку, и хотел что-то спросить, но я не дал ему и рта раскрыть:

— Где вас разместили?

— Дык тут, в людской...

— Веди!

— А зачем? — не смог не спросить вредный старик.

— А за надом! — почти прошипел я ему, и Лука, сообразив, что перегибает палку, повел нас.

В людской уже никого не было: Настя держала слуг в строгости, и все были уже с утра при деле, включая Авдотью — дочь однорукого. Только на полатях, прижавшись друг к другу, как котята, спали, сладко посапывая, Марьюшка и Глаша. Обернувшись к Луке, я показал ему глазами на выход. Тот, несмотря на природную или благоприобретенную вредность, сумел проявить сообразительность и, неловко пятясь, исчез за дверью. Ксения стояла ни жива ни мертва, закусив губу, и не отрываясь смотрела на девочек. Я хотел что-нибудь сказать ей, но не решился и, виновато улыбнувшись, вышел вон...

И опять наткнулся на однорукого Луку, вопросительно смотревшего на меня.

— Ох, старый, — тяжело вздохнул я, — ну чего ты из-под меня хочешь? Хозяйством моим заведуют Клим Рюмин да ключница моя Анастасия. Вот они тебя и дочку твою и к делу приставят, и корма положат. А сейчас некогда мне, ей-богу!

Шедший несколько дней дождь, слава тебе господи, прекратился, и хотя земля была покрыта лужами, по крайней мере, с неба ничего не лилось. Мои драбанты седлали коней и поправляли амуницию перед выходом. Появившийся со слегка помятым лицом фон Гершов, приложив два пальца к шляпе, отрапортовал о готовности регимента выступить. Благосклонно выслушав его, я улыбнулся и показал ему на стрельчатую крышу терема.

— Кароль, дружище, тебе не кажется, что там кое-чего не хватает?

Озадаченно похлопав глазами, Лелик со скрипом пошевелил извилинами и, наконец сообразив, приказал:

— Поднять мекленбургский штандарт!

— Вот так-то, парень! И запомни: куда бы мы ни пошли, мое знамя со мной. Я в доме — стало быть, оно на доме. Я на коне — стало быть, знаменосец подле.

— Да, мой герцог!

Откуда-то из-за угла появились Клим с Аникитой. Физиономии их были помяты еще больше, чем у фон Гершова, но стояли они ровно и держались браво. Оглядев наши сборы, Вельяминов сунул два пальца в рот и, свистнув как соловей-разбойник, заорал:

— Эй, рейтарство, на конь!

Его подчиненные, уже снаряженные, тут же вывели своих коней и присоединились к нам.

— Эва как! — удивился я. — Держу пари, что вы только что продрали глаза! Как вы успели?

— Как-как, — пробурчал Рюмин, — а то непонятно, мой герцог, что вам дома не усидеть в такой день. Вот и приказали нашим быть готовыми.

— Отлично, а где Анисим, он вчера выпил как бы не больше всех нас — спит, поди?

— Анисим со стрельцами уже должен быть у Боровицких ворот. Не удивляйтесь, ваше высочество, этот чертов сотник обладает завидным достоинством — он совершенно не знает, что такое похмелье!

— Действительно мерзавец! Ладно, ты приготовил то, о чем мы говорили?

— Разумеется, ваше высочество!

Скоро наш отряд в полном порядке стоял под стенами Кремля подле Боровицкой башни, где полковник Струсь обещал выпустить русских. Вожди ополчения, опасаясь какой-либо каверзы от поляков, приняли все необходимые меры предосторожности. К воротам заранее были подтянут так называемый гуляй-город и несколько пушек. Гуляй-город представлял собой деревянные щиты на колесах выше человеческого роста, с проделанными в них бойницами для стрельбы. Между собой щиты были скреплены цепями, а за ними заняли позицию стрельцы во главе с Анисимом. Отборные дворянские и казачьи сотни также стояли рядом, готовые в случае необходимости вступить в бой. Рядом с ними встали и мы, развернув мекленбургский штандарт. Когда мой регимент занял свое место, мы с Вельяминовым в сопровождении фон Гершова и Михальского отправились к воеводам. Они, как выяснилось, уже были в основном в курсе наших подвигов в Устюжне и особенно в Вологде, но восприняли эту весть по-разному. Пожарский с Мининым были довольны, что нам удалось предотвратить разорение Вологды. Трубецкой, от которого сбежала часть казаков, участвовавших в этом набеге, очевидно, тоже. А вот князья Куракин и Бутурлин смотрели почему-то кисло. Прочие и вовсе старательно делали вид, что ничего примечательного не произошло и их никак не касается.