7 дней в июне. Том второй.

Хорошо, что не сорок первый был уже. 'Мигушки' наши появились. Разметали немцев к еб... Ой, извините. Небо чистенькое стало, в общем.

Небо-то небом, а вот по земле-то танки поползли. Так-то смешные, конечно. Маленькие да с убогими окурками вместо пушек. Только вот телу человечьему без разницы какой ширины гусеницы его давить будут. Один танк мы подожгли. Из 'Мухи', агась. Видели в музее трубу такую? Вот, из нее... Успеете еще, постреляете. Подрастите маленько. НВП когда у вас будет, тогда и постреляете.

Да только много их больно было. И эсэсовцев, и танков. В рукопашную пришлось идти. Вот там-то я и попал в плен. Ну, как-как... Прикладом карабина по голове досталось. Очнулся я уже в плену, да...В немецком госпитале где-то в Польше. Два дня в лежку валялся, а затем меня привели на допрос к самому Паулю Хауссеру, который командовал той самой эсэсовской дивизией.

'Что это такое, доннерветтер? Такого оружия я никогда не видел!' — говорит он мне и глаза пучит. Через переводчика, конечно. Нет. Не глаза через переводчика, а говорит через переводчика.

Я ему и отвечаю: 'Могила всей немецкой армии. В русской версте для друга нашей страны один шаг, а для врага один шаг это ведро крови'

Хауссер мрачно на меня посмотрел и говорит так:

'НКВД?'

А я ему тоже мрачно: 'Добро пожаловать в ад, хер генерал-лейтенант СС Пауль Хауссер!'.

Ну, примерно так. Еще на Гитлера его наругался. А хер это не ругательство, нет. Херами у немцев тогда господ звали. Это сейчас они нам камрады да геноссы. А тогда вот... Херы херами, простите товарищ учительница.

А потом вот били меня люто. Ой, били меня... Как жив остался — не понимаю. Видимо, у них приказ был — особо ценных пленных не расстреливать. Конечно, я для них ценный был! В те дни для них все ценные были. А как вы думаете? Они же даже микроволновками пользоваться не умели! А что смешного? Хорошо, что не умели. Умели бы, как бы война кончилась? Впрочем, давайте по порядку.

Отвезли меня, избитого, в шталаг. Это такой лагерь для рядовых и проштрафившихся офицеров. За что штрафы? Да за все. За побег, там. Или еду какую украл... Страшное это дело — немецкий концлагерь.

Вот в бараке я и с нашими встретился. Нет. Там все наши были. А я имею в виду наших — это которые с заставы погранцы. Серега Иванцевич, например. Он мне и рассказал, что Витьку убили тогда, и капитана тоже. Индуса нашего тоже убили, гады. Хороший пес был...

На четыре часа мы их задержали. Что такое четыре часа? Ерунда, вроде бы. А вот такой ерундой войны и выигрываются. Мы на четыре, да соседи на четыре, да еще кто за нами. Вот так все семь дней и сложилися, да.

Значит, Серега мне все и рассказал, что пятнадцать человек в живых нас осталось Из сотни. А оказались мы под Бялой Подляской. Это в Польской Народной Республике сейчас. Демблинская крепость, так называемая. Триста седьмой шталаг. Вместе со мной туда попали четверо — Сергей Иванцевич, Иван Желобкович, Николай Петров и Адам Влодек, поляк из-под Минска. Были и другие, самые разные люди — и советские солдаты сорок первого года из "Белостокского котла", и милиционеры со спецназовцами из приграничных городов, и солдаты разных полков и бригад армий Беларуси, Литвы, Украины... И даже несколько американских солдат, которых немцы взяли в плен в Литве. Откуда американцы взялись? Ну это вам на уроке истории потом расскажут. Сплошной салат 'Оливье'. А Иванцевич, тот вообще, с дедом двоюродным встретился тамака. Вот так вот там бывало. Война...

И всем нам номера дали. То есть, я был уже не Даниил Книжица, а номер две тысячи четыреста шестьдесят семь. И номера те на руках выжгли. Вот, смотрите. Орднунг у них, у гадов. Был. Сейчас наш порядок. Правильный. Без концлагерей.

Кхм... Опять я отвлекся. О чем это я? Ах да...

Без конца нас на допросы таскали. По очереди. До меня, врать не буду, очередь не дошла. Не успели, вражины. Не все с тех допросов возвращались, не все... Только и мы не терпели. Знали, что на этот раз война не четыре года идти будет. Ну месяц там, другой. Ну полгода. А оно вона как обернулося...

Тут и слухи по лагерю пошли, что нас переводить будут. А 'перевод' — знаете, что такое на концлагерном языке у немцев? Фильм потом посмотрите про Освенцим — узнаете. Когда подрастете. Рано вам еще...

Вот в ту ночь мы и поднялись. Коля Петров, из 'сорок первых' — мы так наших ребят из ТОГО сорок первого звали — назначен был капо нашего барака. Капо — ну это как у вас председатель совета отряда. Стоит, значит, он у приоткрытой двери, наблюдает в щель. Наконец, тихо кивает нам — патруль из двух солдат уже прошел, а следующий пойдет только через полчаса. Опять орднунг!

Готовы уже мы, сигнала ждем! А в сортире либераста топят. Кто такой либераст? Да предатель. Мы их тогда так называли. Что? И сейчас называете? Ну, ребятки, вы молодцы... Как топили? Да головой в... Что говорите? Правильно? Глуховат я после контузии, извините. Это меня уже под Бреслау... А вы молодцы, молодцы!

Начали мы с часовых на вышках. Как? Так ведь среди пленных и спецназовцы были, и собровцы, один даже из спецназа ФСИН был. ФСИН — это тюрьма. ГУЛАГ, ага, по-нынешнему. Крутые они? Да! А как в плен попали, если крутой? А вот тот фсиновец как раз в плен попал потому, что крутой. На него стена упала, а он просто сознание потерял. Не крутой был бы — помер бы. Понял, мальчик?

И вот свет прожектора упал перед входом в наш блок. Это сигнал! Вот теперь, мы, ранее молчаливые, покорные заключенные шталага, и превратились в грозную силу! Теперь мы — солдаты. Солдаты России — неважно, какой у нее флаг и какой герб — и флаг и герб — кратковременные явления. Главное одно — за нами Россия!

Быстро мы с ними расправились. Не ожидали фрицы. Но и наших полегло не мало. Иванцевич вот погиб тогда. Меня спасая от очереди эсэсовца. Положили мы их... Людская сила — она грозная, ежели за правое дело.

А наши уже близко были. Под утро первые 'мишки' прилетели. Нет, не медведи. Вертолеты так у нас иногда называют. 'Ми' — значит мишки.

И вот помирать буду — не забуду никогда. Садится, значит, 'мишка', на плац. Кругом немцы убитые валяются. Солнце уже восток розовит. А из вертолета какой-то полковник вылазит. Кепку так придерживает, чтобы не сдуло. Это от лопастей ветер такой поднимается. Ну, мы выстроились вокруг. Стоим. Дождались, когда грохот стих. А полкан, то есть полковник, смотрит так на нас и вдруг говорит:

— Благодарю за службу, ребята!

Как мы заорали ему в ответ... Кто — 'Служу Отечеству', кто — 'Служу трудовому народу', а кто и 'Служу Советскому Союзу' рявкнул.

Больных и раненых стали эвакуировать после того, как мы наобнимались. А я здоровым притворился. Ага. Ну и дальше воевать. Что? Нет, до Берлина не дошел. Не получилось. Ну мне тоже жаль, ребятки. Это я уже потом, после войны вместе с Петькой съездил. Вот там мы вместе с ним и расписались на развалинах Рейхстага. Да, Петька?

Десятилетний пацаненок неловко встал, уронив костыль на пол:

— Да, папа.

Класс затих, продолжая сидеть. Девчонки и, особенно пацанята, с уважением поглядывали то на своего одноклассника, то на его отца.

Встала учительница:

— Даниил Витальевич... Спасибо вам за рассказ...

— Сегодня я сержант Книжица, товарищ учительница. Сегодня же девятое мая. День Первой Победы. А в этот день... Ребята! А что мы ждем? Скоро же парад! Пойдемте!

Ребятня с криком 'Ура!' бросилась к выходу из класса. Седоватый мужчина подошел к сыну:

— Как ты, Петь?

— Нормально, пап, — кивнул пацан.

— Протезы натирают?

Маленький мужик серьезно посмотрел на отца сверху вниз.

— Привыкаю, отец.

Детство заканчивается под бомбами. Когда кроватка завалена бетонными обломками, а мама лежит на полу и по ее окровавленным волосам лениво ползет солнечный лучик июньского утра.

— Помочь, сын?

— Я сам, папа!

Пацан, слегка ощерившись, как когда-то его отец перед атакой, хватает костыли и, грохоча ими по полу, упрямо ковыляет к выходу. Отец провожает его тяжелым взглядом.

— Петя!

— Да, папа! — оборачивается мальчик на костылях.

— На параде не задерживайся. Мама шарлотку испекла в честь праздника.

И они, вдруг улыбнувшись, подмигивают друг другу.

Сержант запаса, пограничник Даниил Книжица и его сын — Петр.

Жизнь продолжается...

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Странно, но так бывает.

Первый том вызвал буквально шквал критики. Причем, эта критика шла, в основном, с двух флангов — право-нацистского и лево-либерального. Авторов, участвовавших в проекте, пытались убедить, что ВСЕ БУДЕТ НЕ ТАК! Что белорусская армия бесславно погибнет, а российская, а тем более украинская — и вовсе разбегутся. Увы нам, увы! Никто не пойдет на защиту путинско-медведевского режима. И либералы, и нацисты в едином строе атаковали нас, словно вдруг поверили в реальность происходящего.

Более того, в своих фантазиях они вообразили, что книга написана по заказу Администрации Президента Российской Федерации. Даже назывались конкретные фамилии и не менее конкретные суммы.

Вынужден разочаровать — никто из авторов не купил себе виллу в Ницце.

Появились слухи, что снимается сериал по книге. Увы! Опять разочарую — на момент выхода — не снимается. А там... А там посмотрим.

Некоторые из авторов получали угрозы в свой адрес. Но, несмотря на это, продолжали писать.

Как выяснилось, нацистский и либеральный взгляд на реальность — смыкаются.

Перед вами не книга.

Перед вами — тест.

Тест на паршивость.

А что сделаешь ты, когда твоей Родине плохо?

Да. Она к нам по-разному относилась и относится. Иногда хорошо. Иногда плохо. Но, положа руку на сердце, а ты, читатель — что ты сделал для Родины. Нет, не для Двуглавого. Не для Трезубца. Не для прочих Белых Домов и Верховных Рад.

А для себя.

Вопрос очень сложный. Очень. И отвечать на него скоропалительно — не стоит. Но стоит — просто задуматься. Что мы и попытались сделать.

А теперь — дело за тобой, читатель!