Почему и нет? Часть первая.

У-у, кабан...

На весь этот беспорядок отреагировал только пес во дворе мещанина. Побрехал для порядку слегка, но без злобы. Бардак не на его территории, так чего напрягаться?

Протянули за первые деревья вглубь еще с десяток метров. Все, хорош! И так упарились.

А вот и два пенька славных, сметем снег и присядем. О делах наших скорбных покалякаем.

Холод снега за воротником привел Кирилла Степановича в сознание, но что-либо предпринять он был не в силах. Руки связаны, во рту кляп. Незавидное положение. Но в глазах — бешенство и страх. Лицо побагровело. Как бы удар не хватил нашего интенданта.

Как говорил Карлсон Малышу — 'Начинаем разговор'.

— Доброй ночи, Кирилл Степанович. И что это вам не спится, батенька? Для здоровья вредно-с. Спать надо по ночам, а не людей убивать. Нервы расшатывает бессонница, друг мой. Здоровый сон архиважен! — Мой ернический тон полностью вытеснил из его глаз страх, оставив в них только бешенство, чего я и добивался. Офицер дернулся, пытаясь порвать путы.

— Кто тебе поручил убить князя Куракина, скотина? Твоих наемников уже допрашивают. Парни крепкие, но нам расскажут все. И ты расскажешь... — Мой ернический голос сменился на зловещий шепот киношного злодея. Эта перемена тона произвела на связанного пленника интересное впечатление.

Он был, как бы это сказать точнее..., озадачен. И напуган.

Не тем первым страхом от неизвестных напавших, а истинным ужасом пойманного с поличным заговорщика.

Перед ним находятся уже не две замотанные в тряпки рожи, а представители карательной машины державы. О том, что после покушения на Императора отношение к заговорщикам в стране несколько ужесточилось он, конечно, знал.

— У вас, Кирилл Степанович, есть выбор. — Сейчас мой голос звучит уже нормально. — Первый, самый предпочтительный для меня и вас вариант. Вы все мне рассказываете сами, добровольно и чистосердечно. После этого я передаю вас в Особенную канцелярию с наилучшими рекомендациями. Далее суд, который учтет ваше добровольное сотрудничество с властями. А после — наказание, скорее всего с сохранением вам жизни. — Лицо у Фролина напряглось, жадно ловит мои слова. Пошли дальше.

— Второй вариант. Вы запираетесь, но все равно рассказываете мне все, после того как к вам будут применены некоторые способы убеждения. Мой напарник — мастер на такие фокусы. Вас опять-таки передают в Особенную канцелярию, но с плохой рекомендацией, где вам зададут те же вопросы и проведут те же жесткие следственные манипуляции. А вдруг вы солгали? После — суд и более суровое наказание. — На скулах офицера заходили желваки.

— Третий, почти невероятный вариант. Вы мне ничего не говорите. Причина не важна, из упрямства ли, из какой-либо другой прихоти. Или, что тоже возможно, вам просто ничего не известно. Повторяю, причина — не важна. Я вас спрашиваю до тех пор, пока вы не умрете.

Какой вариант выбираете? Если первый — я достаю опросник и карандаш, луна достаточно ярка для записей. Если второй или третий — я достаю инструменты. Итак? Первый?

А куда он денется с подводной лодки. Кивнул. Ну и ладно.

Продолжаем разговор.

Опросник, созданный Валентином Борисовичем Черкасовым, весьма обширен и многовариантен, моя идея, кстати, но воплощение чисто его. Ведь первый опрос после задержания проводили обычные офицеры, вот и разработали им такую памятку:

— Откуда, куда, зачем? Кто, с кем, где и когда? На какие шиши?

Кирилл Степанович оказался не самой крупной сошкой, но порассказал много интересного. Наблюдательный товарищ, умеет подмечать нюансы. Строчки быстро ложились на бумагу, разговор шел весьма откровенный. Мечта следователя. Каждый лист Фролин подписывает собственноручно, руки я ему развязал.

Гаврила, стоя за его спиной, несет караульную службу. Фиг его знает, какие распоряжения оставил подполковник своему слуге.

Как напарник и я проморгали попытку Фролина вырваться, непонятно. Впрочем, это как раз и понятно. Расслабились.

Клиент поет соловьем, дергаться не пытается, внешне полностью сломлен. Я даже откинулся на пенечке, расслабляя затекшее от писания в неудобной позе тело. Дель Рей в ножнах завернутый в холст, упирающийся все это время мне в плечо гардой, ну, не класть же его в снег, чуть не упал, наклонившись в мою сторону. Хотел его подхватить.

В этот момент Фролин сделал героическою попытку напасть.

Пока я писал, он отогревал руки под завернутой полой шинели, но тут они вынырнули из-под сукна с зажатым в кулаке маленьким пистолетом.

Гром, дым, огонь, крепкий удар в грудь, вскрик Гаврилы и хрип Фролина уместились в полсекунды времени. Меня сшибло с пенька. Кажись, достал меня Кирилл Степанович...

— Ты как, Сергей Лександрыч, куда тебе этот аспид угодил? Эх я, дурак стоеросовый, как не обыскал-то... Как же так, ты хоть жив-то? Барин, слышь, куда он попал?

Я с хрипом втянул морозный воздух в ноющие легкие. Блин, как больно...

— Глядись-ко, Сергей Лександрыч, Бог тебя спас. — Гаврила подносит к моим затуманенным от боли глазам смятый в лепешку эфес шпаги.

Клонящийся от моего неловкого движения в сторону клинок своей рукоятью прикрыл меня от выстрела. Принял на себя выстрел и изменил траекторию пули, которая засела где-то в правом плече. Правда, и в солнечное сплетение удар рукоятью получил крепчайший. Не беда, это перетерпим.

На выстрел отозвался целый собачий хор. Лай волной разошелся по всему городу.

Надо смываться...

Поднимаюсь с трудом, опираясь на Гаврилу. Глаза натыкаются на тело Фролина.

Хотел я с тобой, Кирилл Степанович, поговорить по-иному. Рассказать тебе про братьев твоих, про то, что платишь ты за оскорбление ... Да чего уж там, покуражиться захотел... Вот меня и наказали. И поделом мне.

Фролин лежит на спине, раскинув руки в стороны, глаза глядят не мигая. Гаврила бил топором насмерть.

— Уходим. Глянь, чтобы ничего не оставить. — Хриплю. Дыхание удар пули сбил напрочь.

Вовремя. От дороги уже слышны тревожные голоса, мелькает свет фонарей и факелов. Мы рванули по сугробам, в меру сил, естественно, под прикрытием деревьев вкругаля, чтобы выскочить на дорогу в стороне. На снежной целине нас моментально по следам найдут.

Выскочили. В этом месте дорога пустынна. Гаврила сыпет порошок от собак, чтобы сбить со следа. Табак с перцем. Псов вряд ли спустят, но береженого Бог бережет. Запасливый у меня управляющий. Все учел.

Так задворками и пробрались в гостиницу. Засов на черном крылечке Гаврила сдвинул специальным крючочком, согнутым из тонкой стальной проволоки. Прообраз отмычки.

Тихо проскользнули в свой номер. Минут десять мы просто сидели в темноте и переводили дух.

После двое уставших мужчин занялись своими боевыми ранениями. У обоих, как на заказ, оказались сходные раны в мякоти плеча, у Гаврилы — в левом, кинжалом, у меня — в правом, пулей. К счастью, не глубоко, свинец выковыряли ножом. У моего управляющего еще сильный ушиб запястья, но обошлось без переломов, хотя трещинки есть точно. Отекла рука здорово. У меня же ушиб груди, наливается здоровенный синяк, а глубоко вдохнуть просто не могу. Ранен и защитивший меня клинок Дель Рей. И что интересно, эфес изуродован почти один в один, как перед реставрацией в двадцатом веке. Просто мистика какая-то.

Хотя чего удивляться. Вся моя эпопея в веке девятнадцатом — сплошная мистика.

Мы тщательно продезинфицировали свои раны снаружи и весь организм изнутри. Внутреннюю дезинфекцию провели после того, как уничтожили все следы нашей авантюры. Но уж потом оторвались от души. В принципе мы просто подтверждали пущенный Гаврилой слух, дескать, князь от зубной боли и со скуки пьют. Вот и будет у меня завтра, в смысле уже сегодня выхлоп.

Короче, наливай, Гаврила.

Из Полоцка выезжали почти в полдень. Пока собрались, пока перекусили. Свои неловкие движения Гаврила объяснял тем, что сиятельству стало скучно пить одному, вот он и его заставил. Народ, глядя на его измученное лицо, верил. Ну а мне никому ничего объяснять не надо. Князь, одно слово.

За мелкую монетку половой сбегал на станцию и договорился за запряжку в наши сани и за наем ямщика на перегон. В общем, едем.

В принципе можно было бы, и прекращать комедию с подменой, но по взаимному и молчаливому согласию с Гаврилой решили доиграть спектакль до конца.

Да, скажу я вам. Путешествовать раненым — то еще удовольствие. Это больно, во-первых, и глупо, во-вторых. При уровне медицины начала девятнадцатого века можно и ласты склеить. Видимо, с омоложением внешности у меня омолодились и мозги. Причем, мозги больше. Иначе чем детством нашу глупость не назовешь. А Гаврила, тот вообще авантюрист до мозга костей. И теперь два идиота, сцепив зубы играют роль дальше.

На каждой ночевке заказывали много выпивки, чтобы наши нетвердые походки и болезненный вид не вызывал вопросов.

Ха! Подпорчу я князю репутацию.

Ничего, переживет. Интересно, он уже в Риге или еще нет? Должен бы уже доехать по времени. Ладно, еще одна ночевка и спектакль окончен. Скорее бы...

Всем известный факт, что наибольшее число аварий и катастроф происходят на последнем участке любого опасного предприятия, когда основные трудности пройдены. Альпинисты больше всего травмируются на спусках — это факт. Вот и нам не повезло.

Не доезжая до Риги, всего каких-то сорок верст, нас и подловили. Причем, до безобразия просто.

Мы на узкой дороге разминались со встречной тройкой. Сбавили ход и взяли правее, соответственно, встречный транспорт тоже сдал правее, почти разъехались...

И тут я узнал пассажира во встречных санях. Эту торжествующую рожу я видел освещенной свечей на пороге жилья Фролина, когда слуга провожал своего хозяина. Узнал..., но вот предпринять, что либо, уже не успевал. Мне в лоб смотрело дуло пистолета. Время словно остановилось.

Доигрался, Серега...

Выстрел!

Мне кажется, я даже полет пули вижу. Рвусь в сторону, но воздух, словно из гранита, не сдвинуться. Ну, хоть чуть... Удара не почувствовал.

Темнота...

Как описать то состояние, которое и не смерть и не жизнь? Спросите тех, кто пережил клиническую смерть на операционном столе или еще при каких обстоятельствах. Что они вам расскажут? Если не пошлют подальше сразу за вашу назойливость, естественно.

По-разному бывает, но одно у всех общее. Там нет времени, там другие образы, измерения, цвета, свет и запахи, совсем другие восприятия и — покой.

От смерти не уйдет никто. Что она? Награда? Наказание? Путь в некуда или путь в дальше? Конец или только начало? Бог весть. Тот, кто шагнул за порог, не расскажет.

Вот и я побывал на этом пороге. Только на пороге. Дальше не пустили. Мне даже послышались слова, сказанные без слов или просто громкие мысли. Они говорили мне на незнакомом, но понятном языке, что мне еще не пора, что мне надо вернуться. И еще, я видел бабулю. Не ее саму, а как бы образ, но это была она. Странно, ведь она еще не родилась в этом времени. Или для умерших нет параллельных миров?

Как всегда строго-ироничная она просто напросто отправила меня обратно. Вот такая она, с нею не поспоришь...

Я вернулся.

Часы тикают. Громко так. Клац-клац, клац-клац металлическим щелканьем. Солидный, видать, агрегат. Напольная, не передвижная модель. Древность седая с гирями на цепочке и длиннющим маятником.

Кто-то прошел рядом со мной, ветерком обвеяло лицо, шаги мягкие, одежда шелестит тихонько. Поглядеть бы, вот только нет сил поднять веки. Пахнет ладаном и какими-то травами. Тела не ощущаю совсем. Из всех чувств работают только слух и обоняние. И кожа на лице воспринимает тепло и холод. А на руках? Они хоть есть, руки-то?

Есть, вроде чувствую конечности.

Ну-ка, Сереженька, шевельни пальчиком. Блин, как трудно... Шевельнул. Все, устал... Спать...

...Птицы, что ли? Точно. Явно уже не во сне. Птицы. Синички с воробьями судя по чириканью и писку.

Я маленьким делал кормушки и ставил на балкон. Помню... Мы в ДОСах жили на Дальнем Востоке. В гарнизоне ДОСы кирпичные... в три этажа. Коридоры длинные. Доски крашеные. Я еще на трехколесном велосипеде там...

Думать тоже трудно. Устаю...

Кажется, в меня стреляли? Но если я слышу, как дерутся воробьи — значит выжил. А куда ранили-то? Неважно. Устал очень... Спи, Серега, запасай здоровье...

Все — завтра...

... Да что ж вы меня так ворочаете? Больно же... Изверги...

Стону от боли хоть хочется выть, а вот сил нету. Из глаз — слезы...

— Ничего. Терпи, Сергей Саныч. Ты — цепкий, непременно на поправку пойдешь. Терпи, а то пролежни будут. Главное, чтоб ты в себя пришел... Так..., а теперь вот так... Сейчас разомнем немного, а то вовсе на мощи сошел. Да не беда, мясо нарастет...

С трудом раскрываю глаза. Кто там бормочет?

Знакомая физиономия... Это он меня пытает...

— Гаврила...?

Голос..., да какой там голос, шепоток хриплый только и вышел.

Во, перестал палач. Лыбится. Встал перед моим взором и перекрестился широко.

— Слава тебе, Господи. Очнулся...

Я выдавливаю из себя:

— Где я? Чего ты меня мучаешь...?

— Так пролежни же будут. Почитай, две недели без памяти лежишь. Вот я тебя и ворочаю да разминаю. Ништо, раз очнулся, стало быть, обошла тебя костлявая. Живее прежнего будешь, Сергей Саныч. Сейчас воды подам, попей...Ты молчи, пока не говори. Я сам тебе все расскажу. Можешь слушать? То моргни глазами.

Слушать трудно, но я послушно моргаю. Тело чувствую, голова — на месте, память тоже не вышибли. Правда, башка гудит и кружится. И от наименьшего движения простреливает острая головная боль, словно гвозди вбивают.

Фигня. Вытерпим. Мы Горские — народ терплячий.

— Ты ныне на квартире в доме его сиятельства князя Куракина. — Продолжил Гаврила. — Они дом на Риге снимают, вот нас сюда и поселили до поправки. А привезли, почитай, сразу после ранения.

Ты хоть помнишь, как ранили-то тебя?

Я опять прикрыл глаза. И рад бы забыть ...

— Гнали мы в Ригу к дохтуру... — Гаврила говорил не прекращая разминать мне руки. Больно, но терпимо. — Я-то перевязал тебе голову, да ты совсем без памяти был. Вот и гнали. Загнал лошадушек чуть не вусмерть. Только на твое везение и надеялся. Его тебе судьба, видать, на троих запасла, а то и боле. Да... Так вот, на въезде в город мы на его сиятельство и едва не наехали. Они тебя, Сергей Саныч, признали вмиг... А уж ругались-то как, что я тебя не уберег! Завернул сразу тройку к себе в дом и за дохтуром послал. Пришла образина немецкая и говорит мол, не жилец ты. Князь осердчал, страсть прямо. Пообещал и тебя и дохтура закопать в одной могиле. Тот в перепуг, других немцев зовет на помощь. Консилия какая-то... Собралась их толпа, галалакали да кровь тебе пускали. Пиявки ставили. И где взяли среди зимы, ироды...?А ты, как есть, бревном лежишь. -Замялся на секунду. — Ну, я и стал тебя нашим макаром лечить, когда никто не видит. Прямо в доме нашел саама старого, он при скотине состоял. Его как диковинку тут держат. Тот язычник шаманить может. Да и сам я — грешен, пусть Господь простит... Камлал он да травы курил и тебе питье делал, а я помогал. Сказал тот саам, тебя сильные духи хранят, а через тебя и тех, кто тебе дорог. Что долго жить будешь. Да и я сам-то видел... Все, теперь спи. Для первого раза хватит.