Он разложил еще один блокнот, обмакнул ручку в чернила и открыл книгу. Цифры были расположены группами по четыре, и он начал переворачивать страницы. Шифр был одновременно простым и невозможным для взлома без ключа, хотя и ценой определенной громоздкости. Первое число в каждой группе относилось к определенной странице биографии святого Эвирахарда. Второе число относится к абзацу на этой странице, третье относится к предложению в этом абзаце, а четвертое к конкретному слову в этом предложении. Не зная, на какой книге основан шифр, никто не смог бы взломать код.
Что, несомненно, хорошо в данный момент, — размышлял он, начиная усердно считать. — Однако думаю, что было бы неплохо предложить нашему другу в будущем использовать менее дорогую бумагу. Уэйв-Тандер, возможно, и не сможет взломать шифр, но готов поспорить, что его агенты, вероятно, смогут найти всех, кто продает эту конкретную бумагу... и выяснить, кому они ее продали.
Он медленно, но неуклонно пробирался по всему письму, переписывая указанные слова, на самом деле не пытаясь их прочитать. Он знал свое собственное нетерпение и хорошо осознавал свою способность поддаваться рассеянности, когда сталкивался с подобными задачами. Будучи молодым монахом, он всегда находил традиционную дисциплину скриптория невыносимо скучной, не говоря уже о ее бессмысленности, учитывая существование печатных станков и подвижного шрифта. На самом деле, его не раз наказывали за то, что он находил способы развлечься, когда должен был выполнять свои обязанности переписчика. Но хотя требования к точности и трудоемкости его нынешней задачи были столь же велики, ее цель была смертельно важна, и поэтому он заставил себя выполнить всю задачу целиком, прежде чем вернуться к самому началу и начать методичное чтение.
Ему потребовалось несколько минут, чтобы закончить расшифрованный текст, и его глаза сузились, когда он пробирался через него. Затем он откинулся на спинку стула, уставившись в потолок и обдумывая прочитанное. Он оставался в таком положении почти полчаса, затем резко выпрямился.
— Алвин!
— Да, сэр?
Алвин Шумей снова появился в дверях, как по волшебству, и, несмотря на напряжение, вызванное письмом из дворца, Хэлком слегка улыбнулся. Молодой священник, конечно, никогда бы в этом не признался, но Хэлком знал, что он торчал за дверью, снедаемый любопытством. Затем епископ подумал о том, что на самом деле говорилось в этом письме, и искушение улыбнуться исчезло.
— Нам нужно письмо. На самом деле, два письма. Одно для нашего друга во дворце, и одно для нашего друга в горах.
— Да, сэр. — Шумей сел на противоположной стороне стола, взял ручку, отложенную Хэлкомом, и приготовился делать заметки. — Как только вы будете готовы, сэр.
— По словам нашего друга здесь, в Теллесберге, — начал Хэлком, постукивая пальцем по расшифрованному письму, — герцог упомянул святую Агту императрице, и, как и ожидалось, она выразила заинтересованность в посещении конвента. К сожалению, королевская стража — извините меня, — он тонко улыбнулся, — я имею в виду "имперскую стражу", конечно, — заботится о ее безопасности гораздо больше, чем мы надеялись. Наш друг пока не знает, насколько сильно они намерены усилить ее обычных телохранителей для любых экскурсий за пределы дворца, но он говорит, что они определенно будут усилены. Итак, к нашим двум письмам.
— Во-первых, нашему другу во дворце. Сообщите ему, что мы не можем рисковать, раскрывая наше присутствие и наши возможности, пока не будем настолько уверены в успехе, насколько это возможно для человека. Если мы предпримем подобную попытку и потерпим неудачу, маловероятно, что у нас выживет достаточно людей, чтобы повторить еще раз. И даже если бы это было не так, неудачная попытка, безусловно, заставит их усилить охрану и все другие меры безопасности. Из-за этого я не санкционирую операцию, даже если Шарлиэн действительно осуществит свои планы по посещению святой Агты, пока у нас не будет точной информации о численности ее телохранителей по крайней мере за несколько дней до того, как она покинет дворец. Я не хочу, чтобы он подвергался какому-либо экстраординарному риску при получении этой информации. Подчеркните ему, что в будущем он будет более ценен там, где находится, даже если эта операция никогда не будет предпринята, чем если его разоблачат и казнят. Не говоря уже о том факте, что если он будет разоблачен и казнен, это будет означать, что эта конкретная операция в любом случае провалится. Тем не менее, он должен знать, что мы просто не можем действовать без этого знания.
— Да, сэр, — сказал Шумей, перо летало, когда он записывал пункты епископа.
— Теперь о нашем друге в горах. — Хэлком нахмурился, затем глубоко вздохнул. — Я очень боюсь, что нам придется рискнуть расширить наши контакты, — сказал он. — Нам просто понадобится больше людей, чем у нас уже есть, а это означает активный набор людей, которые могут их предоставить. Скажите ему, что я предполагаю на основе имеющейся информации, что нам придется увеличить численность наших сил по крайней мере еще на треть, а возможно, и наполовину. Понимаю, что мы обсуждали возможность возникновения чего-то подобного, и что он уже подготовил некоторые предварительные планы, но скажите ему, чтобы он был крайне осторожен в отношении того, кого он посвящает в свои планы и насколько глубоко он позволяет им быть вовлеченными — и информированными — до момента самого фактического удара.
— При всем моем уважении, сэр, — сказал Шумей, — но было бы разумно привлекать кого-либо, кто не знает, по крайней мере, в общем смысле, о том, что от них потребуют?
— Справедливое замечание, — признал Хэлком. — Вы обеспокоены тем, что, если они не знают о том, что мы собираемся делать до начала операции, некоторые из них могут отказаться, когда узнают?
— Это моя главная тактическая проблема, сэр, — согласился Шумей. — Конечно, есть еще и моральный вопрос.
— Действительно, есть. — Хэлком ласково улыбнулся своему помощнику. — И вы совершенно правы в том, что мы не можем забыть о нашем священническом призвании и обязанностях просто потому, что мы оказались призванными к такому служению, о котором мы никогда не думали, когда впервые принимали наши обеты. Тем не менее, боюсь, что наша большая ответственность за защиту Матери-Церкви от ее врагов перевешивает многие из наших чисто пастырских забот. В данный момент, и особенно для этой конкретной операции, мы должны думать прежде всего с прагматической точки зрения о тактике и мерах предосторожности, необходимых для успеха.
— Каждый человек, которого мы нанимаем, увеличивает число людей, которые могут непреднамеренно предать нас, наши планы и Бога, даже если этот человек полностью и безоговорочно заслуживает доверия. Если кто-то не заслуживает доверия, не полностью привержен тому, о чем мы просим его во имя Бога, тогда опасность предательства возрастает во много раз. И если мы наймем кого-то, кто может — как вы совершенно справедливо беспокоитесь — отказаться в последнюю минуту, тогда этот человек с гораздо большей вероятностью проинформирует одного из агентов Уэйв-Тандера, если он заранее узнает, каковы именно наши цели. Наконец, если кто-то почувствует склонность отказаться в самый последний момент, после того, как наши силы уже соберутся для нанесения удара, будет, прямо скажем, слишком поздно. Сам факт, что он уже присоединился к нам с оружием в руках в том, что император и императрица, несмотря на их отлучение и интердикт, вполне правильно истолкуют как акт "измены" против них, будет означать, что он будет осужден императорским судом за преступление, караемое смертной казнью, что бы ни случилось. И не только это, но если он попытается отступить или даже активно сопротивляться нашим планам, у нас будут дополнительные люди, чтобы помешать ему сделать это.
Он сделал паузу, наблюдая за обеспокоенным выражением лица своего помощника через стол, и грустно улыбнулся.
— В некотором смысле, полагаю, я виновен в том, что позволил целесообразности взять верх над совестью. И я определенно принимаю меры предосторожности, которые сделают практически невозможным для всех, кто участвует в Божьей работе, принять полностью обоснованное решение о выполнении этой задачи. Но я епископ Матери-Церкви, Алвин, точно так же, как мы оба священники. Мы несем ответственность не только перед людьми, которые могут быть вовлечены в эту конкретную борьбу с раскольниками, но и перед всеми другими душами, которые могут быть навсегда потеряны для Шан-вей, если наши усилия окажутся безуспешными. Как бы сильно мы ни сожалели об этом, мы должны принимать наши решения на основе этой большей ответственности.
Выражение лица епископа потемнело, и он покачал головой.
— Я знаю, что многого прошу от верных сынов Матери-Церкви, Алвин. И мне очень жаль делать это, не будучи до конца честным с ними заранее. Тем не менее, в свою защиту скажу, что я просил от тебя столько же или даже больше. И от себя, конечно, у нас обоих есть обеты послушания и верности Богу и Матери-Церкви, и от любого священника требуется больше, чем от душ, находящихся на его попечении, но я никогда не ожидал, когда давал эти обеты, что эти обязанности потребуют от меня приложить руку к чему-то подобному. Знаю, что Шарлиэн сделала себя врагом Бога. Знаю, кому она на самом деле служит. И я искренне верю, что то, что мы намерены сделать, — это самый эффективный удар, который мы могли бы нанести по нечестивому альянсу, собирающемуся напасть на Мать-Церковь. Все это правда. И все же, когда я каждую ночь обращаюсь к Богу и архангелам в своих вечерних молитвах, я ловлю себя на том, что прошу у них прощения.
— Просите, сэр? — тихо спросил Шумей. Хэлком приподнял бровь, и младший священник пожал плечами. — Я нахожусь в такой же ситуации, — объяснил он.
— Конечно, находишься, — печально сказал Хэлком. — Ты священник. Священникам поручено заботиться о своей пастве, а не планировать акты насилия и восстания против светской власти. Это то, как мы думаем, а также то, кто мы есть. И именно поэтому мы оба ловим себя на том, что просим прощения за то, что сделали то самое, к чему, как мы знаем, сейчас призывает нас Лэнгхорн. Иногда я думаю, что самое мрачное в Шан-вей — это ее способность создавать ситуации, в которых добрые и благочестивые люди оказываются вынужденными выбирать между злом и служением Богу. Является ли большим злом для нас, как для отдельных людей, действовать так, как мы есть, или для нас было бы большим злом отказаться действовать и позволить этому чудовищному вызову Божьему плану для всего человечества остаться безнаказанным?
В скромно обставленной маленькой комнате на несколько секунд воцарилась тишина, а затем Хэлком встряхнулся.
— Знаю, как ты уже ответил на этот вопрос, Алвин. Если мы продолжаем сомневаться, продолжаем подвергать сомнению некоторые действия, к которым мы призваны, это совершенно по-человечески с вашей стороны. На самом деле, думаю, что меня больше бы беспокоило, если бы у нас не было никаких сомнений. Даже когда необходимо пролить кровь, это никогда не должно быть легким, никогда не должно быть тривиальным решением, принимаемым без вопросов, не будучи настолько уверенным, насколько это возможно, в том, что это необходимо. Это должно быть справедливо для любого человека, и особенно для любого священника. Но я верю, что ты так же хорошо, как и я, знаешь, что в данном случае это необходимо, и что мы должны сделать все возможное, чтобы добиться успеха в выполнении Божьей работы.
Он пристально посмотрел в глаза Шумею, и молодой человек кивнул.
— Конечно, вы правы, сэр. — Он постучал по листу с заметками, лежащему перед ним. — Если вы дадите мне несколько минут, я подготовлю черновики писем для вашего одобрения, прежде чем мы их зашифруем.
МАЙ, Год Божий 893
.I.
Перевал Тэлбор, горы Дарк-Хиллз, Лига Корисанды
Сэр Корин Гарвей, пригибаясь, осторожно пробирался к переднему редуту.
Продвигаться так далеко вперед при дневном свете было рискованно, хотя это не было тем соображением, которое занимало бы его мысли всего два месяца назад. Теперь, однако, он и люди его армии на собственном горьком опыте убедились, что выставление себя на расстоянии тысячи ярдов от чарисийского стрелка, скорее всего, приведет к летальному исходу. Даже сейчас он мог слышать время от времени отдаленный, отчетливо похожий на щелчок хлыста треск их проклятых дальнобойных винтовок, и он задавался вопросом, действительно ли у того, кто стрелял, была цель.
Возможно. Но не обязательно.
Он поморщился.
Им удалось вселить в нас страх перед своими стрелками на Харил-Кроссинг; просто напомнить нам, сделав случайный выстрел, даже наугад, — это один из способов убедиться, что мы не забыли.
Не то, чтобы кто-то, кто пережил Харил-Кроссинг, когда-либо мог забыть. Конечно, — кисло подумал он, — не так уж много тех, кто выжил и все еще был в его армии. Большинство из тех, кто действительно столкнулся с винтовочным огнем чарисийских морских пехотинцев — и выжил — были пленными.
Несмотря на это, верность его людей оставалась непоколебимой. И так же, к его собственному немалому удивлению, росла их уверенность в своем лидерстве. В нем.
Я многим обязан Чарлзу, — мрачно подумал он. — Возможно, мы облажались, но без Чарлза и его артиллеристов мы бы никого не вытащили. Мужчины знают это, так же как они знают, что он — и я — никогда даже не думали о том, чтобы самим отступить, пока мы не вытащили всех, кого могли.
Гарвей только пожалел, что Дойл оставил свои позиции так поздно. Горстка артиллеристов, которым удалось избежать смерти или плена, рассказали ему, как Чарлз постоянно переходил от орудийной ямы к орудийной яме, безрассудно подставляя себя под смертоносный огонь чарисийских винтовок, собирая своих людей. Он был везде, подбадривал, угрожал, сам наводил орудие, даже собственноручно шуровал банником на одном из последних все еще действовавших орудий, в то время как две трети его расчета лежали мертвыми или ранеными вокруг него. Без его примера люди в этой батарее сломались бы и побежали гораздо раньше... и доверие, которое войска Гарвея все еще были готовы оказывать своим командирам, вероятно, было бы гораздо более ненадежным.
Гарвей знал это, но с каждым днем он все больше скучал по Дойлу.
Он рассчитывал на острый ум и воображение коллеги даже больше, чем предполагал до того, как потерял их, и теперь с болью осознавал их отсутствие. Кроме того, Чарлз был его другом.
По крайней мере, ты знаешь, что он все еще жив, Корин, — сказал он себе. — И, судя по письму Кэйлеба, он, вероятно, таким и останется. Это уже кое-что. На самом деле, это довольно много. И у тебя тоже все еще есть Эйлик. На это тоже нечего чихать, учитывая, что с ним чуть не случилось!
Уиндшер осознал надвигающуюся катастрофу и попытался что-то предпринять, направив свою кавалерию в тыл чарисийцев, в промежуток, который они любезно оставили между своими собственными формированиями и лесом, через который они продвигались. К сожалению, чарисийцы специально выделили целый батальон своих адских стрелков, чтобы помешать ему сделать именно это. Они спрятали его в зарослях второсортных деревьев, которые простирались между окружающими Харил-Кроссинг сельхозугодьями, с достаточным количеством деревьев и подлеска, чтобы сделать их позицию эффективной защитой от кавалерии, и их смертоносный ружейный огонь более чем уничтожил передовые эскадроны Уиндшера, когда они попытались проскакать мимо них на помощь пехоте. К счастью, лошади были более опасной мишенью, чем люди, и человеческие потери Уиндшера оказались не такими серьезными, как поначалу опасался граф. Тем не менее, они были достаточно плохими, и потеря стольких лошадей была решающей. У самого Уиндшера лошадь была выбита из-под него, и он вывихнул плечо, когда его лошадь упала. Но один из его штабных офицеров помог ему снова сесть на коня и благополучно выбраться из котла, и, к огромному облегчению Гарвея (и немалому удивлению), граф отменил свое наступление, вместо того, чтобы понести еще большие потери, пытаясь прорваться.
