Кай'е Лэ что-то негромко произнес на странном гортанном наречии, казалось, как нельзя лучше подходящем его низкому чуть хрипловатому голосу. Его поняли. Несколько оборотней вместе с ним протянули руки к алтарю, немного нагнулись, чтобы положить ладони на гладкую прохладную поверхность. Кай'е Лэ провел пальцами по неровностям рисунка на боковой поверхности, словно пытаясь нащупать что-то, а в следующую секунду раздался тихий щелчок. Оборотни, чти руки лежали на алтаре, толкнули его в сторону. И верхняя плита, казавшаяся до этого неотделимой частью камня, с тихим шорохом отъехала в сторону. Оборотни не стали убирать ее совсем, отодвинули лишь настолько, чтобы можно было заглянуть внутрь. Под ней оказалась пустота — ниша, выдолбленная в твердом камне.
Внутри храма не горело никаких светильников, только бледно-золотые лучи луны, скользящие между каменных колонн. Здесь этой ночью собрались только высшие оборотни, чья вторая ипостась, никогда не покидающая их, позволяла им видеть в полной темноте. Но даже им ниша, открывшаяся под сдвинутой плитой, показалась огромной чашей, доверху наполненной клубящейся тьмой. И только Кай'е Лэ уверенно, казалось, твердо зная, что следует делать, опустил в нее руку. Тьма поглотила его кисть, водоворотом закрутилась вокруг рукава плотного шелкового плаща... Но это всего лишь он шарил по дну углубления, пытаясь нащупать что-то.
Кай'е Лэ выпрямился, держа в руке массивную и даже на вид очень древнюю книгу. Обложка — две деревянные доски, обтянутые тончайшей кожей и инкрустированные перламутром и самоцветами-кабошонами, уголки окованы серебром. Внутри страницы из самого лучшего пергамента. Кай'е Лэ бережно поднял книгу на вытянутых руках, словно самую великую драгоценность, чтобы все собравшиеся этой ночью в храме могли видеть ее. Несколько оборотней не сдержали восхищенного вздоха, шелестом эха подхваченного и самим храмом. Но никто не посмел так же, как Кай'е Лэ протянуть руки и прикоснуться к ней. Трое оборотней вернули на место верхнюю алтарную плиту, и Кай'е Лэ опустил на нее книгу так аккуратно, словно нес чашу, до краев полную драгоценным вином.
Книга легла в центр алтаря, закрыв собой вырезанный на нем рисунок. Лунный луч, проникший в храм между каменных колонн, скользнул по ее обложке, заставляя призрачно засиять кабошоны, вделанные в кожу, высвечивая рисунок — точную копию того, что был на алтаре.
Кай'е Лэ осторожно прикоснулся к книге и раскрыл ее. Тихо зашуршали медленно переворачиваемые страницы. В лунном свете призрачно светлел пергамент, чуть пожелтевший от времени, но прекрасно сохранившийся. Темной вязью по нему бежали строчки непонятных символов — букв древнего языка. Оборотни, собравшиеся вокруг алтаря, затаив дыхание, вглядывались в причудливую вязь. По тому, как блестели их глаза, было понятно, что многие из них не пожалели бы половины своей бесконечной жизни, лишь бы узнать все тайны, хранящиеся в книге, древней, как весь их род, а значит и как весь этот мир! Но по нерушимым законам стаи лишь Кай'е Лэ было разрешено прикасаться к ней, а он, не останавливаясь, одну за другой перелистывал страницы, пока уверенно не остановился на нужной.
Книга оказалась раскрытой практически на середине, и страница эта ничем особенным не выделялась среди других. Изящная буквица вверху — символ начала новой главы, а дальше текст — изящный темный узор на светлом пергаменте. Тонкие сильные пальцы Кай'е Лэ пробежались по странице, словно отыскивая нужное место, но читать он не стал. Убрал руки от книги и выпрямился, кончиками пальцев прикасаясь к гладкой поверхности алтаря. Вслед за ним, не дожидаясь указаний, до каменной плиты дотронулись и остальные оборотни, собравшиеся в храме. Кай'е Лэ поднял голову, не запрокинул ее к каменной плите, служившей потолком, а просто посмотрел поверх голов своих оборотней на то, что открывалось за стенами храма — на ночной темно-зеленый, полный жизни, трепещущий лес. Его волевое лицо с высокими, резко очерченными скулами казалось абсолютно спокойным и в то же время предельно сосредоточенным. Его серые, сейчас казавшиеся темными, глаза смотрели вперед на стены храма и на лес, но видели намного дальше — самую их суть.
Кай'е Лэ заговорил. Он не смотрел в книгу — он и так прекрасно знал то, что в ней написано. Он проводил этот ритуал каждый год в одну единственную летнюю ночь, много лет подряд. И ему не нужно было находить нужное место в книге. Раскрыв ее, он лишь выполнил установленную часть древнего ритуала — призвал в свидетели заключенную в ней вековую мудрость. И скользя пальцами по странице, он не искал нужное место, с которого следует начать читать, он лишь проверял точность собственных воспоминаний. Все верно. Оборотням вообще не свойственно забывать то, что следует помнить вечно. Высшим оборотням особенно. А более всех Кай'е Лэ.
Оборотни, собравшиеся в святилище, слушали своего Хозяина. Слова, произносимые им, поднимались к сводам храма и падали на гладкий каменный пол. К одинокому голосу Кай'е Лэ присоединили свои голоса и другие старшие оборотни — те, что были ровесниками ему, что проводили вместе с ним этот ритуал и несколько лет, и несколько десятилетий назад, что знали текст, хранившийся в древней книге так же хорошо, как и он. Три, четыре, шесть голосов... Они звучали не громче, чем до этого один. Но звук словно стал полнее, он заполнил все помещение храма, поднялся до самого потолка, проник в самые темные углы. Один за другим к стройному хору голосов присоединились все оборотни, даже самые молодые, собравшиеся в эту ночь для проведения ритуала. В обыденной жизни внутри стаи они уже давно общались между собой на простом наречье, перенятом им у людей, но не знать древний язык для них было невозможно! Они могли не разговаривать на нем свободно, но они словно с кровью при инициации впитывали способность понимать его, а особенно здесь и сейчас, когда древняя сила леса заполнила все пространство внутри святилища, и каждый из оборотней словно купался в ней. Сегодня вообще не нужны были слова, чтобы понять суть происходящего.
Двенадцать голосов теперь звучали все вместе, словно один голос повторяли текст, написанный и выверенный до мельчайших деталей сотни лет назад. Слова, срывавшиеся с их губ одно за другим, сплетались в замысловатый узор, в кружево без конца и начала такое же сложное, как то, что испещрило стены храма. Оно поднималось в воздух и повисало в нем, заставляя его почти ощутимо густеть, звенеть от напряжения разбуженной и призванной силы. Звук наполнил святилище до предела и будто перелился через край — выплеснулся наружу, за пределы круга, ограниченного каменными глыбами. А потом устремился еще дальше. Стек по пологим склонам холма и, словно предрассветный туман, белыми сияющими клубящимися языками зазмеился между деревьев. Растекся по земле, скрывая под собой опавшую мертвую хвою, и начал подниматься вверх, словно карабкаясь по шершавым стволам деревьев. Не настоящий туман, ничего общего не имеющий с собравшимися в воздухе капельками влаги! Здесь и сейчас двенадцати оборотням, собравшимся вокруг алтаря в древнем святилище, удалось призвать и воплотить саму силу. И сейчас именно она сочилась меж колонн храма, растекалась по склонам холма, сияла ярче, чем далекая и слабая луна!
Лес открыл глаза. Кай'е Лэ, чьи руки по-прежнему касались алтаря, а губы, ни на секунду не останавливаясь, выплетали узор древней молитвы, вздрогнул и выше поднял голову. Он почувствовал; самой своей сутью, сплетенной его волей с силой, которую он отпускал растекаться вокруг, ощутил пробуждение Леса. Деревья качнулись, шевельнув в высоте своими мохнатыми лапами, словно подчиняясь ветру, которого здесь и сейчас по-прежнему не было! Птицы сорвались с ветвей, звери забились в свои норы или стремительно унеслись прочь. Этой ночью в Лес пришли его истинные Хозяева, и простым смертным, как животным, так и людям, было слишком опасно оставаться рядом с тем, что они разбудили.
А в храме голоса оборотней продолжали плести свой узор. Кай'е Лэ на секунду остановился, словно для того чтобы перевести дыхание, а на самом деле для того, чтобы вслушаться в Лес вокруг, убедиться, что он проснулся и внимает словам. Тонкие сильные пальцы переворачивают страницу книги, лежащей на алтаре, но оборотень даже не смотрит на нее. Даже если бы он и не помнил слова, сейчас уже невозможно их перепутать: сила, которую он призвал, ведет вперед. Она не даст ошибиться и свернуть, но она же не позволит и остановиться! Но ему не привыкать: оборотни выбирают свой путь лишь однажды, а дальше их свобода — лишь идти по нему!
Голос Кай'е Лэ зазвучал снова, на этот раз постепенно повышаясь. Вместе с ним и остальные оборотни произносили слова все громче. Не крик, тот же ровный узор слов, только теперь они говорили так, чтобы их мог слышать весь Лес вокруг. Сила, растекшаяся от храма и окутавшая Лес туманом, который были способны видеть лишь те, кто его призвал, колыхнулась, отзываясь на древние слова и голоса тех, кто имел право их произносить. Ей ответил Лес. Он уже проснулся и открыл глаза, а сейчас поднимал голову, расправлял плечи и протягивал руки свои детям, пришедшим к нему этой летней ночью.
Несколько самых молодых оборотней из тех, что собрались в храме, вздрогнули, почувствовав, как к их кружеву прикоснулось нечто огромное и древнее. Они сбились, перестав произносить слова, но голоса Кай'е Лэ и их старших братьев, по-прежнему уверенно взлетающие под своды храма, словно подхватили их, не позволив замолчать. И вот уже снова двенадцать голосов в едином ритме произносят одни и те же слова. И что-то огромное, окутавшее храм снаружи, подступившее вплотную к каменным стенам, отзывается, вторит им! Не словами, самой своей сутью сливаясь с их!
Кай'е Лэ вдруг поднял руки, до этого спокойно лежавшие на алтаре, шагнул назад, освобождая себе место, и раскинул их в стороны. Его голос, достигнув самой верхней точки, резко оборвался. И в наступившей вдруг мгновенной и полной тишине, потому что остальные оборотни замолчали вместе с ним, снаружи донесся тихий, но все усиливающийся шум. Словно там поднималась буря. Но луна по-прежнему светила с безупречно ясного без единой тучки неба, и ветра тоже не было, только деревья, повинуясь гораздо более древней, чем даже сам ветер, силе склонялись в низких поклонах, осыпая зеленую хвою с ветвей. Долю секунды больше ничего не происходило, а потом сила взметнулась вверх. Огромная, мощная, древняя, горячая, как кровь, сладкая, как жаркий ветер, горькая, как вкус победы, свободная, как сам Лес... Она поднялась и накрыла и деревья, и храм на вершине пологого холма, и собравшихся в нем оборотней. Несколько самых молодых невольно вскрикнули. Не от боли, оттого, что в долю секунды перестали существовать, растворившись в этой силе. Им даже не нужно было раскрывать свое кружево навстречу ей. Та сила, что текла в нем внутри них, сама ответила на зов и приняла приглашение, сливаясь с силой вокруг. Руки более старших и опытных братьев подхватили их, не дав упасть, но этого было слишком мало: если твое сознание миллионом кусочков разлетается по пространству, разливается по нитям силы вокруг, тело перестает что-либо значить!
А на алтаре вдруг вспыхнул нестерпимо яркий призрачно-белый свет — загорелись контуры рисунка в его центре. Свет, казалось, проник сквозь лежавшую книгу, высветил каждый пергаментный листок. И рисунок, выложенный из самоцветов на ее обложке, загорелся следом. Свет озарил лица оборотней, разошедшихся немного в стороны, но по-прежнему не размыкавших круг, заполнил изнутри все помещение храма. И откликаясь на его зов, каменные колонны тоже вспыхнули, а точнее загорелись рисунки, вырезанные на них, но не все, а лишь некоторые линии, снова и снова бесконечное количество раз образуя один и тот же рисунок — силуэт меча и отпечаток когтистой кошачьей лапы на нем! Бесконечные знаки, запечатленные на стенах, вековая мудрость, вложенная в них, и всего один символ, отражающий суть.
Лес за стенами храма вздохнул, словно только и ждал, пока зажжется этот свет, и сила поднялась до небес. Больше не было кругов — символов, так тщательно выстраиваемых вначале ритуала. Остались только Лес и его Хозяева. И сила, объединившая их в единое целое на один год — до следующей летней ночи и на целую вечность вперед, потому что от своей сути еще никому не удавалось отказаться!
* * *
Окраина Годрума, побережье залива Скоба. Лето 1278 года от Сотворения мира.
Рассвет в поместье боярина Родослава на побережье залива Скоба — это время, когда весь мир, воплощенный в этом огороженном участке земли, особенно четко делится на две части: на восточную — светлую, уже освещенную только что взошедшим солнцем, и на западную — темную не только потому, что под сводами вековых деревьев всегда стоит полумрак, но еще и потому, что первые золотистые лучи просто не могут проникнуть туда: их останавливает громада главного дома. Хотя, строение не настолько велико, чтобы делить на две практически равные части все поместье. К югу от него солнцу все же удается пробраться в лес, правда, только на самую его опушку. Лучи дотянулись до дорожки, ведущей к дому от главных ворот. А дальше проникнуть не смогли — заплутались между одинаковых ровных древесных стволов, попались в сеть густых ветвей. А на дорожку, выложенную плитами песчаника, легли светлые и темные пятна, словно солнце, проснувшись этим утром, решило замостить ее снова.
Мужчина, идущий в этот ранний час по дорожке в сторону дома, вряд ли обращает внимание на игру своевольного солнца. И уж точно он не видит, что оно красит пятнами не только плиты песчаника под его ногами, но и его собственные волосы, собранные на затылке в короткий хвостик, заставляя их вспыхивать серо-серебристыми искрами. Только изредка, когда особенно проворному лучу удается пробраться между ветвей деревьев и, подкравшись, заглянуть ему в лицо, он недовольно щурит глаза. И тогда в их уголках четче проступают лучики морщин — не признак старости. Просто время, когда его прожито так много, неизбежно накладывает свой отпечаток, если не на тело, то уж на душу обязательно.
Мужчина идет прямо к дому, нигде не задерживаясь и не оглядываясь. Поместье совсем не кажется ему пустынным — на воротах он встретил часового, находившегося там, где ему и было положено. Теперь он уверен, что поместье его Хозяина надежно охраняется, а о его приходе в доме уже знают.
Ему не пришлось даже входить через вновь починенную дверь: по ступеням крыльца навстречу ему уже спускается другой оборотень. Ледь останавливается, не дойдя до низа пары ступеней, и раскрывает объятья старому оборотню — своему бывшему наставнику, а теперь просто хорошему другу и капитану гвардейцев его отца. Мужчины обнимаются, хлопая друг друга по плечам, и Ледь делает приглашающий жест в сторону двери, предлагая Зуру войти внутрь, но тот лишь качает головой:
— Я ненадолго: мне нужно возвращаться в город. Я пришел только передать тебе слова твоего отца.
Ледь кивает: разговаривать на ступенях, освещенных первыми лучами ярко-оранжевого солнца, не самый плохой вариант из возможных, особенно, когда вокруг стоит такая невозможно звонкая рассветная тишина. Он не задает вопросов: старый наставник лучше многих знает, когда и что нужно говорить.
