Та была еще миниатюрнее, чем ожидала Теодора, когда стояла позади Феодоры. Она была одета почти так же богато, как императрица, которой она служила, и, в отличие от Феодоры, волосы Антонины были густо посеребрены. Она была одета более просто, чем императрица, и глаза у нее были такие темные, что казались черными. Она не видела своего мужа больше года, но лицо ее было таким же невыразительным, как у императрицы, а руки спрятаны в широких рукавах ее столы.
Очевидно, Юстиниан и Феодора планировали сохранить это настолько "конфиденциально", насколько могли, — подумала Теодора, — и свидетелями были только Нарсес и Антонина — не просто ближайшая подруга Феодоры, но и ее самый доверенный агент и советница.
Интересно, как бы отреагировал Велисарий, если бы я предупредила его о том, что произойдет после его сирийской кампании? — задумалась Теодора. — Было бы легче его убедить? Или это заставило бы его упереться в землю? Если все пойдет так хорошо, как я надеюсь, ему будет гораздо лучше в этой истории, чем было бы в нашей с Сэмюэлом!
Как и Нарсес, хотя и по несколько иным причинам, Велисарий был вызван домой из Италии годом ранее, но не из-за неудачи. Его кампания после отзыва Нарсеса увенчалась блестящим успехом. На самом деле, это удалось слишком блестяще. К 540 году оказавшиеся в тяжелом положении остготы предложили сдаться, если Велисарий станет их императором, что поставило его в безвыходное положение. Он стал чрезвычайно богатым и могущественным на службе у Юстиниана и слишком хорошо знал, как это усилило страхи Юстиниана. Больше всего император боялся, что столь популярный полководец может завоевать достаточный престиж, чтобы претендовать на трон, и поэтому он попытался найти золотую середину, приняв капитуляцию остготов, но отказавшись от титула в попытке успокоить подозрения Юстиниана.
К сожалению, его уловка вызвала неприязнь остготов, которые почувствовали — по очаровательному выражению Райберта — что он "разыграл" их, но она никак не развеяла опасения Юстиниана. В конце концов, для римских императоров было традицией демонстративно отказываться от короны, когда ее предлагали, не так ли? Могло ли это быть тем, что имел в виду Велисарий? Лучше всего приказать ему вернуться на Восток, подальше от искушения. Кроме того, хорошие полководцы были нужны Юстиниану в других местах, и поэтому Велисарий был отправлен в Восточную епархию, чтобы противостоять царю Хосрову.
К несчастью для Велисария из ее собственного прошлого, кампания против персов, от которой его отвлекло прибытие путешественников во времени, тоже прошла не очень хорошо. В конце концов, он был отстранен от командования по обвинению в нелояльности, и только вмешательство Феодоры от имени ее подруги Антонины спасло его. Однако это было дорогостоящее спасение. Ничто так и не восстановило тесных рабочих отношений, которые когда-то были у Велисария и Антонины с Юстинианом и Феодорой, и вскоре после этого его брак также начал страдать.
Но на этот раз с ним такого не случится, — подумала она, подавляя рефлекторное желание тепло улыбнуться генералу, которым она стала дорожить как другом, а не просто инструментом или союзником. — Я этого не допущу. Он заслуживает лучшего от Юстиниана — он всегда так поступал — и на этот раз он получит это, клянусь Богом!
Нарсес, Менас, Велисарий и Эфраим опустились на пол в полном проскинезе, который византийские императоры позаимствовали у своих восточных соседей, чтобы заменить более простой поклон, которого когда-то было достаточно. Диоклетиан впервые ввел этот обычай среди римлян двести лет назад, и теперь она наблюдала, как Нарсес и остальные упали ниц и вытянули руки и ноги. Юстиниан и Феодора — особенно Феодора — настаивали на том, чтобы все их подданные приветствовали их таким образом, независимо от рождения или ранга. На самом деле Прокопий, который никогда не был самым заслуживающим доверия историком, настаивал на том, что императрица требовала почтения даже наедине и от друзей, хотя это, вероятно, было преувеличением.
Да, возможно, это преувеличение, — подумала Теодора,— но я бы не стала ставить на это ничего ценного. Феодора даже лучше, чем Юстиниан, осознает, как на нее обижаются из-за ее происхождения. Требовать, чтобы все эти ее аристократические "лучшие" пресмыкались перед ней, возможно, не самый тактичный способ напомнить им, в чем заключается реальная власть, но это, безусловно, эффективно.
Именно поэтому они с Пипсом ничего подобного не делали.
Пипс действительно опустился на одно колено, но Теодора просто склонила голову. Выражение ее лица было почтительным, но не совсем благоговейным, и она спокойно встретила взгляд императора и императрицы.
Они только что стали значительно более каменными, эти глаза, — подумала она, — и правая рука Юстиниана сжалась в кулак на подлокотнике его кресла.
— Итак, ты та, кого они называют валькирией, — сказал император после долгого, леденящего душу молчания.
— Да, ваше величество, — ответила она с еще одним легким поклоном. — А это, — она наклонилась, чтобы положить руку Пипсу на плечо, — мой спутник, Сэмюэл. Спасибо, что согласились поговорить с нами.
— Твое предложение сделать это было довольно убедительным, — ответил Юстиниан, и она позволила себе очень слабую улыбку.
— Я сожалею о повреждении ваших стен, ваше величество. Иногда, однако, я обнаруживаю, что требуется что-то "сильное", чтобы привлечь внимание человека, настолько занятого государственными делами, каким, как известно всему миру, вы являетесь.
Что-то промелькнуло в глазах Феодоры, и Теодора задалась вопросом, был ли это новый гнев или, возможно, тень веселья. Юстиниан только посмотрел на нее, затем разжал правую руку и помахал ею.
— О, встаньте, — сказал он, и византийцы поднялись. Он рассматривал их с заметным отсутствием удовольствия, но Велисарий и Эфраим смотрели в ответ, не дрогнув.
— Флавий, — сказал он через мгновение.
— Ваше величество, — ответил Велисарий.
— Полагаю, что ты и твоя армия в данный момент должны быть где-то в другом месте, — холодно заметил Юстиниан, и Велисарий кивнул.
— Понимаю это, ваше величество. И только тот факт, что я убежден, что мое присутствие здесь служит вашим истинным интересам даже лучше, чем победа над персами, мог заставить меня бросить вам вызов. Я благодарен вам за то, что вы решили встретиться с этими двумя замечательными людьми.
— В самом деле? — губы Юстиниана скривились. — Я тоже благодарен. Благодарен, что они не разрушили город дальше, "чтобы привлечь мое внимание".
— Понимаю, что вы, должно быть, сердитесь, ваше величество, но...
— Сердиться? — прервал его Юстиниан. — Нет, Флавий. Гнев — это то, что испытывает мать, когда ловит своего ребенка на лжи. То, что во мне, — это ярость.
— Как и должно быть, ваше величество, потому что я нарушил ваши приказы. — Велисарий, не дрогнув, посмотрел на императора. — Действительно, я нарушил ваши неоднократные приказы, и у меня не было полномочий делать что-либо подобное.
— И все же, несмотря на это, — Юстиниан широко развел руки в жесте, охватывающем зал совета и весь город за его пределами, — ты здесь. И с тобой не кто иной, как патриарх Эфраим.
— Да, ваше величество, — вставил Эфраим, заговорив впервые. — Вот мы и пришли. И с моей стороны потребовалось немало уговоров, чтобы убедить генерала, что это именно то место, где нам нужно быть.
— Велисарий должен быть там, где я и приказываю ему быть, ваше блаженство, — категорически сказал Юстиниан.
— Это правда, ваше величество, — кивнул Эфраим. — Или, по крайней мере, это почти всегда правда.
— Почти? — заметил Юстиниан. — Как удобно для него, что вы здесь, чтобы выступить в его защиту, ваше блаженство.
— Ваше величество, — спокойно сказал Эфраим, — могу я оговорить, что, как только что сказал Велисарий, у вас есть полное право злиться, что вы сердиты, и что вы согласились на эту встречу только по принуждению? Если позволите, я дополнительно оговорюсь, что мои действия и действия Велисария представляют собой государственную измену, за которую вы имеете полное право потребовать наши головы. И все же, несмотря на ваш гнев, вы знаете, что никто из нас не дурак и что мы ни на мгновение не могли поверить, что вы отреагируете как-то иначе, когда мы бросили вам вызов. Действительно, мы знали и приняли все это как должное — включая тот факт, что дали вам достаточный повод вызвать палачей — еще до того, как покинули Антиохию. И все же, как вы говорите, "мы здесь". Несомненно, это должно наводить вас на мысль, что мы, по крайней мере, искренне верим, что вы должны прислушаться к валькирии и ее спутнику. Не просто ради вас самих, но ради Империи, ради всего христианского мира и ради будущего. Вы единственный человек, который может дать валькирии возможность спасти миллионы и миллионы жизней, ваше величество. Миллионы. И именно поэтому у нас нет другого выбора, кроме как быть здесь, даже вопреки вашему приказу быть в другом месте.
Юстиниан чуть поудобнее устроился в своем кресле, бросив взгляд на Теодору и Пипса.
— Мне не требуется ни вашего, ни Велисария разрешения вызывать палачей, ваше блаженство, — сказал он через мгновение. — И все же я понимаю вашу точку зрения. Я все еще могу укоротить вас обоих — и поверьте, у меня больше всего соблазна сделать именно это, — но вы правы. Я действительно понимаю, что вы проделали весь этот путь, бросая мне вызов, не без того, что, по вашему мнению, было веской причиной. В конце концов, я могу не согласиться с вами, что будет самым прискорбным для вас обоих, но, полагаю, прежде чем позову экскубиторов, я должен, по крайней мере, услышать, что мне скажут.
Эфраим низко поклонился, затем отступил на шаг, что совершенно случайно привело его к левому плечу Теодоры, в то время как Пипс встал справа от нее, и Юстиниан посмотрел на нее. Его лицо было похоже на маску, но глаза блестели. Блестели, как поняла Теодора, чем-то очень похожим на отчаяние.
Он провел четырнадцать лет верхом на коне империи, — подумала она. — Четырнадцать лет... и в истории, которую мы пришли изменить, он просидел бы на троне еще двадцать четыре года. Тридцать восемь лет, в один из самых неспокойных периодов истории, все это время сражаясь, чтобы сдержать тьму.
И в конце этой долгой жизни потерпел неудачу.
Вот что он сделал. Что он будет делать. Это то, чему он отдал всю свою жизнь, и, подобно Велисарию, он понимает, на что способен "Убеждающий". Они не понимают, насколько ограничены наши запасы боеприпасов, и я не собираюсь им говорить. Но он наблюдал, когда Люций разнес ворота вдребезги, и потому что он был там — и потому что он не знает, как мало у нас боеприпасов, — он видит, что сейчас всему этому приходит конец... из-за угрозы, которую представляем мы.
Она почувствовала внезапный прилив симпатии к этому блестящему, амбициозному, параноидальному, тщеславному, бережливому человеку. Едва ли он был виноват в том, что родился во времена нашествий и волн варварских народов. Или пришел к короне при дворе, настолько жестоком и раздираемом фракциями, что само его название — византийский — стало синонимом скрытной, расчетливой, извилистой политики предательства. Или что он был поражен здесь, сейчас, величайшей пандемией в истории, в тот момент, когда должен был быть на пороге успеха в его великом проекте по возрождению Западной империи. Он был таким, каким сделало его время, но, несмотря на бородавки и все остальное, он, клянусь Богом, заслужил прозвище "Великий", под которым он будет известен историкам в другом прошлом, другом будущем, в течение двух тысяч лет.
Если бы только я могла убедить его быть еще более великим в этом деле, — подумала она. — Пожалуйста, Боже. Если Ты действительно существуешь, помоги мне убедить его стать тем человеком, которым он мог бы быть!
— Итак, говори... валькирия, — ровным голосом произнес человек в короне Византии. — Расскажи нам, зачем ты пришла.
— Во-первых, ваше величество, — сказала она, кланяясь гораздо глубже, чем когда они впервые вошли в зал совета, — благодарю вас за то, что согласились встретиться с нами.
— Благодарность была бы более уместной, если бы у меня был выбор, — тон Юстиниана был язвительным.
— Как я уже сказала, ваше величество, иногда требуется... нечто из ряда вон выходящее, чтобы выйти из тупика.
Губы императрицы Феодоры дрогнули. Кроме того, выражение ее лица так и не изменилось, и Теодора задалась вопросом, могла ли это быть мертворожденная улыбка.
— Полагаю, разрушение одних из самых прочных городских ворот в мире за время, необходимое для того, чтобы трижды кашлянуть, можно считать "из ряда вон выходящим", — признал Юстиниан.
— Без сомнения. Но я пришла сюда не для того, чтобы разрушать ваши ворота, ваше величество. Я пришла — мы пришли — помочь.
— Так ты сказала, и так сказали Эфраим и Велисарий в своих посланиях.
— Потому что это правда, ваше величество. Ваши подданные страдают. Тысячи из них уже умерли, и я говорю вам сейчас, что если эту болезнь не остановить, к ним присоединятся миллионы. У нас есть сила остановить это. Это то, для чего мы пришли.
Голос Теодоры Беккет был очень ровным, и тишина в пространстве вокруг нее была оглушительной.
— А потом? — нажал Юстиниан после долгой, неподвижной паузы. — Ты прибыла в самое сердце Империи. Ты вынудила одного из моих лучших генералов и патриарха Антиохии предать меня. Ты уничтожила часть городской стены и терроризировала жителей столицы. Все это для того, чтобы ты могла исцелять тех же людей, которых только что терроризировала?
— В мои намерения не входило терроризировать ваших подданных, ваше величество. Моим намерением было привлечь ваше внимание.
— И так оно и есть. И в процессе ты продемонстрировала, что, предположив даже на мгновение, что ты или любое другое смертное существо могли бы обладать силой просто щелкнуть пальцами и остановить чуму, это явно не единственная сила, которой вы обладаете.
— Это так, ваше величество, — признала она.
— И мужчины — или женщины, — обладающие властью, неизбежно используют ее, валькирия. Так чего же ты на самом деле ищешь? Для чего ты используешь свою силу после того, как остановишь чуму?
— Наша ближайшая задача — сделать именно это, — сказала Теодора. — И когда мы отправлялись в Империю, мы полностью намеревались просто вылечить болезнь, а затем снова уехать.
— Когда вы отправились в Империю? — темные глаза Юстиниана сузились. — Должен ли я тогда предположить, что вы здесь, в конце концов, не только для борьбы с чумой?
— Теперь нет, — признала Теодора. — Но лечение чумы было бы важным первым шагом.
— И после того, как ты сделаешь этот первый шаг, куда приведет тебя твое путешествие, валькирия? Какова твоя конечная цель?
— Чтобы сделать мир лучше, чем он мог бы быть, ваше величество. — Теодора посмотрела ему прямо в глаза. — Это действительно так просто.
— Никто не реализует великий проект, не имея плана с определенным набором целей. — Теодора поняла, что голос Юстиниана каким-то образом изменился. Это было так, как если бы его острый мозг действительно начал воспринимать то, что она хотела сказать, а не угрозу, которую она представляла. — Так какие же у тебя планы? Как валькирия планирует сделать мир "лучше", когда бесчисленные императоры и патриархи — и святые — все потерпели неудачу в этой миссии?
