— Но, тем не менее, иллюзия глубины поразительна.
Теперь комплекс пятен проплывал под ними, быстро уменьшаясь в ракурсе.
Скоулз неуверенно сказал: — Конечно, вы понимаете, что то, что вы видите на Солнце, здесь — это искажение цвета корпусом "Лайтрайдера". Этот корпус на самом деле почти идеально отражает свет. Избыточное тепло отводится в космос с помощью мощных лазеров, закрепленных на корпусе: "Райдер" эффективно охлаждает сам себя. На самом деле, если бы вы могли увидеть корабль снаружи, он бы светился ярче, чем сама фотосфера... — Скоулзу было неприятно осознавать, что он болтает лишнее.
— Думаю, я понимаю. — Она изящно махнула рукой, похожей на коготь, на светящуюся поверхность. — Но черты, конечно, настоящие. Как и комплекс пятен.
— Да. Да, конечно. — Лета, внезапно подумал он. Я что, покровительственно отношусь к ней?
Его задачей было показать этой странной пожилой женщине достопримечательности — устроить ей VIP-экскурсию. Но он ничего о ней не знал — вполне возможно, она знала гораздо больше о предметах, которые он описывал, чем он сам.
Церковь света святого Суперэта была печально известна своей скрытностью: о целях этого проекта солнечной червоточины и о роли, которую старуха будет играть в нем... хотя все знали, судя по тому, как с ней обращались с момента прибытия в околосолнечное пространство — как будто она была хрупкой и драгоценной, как яичная скорлупа, — что эта женщина каким-то образом была ключом ко всему происходящему.
Но как много она знала?
Он внимательно наблюдал за ее птичьим лицом. То, как ее седые волосы были зачесаны назад в маленький жесткий пучок, делало ее лицо с волевым носом еще более изможденным и угрожающим, чем могло бы быть в противном случае.
Она спросила: — И этот процесс охлаждения — модель того, как будет работать зонд червоточины, чтобы приобрести способность проникать внутрь самого Солнца?
Он заколебался. — Что-то вроде этого, да. Ключом к охлаждению объема является отвод тепла из него быстрее, чем оно поступает. Мы будем забирать солнечное тепло от комплекса искусственного интеллекта через червоточину и сбрасывать его за пределы самого Солнца; на самом деле мы планируем использовать эту энергию в качестве вторичного источника питания "Тота"...
Она заерзала на кресле, напряженно и осторожно, как будто боялась что-то сломать. — Доктор Скоулз, скажите мне. Мы покинем режим "свободного падения"?
Вопрос был неожиданным. Он посмотрел на нее: — Во время этого полета, на "Лайтрайдере"?
Она спокойно ответила на его взгляд, ожидая.
— На самом деле мы находимся на свободной орбите вокруг Солнца; так близко к поверхности период обращения составляет около трех часов... Мы совершим полный оборот. Затем мы поднимемся обратно к "Тоту"... Но мы проделаем весь путь с небольшим ускорением; вы почти ничего не почувствуете. Почему вы спрашиваете? — Он заколебался. — Вам неудобно?
— Нет. Мне было бы неудобно, если бы мы начали набирать ускорение. Видите ли, я немного более хрупкая, чем была раньше. — Ее тон был озадачивающим — самоуничижительным, задумчивым, возможно, с оттенком обиды.
Он кивнул и отвернулся, не зная, что ответить. — О, вот как. — Неожиданно она улыбнулась, обнажив мелкие зубы цвета желтого золота. — Извините, доктор Скоулз. Подозреваю, что пугаю вас.
— Немного, да. — Он ухмыльнулся.
— Вы действительно не знаете, что делать со мной, не так ли?
Он развел руками. — Проблема в том, что, честно говоря, я не уверен, как много вы знаете. — Он заколебался. — Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление о моем покровительственном отношении, из-за...
— Не чувствуйте этого. — Неожиданно она положила свою руку на его кисть; ее пальцы были похожи на сухие веточки, но ладонь была на удивление теплой, кожистой. — Вы очень хорошо выполняете мою просьбу об этой поездке. Предположим, я ничего не знаю; вы можете относиться ко мне как к пустоголовой туристке. — Ее улыбка превратилась в ухмылку, почти озорную; внезапно она показалась Скоулзу гораздо менее чуждой. — Такой же невежественной, как приезжий политик или даже высокопоставленный чиновник. Расскажите мне, например, о солнечных пятнах.
Он рассмеялся. — Хорошо... Чтобы понять это, вам нужно знать, как устроено Солнце.
Солнце состояло из слоев, как китайская шкатулка.
В сердце Солнца находился огромный термоядерный реактор, простиравшийся на двести тысяч миль. Эта область ядра, составляющая всего четверть диаметра Солнца, обеспечивала почти всю солнечную яркость, энергию, которая заставляла Солнце светить.
За пределами этого реактора в ядре Солнце состояло из разреженной плазмы. Фотоны — частицы излучения, испускаемые ядром, — прокладывали себе путь через этот радиационный слой, в среднем проходя не более дюйма, прежде чем отразиться от ядра или электрона. Отдельному фотону могут потребоваться миллионы лет, чтобы пробиться сквозь толпу к поверхности Солнца.
С удалением от ядра плотность, температура и давление плазмы неуклонно падали, пока, наконец, на четырех пятых пути к поверхности электроны не могли зацепиться за ядра, образуя атомы, и, в отличие от голых ядер плазмы, атомы смогли поглощать энергию ядра в виде фотонов.
Это было так, как если бы фотоны, вырвавшись из центра слияния, ударились о кирпичную стену. Вся их энергия была передана атомам. Газ над стеной реагировал — подобно кастрюле с водой, нагретой снизу, — конвекцией, при этом горячий материал поднимался, а более холодный материал сверху увлекался вниз.
Зонд "червоточина" с его хрупким грузом смог бы проникнуть до самого дна этой конвективной зоны, то есть на двадцать процентов пути к центру Солнца.
Она кивнула. — И фотосфера, которую мы видим, с ее гранулами и супергранулами, по сути, является верхним слоем конвективной зоны. Это похоже на поверхность вашей кастрюли с кипящей водой.
— Да. И именно свойства материала в конвективной зоне вызывают появление солнечных пятен.
Вещество конвективной зоны было сильно заряжено. Магнитное поле Солнца было интенсивным, и его магнитные трубки, каждая диаметром в сто ярдов, оказывались запертыми в заряженном материале.
Вращение Солнца распространяло застывшие линии потока, растягивая их внутри Солнца подобно эластичным лентам. Трубки переплетались в веревки, потревоженные пузырьками поднимающегося газа и скрученные конвекцией. Перегибы в запутанных канатах стали достаточно плавучими, чтобы всплыть на поверхность и распространиться, образуя пятна и группы пятен.
Она улыбнулась, когда он заговорил. — Вы знаете, я чувствую, что возвращаюсь в свое детство. Я интенсивно изучала физику Солнца, — сказала она. — И многое другое, кроме того. Я помню, как делала это. Но... — Она вздохнула. — Кажется, я сохраняю все меньше и меньше.
— Видите ли, доктор Скоулз, Солнце — дело всей моей жизни. Я знала это с самого рождения. Когда-то я многое знала о Солнце. И в будущем, — двусмысленно продолжила она, — я снова буду знать очень многое. Возможно, больше, чем кто-либо из когда-либо живших.
Он решил быть честным с ней. — В этом нет особого смысла.
— Нет. Нет, не думаю, что это имеет значение, — резко сказала она. — Но это не важно, доктор Скоулз. Ваша задача — сделать именно то, что вы делали: показать мне достопримечательности, дать мне почувствовать Солнце с человеческой точки зрения.
С человеческой точки зрения?
Теперь она повернулась и посмотрела прямо ему в глаза; ее взгляд, каким бы водянистым он ни был, был открытым и сбивающим с толку, обжигающим. — Но ваше любопытство по поводу моей роли — это не то, что выводит вас из равновесия. Не так ли?
— Я...
— Это мой возраст. — Она снова улыбнулась, намеренно, как ему показалось, показав свои гротескные пожелтевшие зубы. — Я видела, как вы изучали меня уголком глаза... Не волнуйтесь, Киван Скоулз, я не обижаюсь. Мой возраст — это тема, которую вы вежливо обходите с тех пор, как я поднялась на борт вашего летающего холодильника.
Он почувствовал обиду. — Вы надо мной издеваетесь.
Она фыркнула. — Конечно. Но это правда, не так ли?
Он старался не дать разгореться своему гневу. — Какой реакции вы ожидаете?
— Ах,.. наконец-то честность. Я, конечно, не ожидала ничего меньшего, чем вашего довольно болезненного очарования. — Она подняла руки и изучила их, как будто они были артефактами, отделенными от ее тела; она повертела ими, разминая пальцы. — Как ужасно, что это старение когда-то было уделом всего человечества, это медленное разложение, переходящее в упадок, физический и ментальный. На самом деле, особенно физический... Мое тело, кажется, вытесняет мое сознание; иногда у меня нет времени ни на что другое, кроме как удовлетворять его насущные, недостойные потребности... — Она нахмурилась. — Но, возможно, антивозрастная терапия отняла у нашего вида гораздо больше, чем дала нам. В конце концов, даже самые тщеславные или наиболее ищущие внимания люди отказываются быть замороженными в возрасте более, скажем, шестидесяти лет. Таким образом, значимое взаимодействие ограничено физическим диапазоном всего в шесть десятилетий. Как печально.
Он вздохнул. — Но вам, должно быть, — физически — восемьдесят?
Ее губы дрогнули. — Это неплохое предположение для того, кто никогда раньше не встречал пожилых людей... если только вы когда-либо не сталкивались с несчастным человеком, для которого АВТ не принесла результатов. Если вдуматься, это люди в их естественном состоянии, но наше общество относится к ним как к больным — их следует бояться, избегать.
Мягко он спросил: — Это то, что случилось с вами?
— Терапия не помогла? — Ее белые, как бумага, щеки на мгновение дрогнули, и снова он уловил негодование, глубокий гнев, скрывающийся под ее резкой, приводящей в замешательство внешностью. — Нет. Не совсем.
Он коснулся ее руки. — Посмотрите туда... впереди нас. — Перед ними было сооружение, вырисовывающееся на плоском бесконечном горизонте, поднимающееся из самой фотосферы. Это было похоже на виадук — серия арок, петель из светящегося малиновым светом газа, которые пересекали солнечную поверхность.
Он снова услышал ее вздох.
Он проверил свой информационный планшет. — Протуберанцы. Вся конструкция имеет сто тысяч миль в длину, двадцать тысяч в высоту... — Он взглянул вверх и проверил их курс. — Мы сами всего в десяти тысячах миль над поверхностью. Мы собираемся пройти через одну из этих арок.
Она восторженно захлопала в ладоши, и внезапно показалась ему удивительно, пугающе юной — ребенок, запертый в разлагающейся оболочке тела, подумал он.
Вскоре арка, через которую им предстояло пройти, стала перед ними огромной, и рты остальных начали закрываться, уменьшаясь в ракурсе. В этом пейзаже гигантов Скоулз обнаружил, что ему трудно представить масштаб сооружений; их приближение, казалось, длилось целую вечность, но они все равно росли, выступая из Солнца, как мечты какого-нибудь безумного инженера. Теперь он мог разглядеть детали — были места, где арка была неполной, и он мог видеть сгустки более высокой плотности в корональном газе, который, светясь, стекал по склонам магнитной формы к лужицам света у подножия арки. Но, несмотря на все это, иллюзия искусственности сохранялась, делая сооружение еще более устрашающим.
Наконец арка нависла над ними, огромная, отчужденная, величественная. — Толщина пять тысяч миль, — медленно произнес он. — Только подумайте, вы могли бы подвесить Землю вон там, на вершине этой арки, как украшение для рождественской елки.
Она фыркнула и прижала тыльную сторону ладони ко рту.
Он посмотрел на нее с любопытством. Она — медленно осознал он — хихикала.
Они прошли под аркой; огромная газовая скульптура медленно отступала позади них.
Скоулз сверился со своим информационным планшетом. — Мы почти завершили нашу орбиту. Три миллиона миль большого солнечного круга пройдены за три часа...
— Итак, наше путешествие почти завершено. — Она снова аккуратно сложила руки на коленях и повернулась лицом к прозрачной стене; свет короны играл на ее профиле, делая ее отстраненной, удивительно молодой.
Он внезапно почувствовал себя тронутым ею — этой одинокой, озлобленной женщиной, изолированной своим возрастом и хрупкостью от остального человечества... и, как он смутно подозревал, изолированной какой-то гораздо более драматичной тайной.
Он попытался успокоить ее. — Еще час, и вы будете в безопасности внутри обиталища. Там вам будет намного комфортнее. И...
Она повернулась к нему. Она не улыбалась, но ее лицо, казалось, немного смягчилось, как будто она поняла, что он пытается сделать. Она снова протянула руку и коснулась тыльной стороны его ладони, и внезапный человеческий контакт был электрическим. — Спасибо вам за ваше терпение, доктор Скоулз. Я доставила вам немало хлопот, не так ли?
Он нахмурился, обеспокоенный. — Я вообще-то не думаю, что был терпелив.
— О, но вы были терпеливы.
Любопытство горело в нем, как термоядерное ядро Солнца, освещая все, что он видел. — Вы в центре всего этого, не так ли? Я имею в виду проект Суперэта. Я не понимаю, в чем заключается ваша роль... Но это правда, не так ли?
Она ничего не сказала, но позволила своей руке остаться на его кисти...
Он нахмурился. Она казалась такой хрупкой. — И что вы чувствуете по этому поводу?
— Что чувствую я? — Она закрыла глаза. — Знаете, я не уверена, спрашивал ли меня кто-нибудь об этом раньше. Как я себя чувствую? — Она прерывисто вздохнула. — Мне страшно, доктор Скоулз. Вот что я чувствую.
Он позволил своим пальцам сомкнуться вокруг ее кисти.
В основании его позвоночника почудился едва уловимый толчок, и звук двигателя "Лайтрайдера" превратился в глубокую, низкую вибрацию, сейсмический гул, который он ощущал глубоко внутри своего тела.
Маленький корабль медленно поднимался прочь от кипящей поверхности Солнца.
4
Флиттер вылетел из мерцающего зева транзитной червоточины, соединяющей Порт-Сол с Земным портом. Луиза Йе Армонк выглянула из тесной кабины, высматривая Землю. Марк сидел рядом с ней, держа на коленях книгу.
Земной порт представлял собой рой интерфейсов червоточин, сгруппированных в L4 — одной из пяти гравитационно стабильных точек Лагранжа в системе Земля-Луна, которая опережает Луну по орбите вокруг Земли на шестьдесят градусов. Отсюда Земля казалась раздутым голубым диском; врата червоточин всех размеров дрейфовали по поверхности старой планеты, как четырехгранные снежинки цвета электрик.
Флиттер — беспилотный, если не считать двух его пассажиров — без колебаний пронесся сквозь путаницу интерфейсов, сеть трафика, который бесконечно проходил через огромные межсистемные шлюзы. В отличие от запустения внешнего кольца, Луиза получила мощное, непосредственное впечатление от суеты, процветания, активности здесь, в сердце системы.
При стандартном ускорении флиттера в одно g последний отрезок пути от L4 до самой Земли занял бы всего шесть часов; и Луизе уже казалось, что старая планета, беременная и зеленая, быстро приближается, словно выныривая из сложной паутины интерфейсов червоточин. Огромные термоядерные станции, построенные из ледяных спутников, отбуксированных на орбиту Земли из пояса астероидов и за его пределами, сверкали, проплывая над зелено-голубыми океанами. Сама планета была пронизана огнями, на суше и на море. В тонкой кромке атмосферы вблизи Северного полюса Луиза едва различала тусклое фиолетовое свечение огромного луча излучателя — рассеянного охлаждающего лазера, выбрасывающего часть отработанного тепла Земли в бесконечный космос.
