Три королевских слова. Часть первая

Несколько дней я то и дело возвращалась в мыслях к этому вопросу, пока как-то вечером неожиданно не услышала голос в голове:

— Тут и думать нечего.

Я вздрогнула, не сразу сообразив, что слышу анималингву Снежинки, которая валялась на диване кверху пузом и увлечённо ловила невидимую миру муху.

Снежинке недавно исполнилось пять лет, и как взрослый фамильяр она теперь могла подключаться к всемирной телепатической сети фамильяров — Катнету. Совокупная житейская мудрость фамильяров была беспредельна. Иметь фамильяра для ведьмы было то же самое, что иметь личную поисковую систему вроде Гугла, с поправкой на то, что это был Гугл, кровно заинтересованный в счастье и благополучии именно этой ведьмы.

Я села рядом.

— В смысле?

— Ты всё время думаешь про этого Лёху Абрикосова. А тут и думать нечего. — Снежинка лениво перевернулась на бок и продолжила скучным голосом: — Лёха обычный негодяй, и ничего больше. Кстати, что это за имя такое — "Лёха Абрикосов"? — Она подёргала левым ухом — это означало у неё иронию. — Наверняка наврал. Негодяй, как есть негодяй.

С тех пор, как Снежинка была принята во всемирное сообщество фамильяров, её кидало в крайности. По натуре она была легкомысленна и беспечна, но тот факт, что в начале жизни Снежинку чуть было не лишили магической сущности, оставил жестокий шрам на поверхности её нежной кошачьей души. Снежке очень хотелось доказать миру свою профессиональную состоятельность и стать настоящим фамильяром. Она то и дело ныряла в Катнет, подолгу там зависала, а затем, выныривая, вдруг начинала разговаривать как изрядно пожившая, повидавшая виды и от этого несколько зачерствевшая душой женщина.

Первоначально меня брала оторопь от её тона, но мама объяснила, что это у Снежинки начальная эйфория от повышения статуса, и что вскоре это пройдёт, а пока придётся потерпеть.

Я пожала плечами.

— Вообще-то, он дал мне визитку. "Алексей Абрикосов, свадьбы и ню".

— Визитку! — Снежка фыркнула. — Если я дам тебе визитку, где будет написано, что я "Дита фон Дитрих, стриптиз и песнопения", ты тоже поверишь?

— Не спорю, имя у него немного странное, но зато звучное. Возможно, это псевдоним, знаешь, как у Раневской или Вольтера. Иногда люди искусства уже и не помнят, как их называли при рождении. Должно быть, смена имени их бодрит и освежает. А насчёт негодяя — это ещё неизвестно. Просто я напугала Лёху своей манерой общаться.

Снежинка поднялась, села, сложила передние лапки вместе, обвила их хвостом и уставилась на меня ярко-оранжевыми глазами.

— Ведьма Данимира! — строго сказала она. — Он завёл девочку-студентку в ресторан, поел-попил за её счёт и смылся, не прощаясь. Кто он, по-твоему, после этого?

— Да ладно, — махнула я рукой. — Ты же знаешь, я не обеднела.

— Да, но он-то этого не знал! Ты уж меня извини, хозяйка, но по тебе не скажешь. Посмотри на себя — рубашонка клетчатая, шортики джинсовые, тапочки эти вечные на резиновом ходу... Ведьма Данимира, пора на шпильки переходить.

— Тапочки удобные, я в них счастлива. Не представляю, как люди передвигаются на шпильках. Некоторые даже бегают — я сама видела. Мне на эти ходули смотреть страшно, не то что самой надеть. И потом, я и так высокая, а на каблуках стану ещё выше. А насчёт Лёхи...Ну, не знаю, не знаю...

— А я думаю, что знаешь. Представь, что этот Лёха сбежал не от тебя, а от твоей подружки. От Ольги. Или от Маришки.

— Какой негодяй! — вскричала я тут же. — Гад ползучий!

— Ага, — довольно муркнула Снежинка. — Оказывается, мы всё прекрасно и сами понимаем. У тебя проблемы с самооценкой, хозяйка. Такое часто бывает с книжными девочками, но это пройдёт со временем — когда тебе надоест попадать впросак. А пока ты можешь представлять на своём месте дорогого тебе человека. Так тебе легче будет разобраться, что такое "хорошо" и что такое "плохо". А то — ишь! Девочка ему Бродского почитала, и поэтому Вася Помидоров теперь у нас страдалец.

— Снежка! Во-первых, не Вася Помидоров, а Лёха Абрикосов, во-вторых — да не читала я ему Бродского. Ты так говоришь, как будто я на табуретку влезала и оттуда декламировала. Так просто, к слову пришлось, совсем чуть-чуть. Стали говорить, что лето жаркое — даже слишком, все слегка замучились. Ну, вот я и вспомнила: "Я не то что схожу с ума, но устал за лето. За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это — города, человеков, но для начала — зелень". Вот и всё, четыре строчки. Но этого хватило, видимо, чтобы сбежать прочь.

— Это твой Бродский написал? — заинтересованно спросила Снежинка, не обращая внимания на моё самобичевание. — Молодец, он, наверное, в прошлой жизни котом был. Иногда так устаешь в этой шубе, а солнце всё светит и светит... Жа-арко... И всё такое зелёное-презелёное... В жару сразу хочется чего-то чёрно-белого, начинаешь завидовать обычным котам. Если встретишь Бродского, передай ему, что он хороший поэт.

— Я не встречу его, Снежечка, он уже умер.

— Ну, тогда он сейчас кот, наверное, — рассудила Снежинка. — За хорошие стихи. Может быть, даже чей-то фамильяр. Я бы с радостью ним познакомилась.

Я подумала и согласилась, что да, я бы тоже с радостью познакомилась. Хотя мне и непонятно, почему это Бродский за свои стихи должен стать именно котом.

Снежинка посмотрела на меня с укоризной.

— Сама подумай, хозяйка. Разве ты встречала хоть одну собаку, которая писала бы стихи?

Женская логика всё-таки ничто по сравнению с кошачьей, подумала я.

— Нет, не встречала. Хотя, честно говоря, я и котов таких не встречала.

Снежинка возвела к потолку оранжевые очи, на её белоснежной мордочке появилось мечтательное выражение.

— Встречала. Левиафан пишет стихи.

— Лёва?! Наш Лёва?

Матёрый манул Левиафан при виде Снежинки совершенно терял голову и пытался изображать юного котёночка. От его игривых прыжков в буфете подпрыгивала посуда и звенели хрустальные подвески на качающейся люстре в гостиной. Теперь выяснилось, что он ещё и стихи для Снежинки сочиняет.

— А я и не знала.

— Он пишет стихи только для меня, — довольно мурлыкнула Снежинка. — И только мне читает.

— Лёва — мужчина видный, но суровый, не каждому душу раскроет. Счастливая ты, Снежка.

— Да, я такая, — не стала скромничать кошечка. — Лёва говорит, что я неповторимая — как настоящая снежинка. И ещё, что я похожа на Мэрилин Монро. Кстати, это правда, что каждая снежинка уникальна? А кто это придумал и зачем это надо?

На тот момент Снежка забыла о своём новом статусе, и её мысли принялись по-прежнему с лёгкостью переходить от предмета к предмету.

Мне всё-таки хотелось вернуться к волнующему меня вопросу, и я попыталась повернуть разговор на старую колею.

— Снежинки и вправду все разные, а почему так, я не знаю. Снежечка, ты мне лучше скажи... — Я смущённо потупилась, но потом продолжила: — А я, случайно, не зануда? Ну, знаешь, вроде мальчишки не любят таких... Я учусь слишком хорошо, и слишком много знаю... таких заучками зовут.

— Тебя в Оленегорске так называли? — удивилась Снежинка. — Никогда не слышала.

— Нет, в нашей школе всё нормально было, мне кажется, меня все любили. Но в больших городах всё по-другому — я в телевизоре видела, в сериале "Заучка и Хулиган", который по утрам повторяют. Ты же знаешь, я всегда телевизор на кухне включаю, пока завтрак готовлю...

— Завтрак?.. — задумчиво сказала Снежка. — Может, мне съесть чего-нибудь?

— Я имела в виду, что, может быть, я... э-э-э...зануда?

— Всем бы такими занудами быть, — небрежно бросила Снежинка. — Рыбки? Или сметанки ложечку? Или всё-таки рыбки?.. Пожалуй, я бы съела корюшки... совсем чуть-чуть, пару штучек...

— Не сезон. Только в консервах, а консервы тебе нельзя. Я тебе лучше сметаны дам, ты вот только на мой вопрос ответь... На самом деле ведь меня волнует не частный случай с Лёхой Абрикосовым, арт-фотографом, бог ему судья, а философский вопрос в глобальном масштабе... с высоты птичьего полёта, так сказать.

— Я, конечно, не парень, но мне тоже иногда от тебя сбежать хочется, ведьма Данимира. Выражайся проще. А то ты пока к сути дела подойдёшь, сметана прокиснет.

— Проще? Пожалуйста. Ждать ли мне принца на белом коне или...

— Жди.

Снежинка снова повалилась на спину и продолжила ловить невидимую муху.

Я подождала некоторое время, наблюдая за её игрой, потом разочарованно спросила:

— И это всё?

— А что ты хотела услышать?

— Что-нибудь ещё. Хотелось бы развёрнутого ответа.

Снежинка перестала помовать лапками в воздухе, аккуратно сложила их на груди и повернула круглую мордочку в мою сторону.

— Ну что ты как маленькая, хозяйка? Ты же ведьма. Ведьминскую сущность в мешке не утаить. Ты всё равно не сможешь без своих бумерангов и звонких цитат, и без Эрмитажа, и всего такого прочего. Зачем тебе связываться с тем, кто не хочет ведьму? Сейчас, подожди, — она зажмурилась, и я поняла, что Снежинка подключилась к планетарной мудрости. Вскоре она приоткрыла глаза: — Вот, подходяще. С любимым нужно говорить на одном языке.

Я хихикнула.

— А если я полюблю китайца?

— Тебе разве не хотелось бы услышать Бродского на китайском?

— Э-э-э... Понятия не имею... А как ты думаешь, Снежечка, я ... это... ну, в общем, если я буду такой переборчивой... — я набрала воздуха и произнесла страшное: — А я случайно не останусь старой девой?

Я очень боялась остаться старой девой.

Снежка снова подёргала ухом.

— Ты — не останешься.

Она снова замолчала, но мне хотелось, чтобы Снежинка окончательно развеяла мои сомнения.

— А вдруг?

Я, конечно, втайне ожидала, что Снежка повторит мамины слова про то, какая я красотуля, но вместо рассказов о том, какая я прекрасная, Снежка вдруг сказала:

— А если и останешься, тоже ничего страшного. Зато ведьмы-девственницы самые сильные. Вот я, например, решила сохранить свою силу полностью. — И добавила довольным голосом: — Лёва плакал.

— Но я не хочу Силы такой ценой, — надулась я. — Я хочу, чтоб всё было как у мамы: и Сила, и папа.

— Учиться тебе надо срочно, хозяйка, — сказала Снежка недовольно. — По-моему, это от безделья тебе всякая ерунда в голову лезет. Тебя родители учиться направили, все условия создали, квартиру купили, денег надавали... умницей-разумницей тебя считают, доверяют... А ты о чем думаешь? Не отдать ли свою девственность — ведьмино сокровище — Васе Помидорову?

Мне стало стыдно.

Конечно же, тут Снежка была кругом права. Из-за того, что дни в конце лета были одинаково ласковыми, безветренными, приторно тёплыми, и даже редкие дожди шли только по ночам, а к утру от ночной влаги не оставалось и следа, мне начинало казаться, что я застряла в каком-то сладком безвременьи. Бесцельные странствия привели меня в состояние духовной невесомости. Иногда я чувствовала себя пчелой, которая отведала сладкого, но уже забродившего виноградного сока и теперь, потеряв все ориентиры, летит навстречу гибельной неизвестности.

Как тут было избежать глупых мыслей?

Но всё проходит, прошли и эти беззаботные дни ожидания.

Пришёл сентябрь, в остудившемся воздухе горьковато запахло осенью. Я подставила лицо первым свежим ветрам, и они вымели из головы пустое, возвратив мне цельность и ясность рассудка.

Мне так надоело безделье, что в институт я бежала вприпрыжку, размахивая рюкзачком и широко улыбаясь незнакомым встречным.

Студенческая жизнь завертелась и оказалась прекрасной. Я снова встретилась с Женей Журавлёвой, обзавелась и другими приятельницами.

Жизнь, безусловно, налаживалась.

Правда, немного разочаровала учёба. Пока всё, что нам преподавали, было мне хорошо известно, но мама, которой я пожаловалась по телефону, утешила меня.

— Не все же, как ты, выросли при библиотеке с магическим хранилищем, — сказала она. — Какой-то вводный курс необходим другим. В первое полугодие тебе действительно иногда может быть скучновато. Потерпи, Данечка, когда пойдут спецпредметы и начнутся практические занятия, станет гораздо интереснее, вот увидишь. А уж на втором курсе вообще сказочно. Наша группа на зимнюю практику в Тарту ездила, на целых два месяца. Прекрасные воспоминания. Там, в подвалах университета, такой спецхран — закачаешься! Не знаю, куда пошлют вас, но уверена, скучать не придётся.

Мамино воодушевление передалось и мне. Я со смирением повторяла основы и ждала наступления лучших времён.

Но в холодном промозглом ноябре в мою жизнь вошли Мартин и его ковен, и мне уже было не суждено перейти на второй курс.

Никаких поездок.

Никаких волшебных фолиантов.

Ни-че-го.

Больше я не хочу вспоминать. Я хочу, чтобы стало темно и тихо, как этого и желал Мартин. И ещё я больше не хочу никогда слышать этого имени — Мартин.

Я чувствую сильный толчок в грудь, чувствую боль, картинки из прошлого стремительно скручиваются в сумасшедший пёстрый клубок, и этот клубок взрывается ослепительной вспышкой.

Я часто моргаю, и когда зрение проясняется, передо мной возникает надпись, белая на зелёном: "Для твёрдых бытовых отходов", и какие-то цифры — служебный шифр коммунальщиков. Потом я вижу растянутую между стен хрустально-радужную паутину и седую крысиную морду с внимательным взглядом.

— Дело ведь в нём, в Мартине? — спрашивает крыса. — Из-за него ты оказалась здесь?

— Да. И другие тоже... с ним... — Я киваю и чувствую, как моё тело начинает сотрясать крупная дрожь, которую не остановить.

— Трясись, не трясись, а рассказать придётся, — безжалостно заключает крыса. — Рассказывай. И вспоминай хорошенько, это самая важная часть твоей истории.

Я снова киваю, но жалобно говорю:

— Я многое не могу объяснить. Я до сих пор не понимаю...

— Рассказывай как помнишь, всё остальное — потом. Отпусти память по водам, мне надо узнать твою душу.

— Вы же не дьявол? — спрашиваю я со слабой улыбкой. Вроде как в шутку.

Крыса ухмыляется довольно:

— Ты мне льстишь, деточка. Я всего лишь старая нянька. Смотри на сеть и продолжай.

Старая нянька. Какое странное определение. Но об этом я подумаю завтра. Если оно настанет.

Я не хочу смотреть на сеть и продолжать. Мне даже начинает нравиться, как меня колошматит. Дрожь покоряет меня, темнота зазывает в свою безмятежность, но бесцеремонная старуха снова больно толкает меня жёсткими пальцами.

— Ведьма Данимира! Смотри на сеть!

Я открываю глаза.

Паутина начинает вибрировать, вступает в резонанс с дрожью моего тела и постепенно замедляет колебания. Я, подчиняясь её ритму, успокаиваюсь и снова становлюсь способной мыслить и даже чему-то сопротивляться.

— Я продолжу, но не могла бы ты перестать постоянно тыкать меня в грудь? — протестую я. — У меня уже всё болит от этого тыканья!

Горло крысиной ведьмы издаёт какой-то печальный скрипучий звук.

— Дурочка, это я ведь тебе сердце завожу. Я ж говорю, у тебя мало времени. Сосредоточься и рассказывай, не буду тебя перебивать.

Надо же. Мне заводят сердце. Скверно звучит.