Своих не бросаем!

— Нет! Нет! И не возражайте Владимир! Я, знаете ли, человек прямой. И полагаю, что вы герой. Настоящий герой, — произнес с нажимом, проглатывая букву 'р', — Вы единственный! Вы единственный, кто сумел выжить!

Впечатления он не производил. Лет сорока, лицо невыразительное, но в безукоризненном костюме, несмотря на полевые условия. Редкие волосы зачесаны назад, открывая обширные залысины; румяные щеки, глуповатые глазки с поволокой. По такому лицу скользнешь в толпе взглядом и забудешь.

Владимир втянул ноздрями кофейный запах.

Отхлебнул, вспоминая полузабытый вкус. Произнес задумчиво:

— Сказка востока. Но тут вы, Алексей Петрович, не правы. Да какой я герой, вот Гоша... если бы не он... Я вот все думал. В библии сказано: нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя. Я не знаю, как это по православным канонам, а по мне это Святость..., — на лице бывшего узника заиграли желваки, а в глазах чиновник с удивлением увидел стыд, словно бывший узник себя в чем-то упрекал.

— Даже так? Очень скоро вы поймете, что вы ошибаетесь. Серьезно ошибаетесь! Может сигарету? Вы же курите, насколько я знаю.

Владимир кивнул и сглотнул горькую слюну курильщика, давно лишившегося сигарет.

Из ящика стола последовательно появилась начатая пачка сигарет, зажигалка и тяжелая пластиковая пепельница.

И тут же отточено-быстрым движением метнул пепельницу в лицо Владимира.

Рука бывшего заключенного вдруг, словно пружина из автоматного рожка в руках неумелого солдата, взлетела и перехватила 'снаряд' в считанных миллиметрах от лица и только потом он понял, что сделал. Он и раньше знал, что у него хорошая, даже отличная реакция — она и помогла ему выжить во враждебном мире чужой планеты, но то, что он сейчас проделал было явно выше его возможностей. Иногда казалось, что, вот она, смерть, и ты понимаешь, что не успеваешь ни перезарядиться, ни вытащить пистолет, все, и тут что-то моментально всплывает в памяти и мышцах и позволяет вновь разминуться с старухой с косой.

Он осторожно положил пепельницу на стол. И поднял настороженный взгляд на чиновника. Безобидный пузан исчез. Из запавших серых глаз на него глядел матерый волчара. И это превращение было настолько неожиданно и страшно, что Владимир на миг замер.

— Что это было?

— Да так, последняя проверка, — улыбка, или скорее оскал соответствовали новому, подлинному облику чиновника что Владимир окончательно понял, что перед ним не безобидный чиновник, а та еще зверюга, скорее всего из спецслужб, — Дикий волк, — проговорил чиновник, четко выговаривая буквы, — всегда предпочитает приобретать 'славянский' шкаф после обмена шифровками.

Владимир нахмурился, что за бессмысленную чушь несет этот? Он уже открыл было рот, но не успел. Голову словно прострелило огненной болью и тысячи воспоминаний, образов и мыслей хлынули из-под плотины фальшивых воспоминаний. И главным из них было то, что он никакой не Устинов Владимир Тимофеевич, а кадровый разведчик и старший лейтенант Владимир Тимофеевич Разгуляев, проваливший первое задание и попавший на планете Нипон в руки человеческих наемников одного из кланов волфов...

Владимир Разгуляев сидел на стуле, прикованный к нему пластиковыми кандалами. Свет от лампы, под грязным потолком, холодный, безжалостный, оголял пространство вокруг него. Все остальное пространство каземата, без единого окна, пряталось в устрашающем мраке. И не было черноты более черной, чем тьма вокруг.

Он посмотрел на оковы. Привязан на совесть, нечего и думать было развязаться или порвать.

Видна густая паутина на потолке да мусор на земляном полу. Пахло сыростью и фекалиями. А монументальность плит без слов говорила: кричи-не кричи, никто не услышит.

— Мы гуманные люди Разгуляев-сама (вежливое обращение, аналог господин, достопочтенный), — послышался голос из темноты, — и зачем прибегать к пытке, если можно выпотрошить всю память с помощью вот этого, — он кивнул на похожий на шлем космонавта шлем виртуального управления, — надо только знать как. А мы знаем это. Я могу пересказать тебе все что ты сказал в своей жизни, начиная с первого агуканья.

Послышался скрип, в круг света вступил человек с куцей бороденкой и узкими глазами-щелками. Он удовлетворенно улыбнулся.

— Ну и что вы теперь от меня хотите, раз вы все знаете? Кончайте уж.

— Нет-нет! Это будет нерационально. Девять из десяти, подвергшихся процедуре, которую вы перенесли, превращаются в овощи, а у вас, похоже, даже голова не разболелась. Вы уникум, Разгуляев-сама. У вас удивительно крепкая натура и это позволяет использовать вас повторно. Мы заложим в вас новую личность. Вы вернетесь домой и убьете генерала Домбровского.

Владимир поднял голову. Лунообразная голова мучителя слегка наклонилась вперед. Круглое лицо стало бесстрастным и равнодушным.

— Итак, готовьтесь к небольшой боли, — произнес человек скучным голосом, — Обычно прежняя личность не хочет добровольно уступать свое место и их соревнование не проходит бесследно.

Владимир отвернулся. Может ли он каким-то образом избежать программирования? Один его друг рассказывал, как пытался покончить с собой, задержав дыхание. Сверхчеловеческим усилием воли задержав дыхание на несколько минут и впал в бессознательное состояние, но вместе с потерей сознания отключилась и воля. И врожденный инстинкт, тяга к жизни заставила легкие снова заработать. Но попробовать можно. Смерть была единственным выходом.

Он выдохнул весь воздух из легких и закрыл глаза.

Умирай, черт возьми, умирай, умирай, черт возьми, умирай, умирай, умирай...

Он считал пульс, который был похож на тяжелый ритм парового двигателя из доисторических времен в другом конце завода, но постепенно замедлялся. Если бы он мог затихать побыстрее... Что за идиотская воля к жизни, которая отказывается подчиняться мозгу?

Умирай, черт возьми, умирай, умирай, черт возьми, умирай, умирай, умирай...

Он должен превратиться в вакуум, глубокий колодец небытия. Он должен умереть!

Свет пробивался сквозь веки. И по-прежнему жизнь билась в пульсе.

И тут началось. Казалось, некто невидимый зашарил в голове и виски прострелила такая боль, что из груди вырвался дикий крик, голова упала на грудь. Он потерял сознание...

Он застонал, закрыв ладонями в заживших и совсем свежих царапинах, лицо.

Вся его жизнь, детство, проведенное в детском доме, медленный и упорный путь вверх: школа для одаренных детей, потом учеба в политехническом университете Новой Ладоги... Неужели все это ложные воспоминания? Боже... А Анечка? Анечка? И нерожденный сын? Врешь, теперь он точно знает это его. Это не наведенный морок. Боже у него же есть родители... Они на Земле...

Чиновник, если это был чиновник, а не кто-то гораздо матерее и сильнее, сочувственно смотрел на Владимира.

Владимир заплакал бы, если бы помнил, как это делается.

— Что со мной случилось, — произнес он хрипло, не отрывая ладоней от лица.

— Владимир Тимофеевич, вы должны были совершить покушение на одного из руководителей службы безопасности. К счастью, удалось вовремя распознать что вы закодированы, но снять кодировку сразу не удалось. Нужно было время, чтобы она ослабла естественным путем. Тогда вам наложили поверх кодировки новую личность и воспоминания и отправили на Дальний Форпост.

— И что теперь? — руки Владимира мягко опустились на стол. Черты лица остались прежними, только лицо исхудало, но изменился взгляд. Изменился настолько, что никто из знавших его ранее, наверное, не узнал бы этого всегда доброго и приветливого парня. Оттуда выглядывал хищник. Жаждавший мести и смертей хищник.

— Молодец, — произнес внимательно наблюдавший за трансформацией подопечного псевдочиновник, — Держишь удар. Приказом директора Службы безопасности тебе присвоено звание капитан. Дорога на холод (во враждебном окружении, под чужими документами и без дипломатического прикрытия), сам понимаешь, тебе закрыта, так что будешь служить, где прикажет Родина. Сейчас в отпуск, потом явишься по адресу, здесь и документы, и деньги, — рука пододвинула к Владимиру инфокристалл, — Вопросы есть?

— Никак нет! — Владимир поднялся, — разрешите идти?

Псевдочиновник укоризненно качнул головой:

— От торопыга, — укоризненно произнес в пространство и добавил тоном приказа, — присядь, кофе попьем, поговорим. Нам есть о чем поговорить!

Прошло три месяца.

Утро не задалось.

Владимир спал плохо. С вечера томила тревога, беспокойство. Потребность куда-то пойти, что-то немедленно сделать... Внутри будто дрожала натянутая до предела струна. Он заставил себя лечь и даже задремал, но и во сне успокоения не наступило. Вначале мелькали отрывочные, бессвязные картины и образы, а потом приснился кошмар.

Он снова на Дальнем Форпосте, под едва пробивающимися сквозь черные тучи пепла солнцем, идет между холмами мусора и пластикобетона, в которые превратились рухнувшие многоэтажки. Сумрачно, ветер гонит клубы пепла. Он торопится, потому что надо разбирать завалы, спасать выживших. Наконец на месте. Оглядывается, роботов все нет. Он хватает лопату и вгрызается в мешанину осколков пластикобетонных плит, мусора и земли. И тут слышит слабый, но отчетливый голос из-под земли и узнает его — это Анечка. Она зовет его, умоляет спасти.

Лопата падает, голыми руками, срывая ногти, ожесточенно выбрасывает камни и мусор. Он спасет, он спасет ее! Отбросил очередную плиту. Анечка лежит на спине, раскинув руки. Лицо удивительно чистое, словно и не побывала под завалом. Глаза открываются, на губах появляется слабая улыбка. И тут, вдруг, лицо страшно меняется. В единый миг оно иссыхает — это уже лицо старухи, кожа исчезает и перед ним сверкает костяной череп. Еще миг и тело рассыпается черным прахом. А на ее месте начинает клубиться черный, все густеющий туман. Его накрывает волна ледяного ужаса. Он поворачивается и бежит обратно. Впереди стены из разваленных зданий начинают сдвигаться, Он бежит изо всех сил пока не застревает между ними. Обдирая плечи, выскакивает в узкую щель и застревает окончательно.

Он проснулся с отчаянным криком. Сердце колотилось так, что от его ударов вздрагивало все тело. И не проходило ощущение ледяного озноба.

Он не совсем понимал, где находится. Потом увидел сереющий прямоугольник фальшокна, ощутил острый запах кожзаменителя дивана-трансформера, на котором лежал, неудобно подвернув руку, и вспомнил. Включил свет в каюте — как офицеру ему полагалась индивидуальная, лежал, глядя в близкий потолок.

Не глядя нащупал у изголовья предусмотрительно откупоренную бутылку 'Боржоми', сделал несколько глотков, смывая горечь несчитанных сигарет и чашек кофе.

Достал телефон и вывел на экран фото, долго смотрел. Анечка... нерожденный неназванный сын.

Те, кто их убил — живы и спокойно разгуливают где-то. Враг, могущественный, победоносный, грозивший гибелью человечеству. И у него были к нему личные счеты.

Хотелось рвать и метать, метать и рвать. Временами эта тяга становилась почти непреодолимой.

К чему бы этот сон? Он помнил и о Анечке и о их сыне, но время словно поддернуло воспоминания пеленой. С каждым прожитым днем их лица становились все более смутными и расплывчатыми. Беспокоило нечто увиденное во сне, но что именно?

Ну хоть бы какая-нибудь зацепка... Только бы вспомнить — это казалось отчего-то очень важным.

Но одна за другой рвались тонкие нити, связывавшие реальностью с кошмаром, его яркая узорчатая ткань расползалась, превращаясь в серый туман...

И оставалась только щемящая боль в сердце. Да зачем стараться, вспоминать? Будто других забот нет. Мало ли что приснится? Бывает такое, что потом весь день болит голова и кошки на сердце скребут. И неопределенная злость.

Он поднялся, включила свет в санузле, автоматически, продолжая думать все о том же, принялся за привычные утренние дела.

После того, как он узнал, кто он на самом деле и, восстановил физическую форму, он разительно изменился. Тренировки рукопашника и стрелка привили совершенно иную осанку, походка вновь стала пружинисто-скользящей, движения— замедленно-плавными, рациональными в каждом жесте, даже рисунок мышц стал другим. И лицо, загорелое до черноты за месяцы, пока скрывался от волфов, поменялось, скулы обтянулись, взгляд приобрел постоянную настороженность, цепкость, отчетливо проявилось нечто волчье.

Чтобы ни на кого не сорваться, утро начал с посещения спортзала.

Уже месяц как после отпуска он принял дела и должность особиста на корвете 'Не замай'. Всевозможные датчики пронизывали все палубы и, при желании, он мог подключиться к любому из них. Посмотреть и послушать все, что происходит в любом помещении. Он стал самым информированным человеком на корабле. Это невольно ставило преграду между ним и остальным экипажем, но он был рад и такой должности. Главное, что не в тылу и, имеет возможность сводить счеты...

Зал был пустынен. Привычно размявшись в уголке, подошел к боксерской груше. До того, как попал в руки агентуры волфов он был очень приличным рукопашником.

Несколько мгновений разглядывал грушу.

'Бац!' — содрогнулась она от хлесткого удара.

'Бац, бац, бац!' — на грушу обрушился настоящий ливень ударов: кросс (удар дальней рукой), за ним джеб (прямой удар), еще кросс, затем джеб, хук справа, хук слева. Несколько минут с хеканьем впечатывал и впечатывал кулаки в грушу, вкладывая в удары всю душу, всю скопившуюся в душе злость.

...Они вошли в зал вчетвером. Трое рядовых первой статьи взвода разведки космодесанта. Самсонов, Иванов, Деревянко во главе с предводителем: сержантом Русланом Мао — полукитайцем. Внешне разные, роднили их жесткие лица профессиональных воинов. Они дружили и везде были вместе. Их так и называли четверо из ларца.

Владимир недовольно покосился и продолжил избивать ни в чем не повинную грушу. Он никого не ждал в зале в столь ранний час.

Флот и десант традиционно недолюбливали друг друга, но иногда им приходилось взаимодействовать. Взвод разведки, после переподготовки на военных полигонах планеты Дистантлэнд, направлялся на десантный транспорт 'Стерегущий'. Штабные не стали углубляться в нюансы флотско-армейских взаимоотношений и посадили на попутный корабль. Им оказался корвет 'Не замай' Нельзя сказать, чтобы на корабле установились идиллические взаимоотношения, но и особых эксцессов не было, если не считать бравую четверку. За неуставщину они уже успели посидеть трое суток в корабельной гауптвахте.

Десантура прошла к стенке с шведскими лестницами и прислонилась к ним спинами. Некоторое время они скучающими взглядами рассматривали терзающего грушу офицера.

— Сколько пыла и стараний, вот бы все это да на благие цели, — нарочито громким шепотом произнес полукитаец, не отрывая взгляда от Владимира.

Его друзья дружно хохотнули.

Это было уже слишком. Владимир опустил руки, ладонью остановил качающуюся грушу и, повернулся к наглецам и скрестил руки на груди. Он него буквально повеяло запахом пороха, крови, и перед глазами Владимира почему-то замелькали зеленые джунгли и раскаленные от выстрелов стволы пулеметов, но это еще больше его разозлило.