Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Простите, что я так говорю, доктор, но вы не производите впечатления человека, способного сколотить состояние.

— Это не так, Мортлок. Я буду считать, что меня щедро вознаградили, если удовлетворительно послужу этому кораблю и команде, и мы вернемся с минимальными потерями.

— Честно говоря, я был бы рад этому. — Он на мгновение замолчал. — Что ж, если не возражаете, я откланяюсь и посмотрю, что происходит с этим расщеплением...

— Трещина, Мортлок. Расщепление — это... совсем другой процесс.

Когда я убедился, что мичман не собирается возвращаться, я позволил себе щепотку опиума, чтобы восстановить ясность мыслей, затем подвинул стул так, чтобы мне было удобно сидеть рядом с коронелем Рамосом. Я снял повязку с того места, где разрезал ему кожу головы, убедившись, что кровотечение прекратилось и что нагноения, вызывающего беспокойство, нет.

Я не хотел будить Рамоса, но, должно быть, он был ближе к сознанию, чем я предполагал, потому что его веки затрепетали, и с губ сорвалось слово.

— Доктор.

Я тихо ответил: — Да, Лионель. Пожалуйста, успокойтесь. Вы в моей каюте. Произошел несчастный случай.

— Несчастный случай?

— Да. Несколько часов назад. Вы были на палубе, и...

Он не открывал глаз. — Я... покалечен?

— Нет, тело и конечности у вас совершенно целы. Но вы получили серьезное сотрясение мозга. Мне пришлось вскрыть вам череп, чтобы снизить давление. Пожалуйста, не пугайтесь...

— Я видел, как с мужчинами поступали и похуже. И видел, как люди переживали и худшее. — С легким интересом человека, интересующегося погодой на следующей неделе, он добавил: — Выживу ли я?

— Думаю, что это очень вероятно. Но сейчас вам нужно отдохнуть.

Для человека такого роста, у которого была столь внушительная лысая голова с тяжелой челюстью, глаза коронеля были удивительно добрыми. Теперь они постепенно открывались.

— Вы что, сверлили меня?

— Так и было.

Тут он усмехнулся. — Меня резали, кололи и пронзали пулей. Иногда враги Идальго, иногда его друзья. Дважды мужья его подружек. Но до сих пор никогда не сверлили.

— У меня не было выбора.

— Вам не нужно ничего объяснять. Если вы так поступили со мной, то я знаю, что это было необходимо. — Он потянулся, преодолевая путы, пытаясь коснуться моей руки. Я сжал его пальцы рукой. — Благодарю вас, Сайлас. Не только за то, что спасли мне жизнь, в чем я уверен, но и за то, что дали мне возможность рассказать еще одну историю.

— Думаю, у человека, который прожил вашу жизнь, должно быть достаточно историй.

— Их много, это правда. Но мне всегда было нелегко разговаривать в компании других мужчин. Мне нечего сказать мужчинам, которые говорят только о шлюхах и пьянстве. Но если нужно что-то рассказать, я иногда могу заполнить паузу. Бывало много молчания и много историй. Люди всегда рады еще одной.

— Тогда я... рад, что был полезен. Но настаиваю, чтобы вы отдохнули.

— Я отдохну. Но сначала скажите, что со мной случилось?

— С такелажа упал деревянный блок, и не спрашивайте меня, для чего он нужен.

— Лучше бы нам плыть на пароходе, как в вашей книге.

Я был рад, что он вспомнил, поскольку это свидетельствовало о небольшой или даже ничтожной потере памяти.

— А пока мы должны придерживаться реальности. Лионель, могу я кое-что спросить?

— Я ни в чем не могу отказать вам, Сайлас.

— Вы разговаривали во сне. Вы произнесли "тресе", что, по-моему, значит тринадцать, и еще одно слово — "синко", что, по-моему, значит пять. Тринадцать и пять — несколько раз. Эти цифры имеют какое-то значение?

Он покачал своей массивной головой. — Я так не думаю. Возможно, во сне я делал ставки. Мой отец пытался выбить это из меня, но если существовал способ играть, я всегда находил его, даже в своих снах. Я выиграл и проиграл тысячу состояний, пока лежал в постели.

— Есть еще кое-что.

— Пожалуйста.

— Вы сказали: — "Бдение в камне", или "Каменное бдение".

Он попытался поднять голову. — Я это говорил?

— Странно слышать это. Таково название моего рассказа, или, по крайней мере, название, которое я ему сейчас присвоил. Но я никому не говорил об этом названии. Мортлок только что его заметил, когда рылся в моих бумагах...

Рамос пошевелился, словно его призывал долг. — Он предал ваше доверие?

— Нет-нет! Вовсе нет. — Я успокаивающе положил руку ему на грудь. — Мортлок добр и действует из лучших побуждений, и он настоял на том, чтобы присмотреть за вами, пока я был на палубе. Мортлок — это не загадка! Загадка заключается в сходстве между моим названием и словами, которые вы произнесли.

— Я не читал ваш рассказ.

— Нет, и я ни на секунду не предполагал, что вы читали. Но если слова на вашем родном языке вам знакомы, значит, это должно о чем-то свидетельствовать. Оригинальность, которую я считал своей,.. не может быть таковой. Откуда взялись эти слова, Лионель?

Он посмотрел на меня открытым, правдивым взглядом.

— Не знаю, Сайлас.

— Вы ничего не помните?

— Не помню. Ни цифр, ни слов. Не думаю, что это история, или песня, или стихотворение. Я никогда раньше не запоминал ничего подобного, так почему... — Он остановился — Есть кое-кто, кого вы могли бы спросить, Сайлас. Кто-то среди нас, кто знает все о словах.

— Миледи Косайл? — Я чуть не рассмеялся. — Дорогой Лионель, если уж на то пошло, я бы скорее просверлил свой собственный череп и продолжил дальше.

Было поздно, гораздо позже, чем обычно, но в связи с предстоящим открытием капитан Ван Вут созвал старших офицеров "Деметры" в свою каюту. В этот исключительный час блюда подавать не полагалось, но перед каждым были расставлены шерри и сигары, и мастер Топольский уже весьма похвально прикладывался и к своему бокалу, и к сигаре, глаза его покраснели, щеки пылали, а настроение было на грани буйства.

— Насладитесь этим вечером, джентльмены, — громко провозгласил он, когда я вошел в каюту. — Это будет последний вечер перед тем, как ваши жизни кардинально изменятся! Завтра мы перейдем Рубикон. — Он сделал паузу, чтобы разогнать облачко сигарного дыма. — Мы стоим на пороге вечности. Наши имена будут произноситься в одном ряду с именами Поло, Магеллана и Колумба! Простые картографы, такие как Кук, Мейсон и Диксон, попадут в анналы заслуженной безвестности!

— Возможно, — мягко сказал Ван Вут, пытаясь успокоить своего клиента и в то же время оставаться в рамках вежливости, — возможно, стоит проявить некоторую осторожность, мастер Топольский, пока мы не закончим тщательное обследование прохода при дневном свете.

— Капитан, — дружелюбно сказал Топольский. — Я слишком хорошо вас знаю, дорогой друг. Вы человек страстный. Смелый. Вас не испугает скромное пространство между камнем и водой. Да, обязательно проведите свое исследование — я уверен, что все это должно быть сделано на виду. Но давайте не будем притворяться, что завтра в это же время "Деметра" будет где угодно, только не по ту сторону трещины!

— Сайлас, — дружелюбно сказал Ван Вут, приглашая меня занять место, которое он оставил свободным рядом с собой. — Это все новости, на которые мы могли надеяться, касающиеся нашего дорогого друга из Америки?

— Да, доктор? — осведомился герр Брукер, похожий на сову мастер по изготовлению инструментов. Он был совершенно лыс, если не считать узкой полоски черных волос, идущей от макушки к затылку, словно нанесенной одним мазком кисточкой. — Новости хорошие, да?

— Коронель Рамос пришел в сознание, — доложил я.

— Отлично! — сказал лейтенант Генри Мергатройд, второй по старшинству человек на корабле. Он стукнул кулаком по столу и призвал всех к рукоплесканиям и провозглашению тостов.

— Я убедил его отдохнуть, — сказал я, улыбаясь присутствующим. — Горячо надеюсь, что он полностью поправится, хотя в ближайшие дни все еще сохраняется опасность. Однако коронель Рамос — самый сильный человек, которого я когда-либо знал, и надеюсь, он выздоровеет.

— Вы имели в виду пылкую надежду? — спросила миледи Косайл. — Это правда, что люди со скромным образованием обычно считают эти два слова взаимозаменяемыми, но они не являются точными синонимами.

— Это так? — спросил я, изображая искренний интерес.

— Можно сказать, что "пылкий" подразумевает степень неразумности чувств, выходящую за рамки простого желания. Человек с научными наклонностями будет придерживаться употребления термина "пылкий", если только он не хочет, чтобы его коллеги думали, будто он одержим иррациональностью.

— Я бы этого не хотел, — сказал я со спокойным удовлетворением человека, который расставил ловушку и видит, что она захлопнулась.

— Пожалуйста, миледи, — сказал Мергатройд, наклоняясь, чтобы подлить еще немного шерри в ее бокал. — У доктора был тяжелый вечер. Возможно, его обучение можно было бы временно отложить?

— Если мы не будем заниматься самообразованием, лейтенант, тогда нам придется положиться на доброту других. — Она сделала небольшой глоток шерри. — Но вы правы. Должно быть, это очень утомительное занятие — видеть, как человеку помогают идти к свету, когда он не желает, чтобы его вели.

— Возможно, этот человек хочет всего лишь сам найти свет, — ответил я. — Но ваши добрые усилия замечены, миледи. — Прежде чем она успела что-либо возразить, я немедленно спросил: — Капитан Ван Вут, действительно ли мы нашли залив?

— Все рисунки соответствуют друг другу, Сайлас, хотя при лунном свете мы мало что можем разглядеть. Я думаю, здесь должно быть судоходно. Мастер Топольский сказал мне, что "Европа" была шире в поперечнике, чем "Деметра", и глубже по осадке, хотя я лично не знаю этот корабль. Утром мы понаблюдаем за приливным течением и сами решим, когда лучше вдевать нитку в иголку. Думаю, мы поплывем по течению, если ветер будет дуть нам в спину. Однако, прежде чем мы это сделаем, возможно, мы могли бы более открыто рассказать о том, что ожидает найти экспедиция, помимо лагуны. Когда мы заходили в порт и выходили из него, была необходимость соблюдать секретность, но теперь это время, несомненно, прошло.

Дюпен взглянул на Топольского и получил утвердительный кивок. Молодой картограф расчистил перед собой место на столе и развернул карту, которую, как мне показалось, я раньше не видел. Он придавил ее загнутые края столовыми приборами.

— Объясните, пожалуйста, для удобства наших хозяев, — попросил Топольский, энергично придерживая попыхивающую сигару одной рукой и другой почесывая свою намасленную, надушенную бороду.

— Это лагуна, — сказал Дюпен прерывающимся голосом. Он обильно вспотел, кожа у него была липкой. Острые черты его лица выделялись, словно высеченные из камня.

— К этому мы, мягко говоря, пришли сами, — сказал Мергатройд. Это был хорошо воспитанный ирландец, чья привлекательная внешность не сильно пострадала из-за того, что американцы лишили его глаза. Теперь он носил повязку и, казалось, компенсировал отсутствие глаза, придавая излишнюю выразительность другому. Ни один мужчина на "Деметре" не был способен лучше выразить свои чувства с помощью столь ограниченного средства, даже если бы это было достигнуто простым прищуриванием век или едва заметным отводом взгляда. Он был предан Ван Вуту и еще более предан кораблю, который, как мне кажется, должен был, в свою очередь, перейти к его командованию. К гостям нашей экспедиции он относился так, как можно относиться к какому-нибудь хлопотливому, но выгодному грузу: неприятность, которую следует терпеть, даже баловать, в интересах последующего вознаграждения. Ему не нравился никто из гостей, кроме отсутствующего Рамоса, и его старшинство давало ему привилегию не скрывать своих чувств. В его защиту можно сказать, что его враждебность не была связана с национальностью или вероисповеданием. В то время мы ни с кем не воевали, и поэтому к нашему разношерстному составу из русских, англичан, французов и испанцев (если Рамос все еще считался подданным Испании) относились с полным безразличием.

Мастер Топольский ткнул своей наполовину выкуренной сигарой в направлении карты Дюпена, отчего на чертеж посыпались горячие искры.

— Обратите, пожалуйста, внимание на общую форму объекта, поскольку это будет иметь важное значение для того, что мы можем ожидать увидеть при дневном свете. Отметьте форму лагуны: во-первых, на то, как она простирается вглубь страны и на восток примерно на шесть миль, но никогда не превышает мили в поперечнике, а также на то, как она постепенно изгибается к югу, описывая дугу или серп. Отметьте также выступ, выдвигающийся над южным берегом, который будет препятствовать прямому наблюдению восточной границы лагуны.

— Где вы ожидаете найти эту... крепость? — спросил я, заметив на карте похожий на паука маленький черный отпечаток в самом правом конце лагуны.

— Мы называем это "Сооружение", да, — ответил Брукер, и ударение, сделанное в его ответе, заставило меня мысленно написать это слово с заглавной буквы, как будто оно имело уникальное значение и значимость. Не просто сооружение, а само Сооружение.

— Тогда сооружение, — ответил я. — А что это за странные линии?

Я указал на сеть изогнутых меток, опоясывающих лагуну, как древесина опоясывает сучок.

— Контуры рельефа, — сказал Дюпен, дрожащей рукой стряхивая искры с карты. — Это новшество Хаттона, основанное на его работе о Шихаллионе. — Он вытер пот со лба. — Вдоль каждой линии высота над уровнем моря остается постоянной. — Он закашлялся, и слюна упала на стол, как первые капли ливня. — Там, где линии ближе всего...

— Вы хорошо себя чувствуете, месье Дюпен? — вмешался я.

— Мальчик просто немного переутомился, — сказал Топольский. — Вместо того, чтобы бездельничать в своей каюте, он провел на палубе со своей подзорной трубой три вахты подряд.

— Значит, ему нужно отдохнуть. — Я строго посмотрел на молодого человека. — Вы отдохнете, Раймон?

Он фыркнул. Его серо-зеленые глаза внимательно посмотрели на меня. — Я рассказывал вам о контурных линиях.

— Да, и я оценил ваше объяснение. — Я улыбнулся, желая, чтобы юноша знал, что я пекусь только о его интересах. — И теперь я это понимаю. Линии сходятся совсем близко к ближнему концу лагуны, где скалы, должно быть, почти отвесные. Затем на противоположных берегах склон становится менее крутым, но вблизи этой отметки он снова становится очень крутым. Это ваша крепость, простите, сооружение?

— Да.

— Оно похоже на толстого паука с мохнатыми лапами или маленького черного осьминога. Эти конечности — ... оборонительные сооружения? Стены, траншеи или что-то в этом роде? — Нахмурившись, я потянулся и постучал ногтем по карте. — Лагуна изображена в масштабе?

— Естественно, — сказал Дюпен.

— Тогда, если лагуна, как вы говорите, составляет целых шесть миль от края до края, шесть миль от расщелины до восточного края, то эта черная отметина должна быть... четверть мили в поперечнике!

— Я буду удивлять вас и дальше. Люди "Европы" сообщали, что крепость была такой же высокой, как и широкой! — Топольский приблизил свое лицо к моему, так что я ощутил пьянящий аромат его благовоний. — Только представьте, Коуд: этой груды камня достаточно, чтобы превратить пирамиды в прыщи на изможденном лице Египта! Разве это не волнует душу, даже вашу душу?