| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Нок кинулась к Травке, но та выскользнула, рухнула на пол и подняла гортанный, тяжелый вой. Звуки казались нечеловеческими, жуткими. Будто не девочка пяти лет издавала их, а выло какое-то злое, яростное животное. Руки Травки задергались, мелко задрожали и забили о деревянный пол хижины. Ноги точно пустились в дикую бессмысленную пляску. Голова замоталась из стороны в сторону с бешеной скоростью.
Это припадок падучей...
Нок попробовала поймать руки Травки. Не сразу, но это удалось.
Прижать со всех сил. И ноги тоже.
Где-то в темноте заплакала Малышка, испуганная воем. Торопливо прошептал Еж:
— Ну, же, давай быстрее...
Хорошо ему говорить там, у себя на кровати. А Травка эта уже умудрилась съездить ногой в подбородок Нок. Успевай только уворачиваться. Нок навалилась животом на девочку, прижала коленями ее ноги и зло зашептала слова заклинания. Только бы сработало...
Дверь хижины резко распахнулась, и на пороге появилось странное существо. Черное, лохматое, с горящими глазами. Стояло существо на четырех лапах, но большая голова его вовсе не походила на голову пса. Вытянутая морда, маленькие ушки. Горящие желтым глаза. Тварь глухо рыкнула, и Нок поняла, что сейчас она войдет в хижину и тогда...
Сбившись, Нок принялась заново читать заклинание. Торопливо проговаривая слова, она сильнее вдавливала Травку в пол. В то же время все силы ее души были направлены на дверь. Только бы животное не прошло. Только бы не прошло.
Замолчала Малышка, перепуганная до полусмерти. Привычный к такому Еж тоже молчал.
Животное на пороге не двигалось. Его ярость казалась горячей и страшной, но тем не менее ее, эту ярость, нельзя пускать в хижину. Удержать на пороге из-за всех сил. Стена между животным и детьми. Стоит прочная невидимая стена. Эту стену Нок представляла себе очень ясно. Выговаривая последние слова заклинания и чувствуя, как успокаиваются руки и ноги Травки, она думала только о невидимой стене. Это помогало.
Представить стену. Произнести заклинания и думать о стене. Успокоиться самой. Унять волнение, тревогу и пожирающий страх. Стена прочная, животное не перейдет через нее. Травка замолчит. И наступит, наконец, тишина...
Травка задышала ровно, с короткими промежутками между вдохами. Закрыла глаза, разомкнула кулаки. Обозначились ямочки на худых щеках и перестали лихорадочно блестеть черные глаза. Разошлись черные брови, лоб стал гладким и немного трогательным. И не скажешь, что эта девочка только что рычала не по-людски. Нок медленно выдохнула, села. Теперь можно спокойно дышать. Животное, только что стоявшее на пороге их хижины, пропало. Растворилось в ночи, точно его и не было.
Вот и славно... Вот и хорошо...
— Что... что это было? — тихо всхлипнув, пробормотала Малышка.
-Это химай, — тут же пояснил Еж, словно торопился показать свои знания, — он приходит сюда, когда Травка так кричит. Не всегда, но в самые темные ночи, когда нет полнолуний. Только Нок может его остановить.
— Когда ты уже прекратишь болтать? — устало спросила Нок.
Подняла Травку, грубо кинула на кровать и села рядом. Травка даже не пошевелилась. После таких припадков она спала чуть ли не целый день, до самого вечера. Не ворочалась, не шевелилась вообще, точно мертвая.
— Прости меня, Нок. Мне не следовало на ночь говорить, — тут же согласился Еж, — я просто хотел рассказать новенькой...
— Все. Спите. Пока не пришел кто-нибудь еще.
Усталость была такой сильной, что не хотелось ни говорить, ни ругать глупого Ежа. Меньше бы болтал — меньше было бы неприятностей. Хорошо еще, что удалось отвадить химая. А если бы он вошел и пережрал тут всех? Мало, что ли, таких случаев бывает в городе? С химаями никто не может справиться, их даже толком никто и не видел при дневном свете. Нок никому, ни одной живой душе не рассказывала, что эта тварь приходит к ним ночью. Иначе выгонят не то, что из Корабельного Двора — из Линна. В пустыню, подальше от людей. Чтобы не притягивала в город химаев. И Нок выгонят, и Ежа и Травку эту дурную.
Вот на самом деле кто виноват во всех неприятностях. И за что Нок такое наказание? За что свалилась на нее эта противная девчонка?
Иногда, в такие вот ночи Нок отчаянно желала Травке смерти. Правда, не выпускала это желание наружу, сжимала внутри, лелеяла. И думала, думала. Хорошо ли это — желать кому-то смерти? Моуг-Дган учил делать добро, но для Травки настоящим добром была бы возможность умереть. Потому что это не жизнь, а что-то страшное. Девочка эта ни говорит и не играет. Даже прямо в глаза не смотрит. Ни одного ясного желания, ни одного внятного слова.
За два года Нок ни разу не слышала настоящий голос Травки. Только жуткий вой по ночам, во время приступов. Зачем, зачем такое страшилище нужно жрецам? А Травка была настоящим страшилищем. И если быть честной до конца, то Нок боялась больше не химаев, а ее, этой пятилетней девочки с темными неподвижными глазами.
Скорее бы уже отправиться в храм Набары. Лучше отдавать свою любовь, чем делать такое добро, от которого всем страшно.
Нок почувствовала, как дремота все-таки одолевает ее. Перевернулась на бок и сунула ладонь под щеку. Уже погружаясь в пучину сновидений, Нок на мгновение увидела странную картинку. То ли сном, то ли видением вспыхнул перед ней огненный круг, в середине которого желтым ярким песком были наведены странные фигуры. Сама она стояла в этом круге, выкрикивала заклинание, которое читала Травке. И чужой, незнакомый голос шептал: "должны набраться сил".
Видение мелькнуло и пропало. Сон навалился, и сил думать о кругах из песка и заклинаниях не осталось совсем.
Глава 7
Дневное Светило еще не успело подняться из-за холмов, как проснулась Нок. Дорога ей предстояла неблизкая, потому мешкать не стоило. Медленно светлеющее небо убегало вверх, и на его фоне темнела шелковица и абрикосы. Стряхивали редкую росу кусты смородины и хрупкие листочки ежевики.
Линн растянулся на четыре холма. На самом высоком холме цеплял крышами облака и поблескивал мелкими окошками храм духов Днагао. У подножия находился рынок, а чуть в стороне, на пути к бухте, лежал и Корабельный двор мамы Мабусы.
Хижина ведуньи Хамусы пряталась за дубовым лесом Всех Предков, что темнел за городом на пологой, похожей на рыбий плавник, горке. Идти надо было на юг, за Песчаную косу, через побережье и ряды лодочных сараев. Старые люди говорили, что в древние времена в том лесу хоронили погибших от Первой Большой войны с проклятыми. Говорили, что духи погибших тоже были проклятыми и покоя так и не получили. Говорили, что духи бродят теперь по лесу, плачут и пугают неосторожных путников.
У ведуньи Хамусы от проклятых было специальное ожерелье и старый посох с особым набалдашником, сделанным из крысиного черепа. Священное животное обладало особой способностью отпугивать духов, так считали даже жрецы храмов Днагао.
У Нок не было ни специального ожерелья, ни особого посоха. Только грошовые браслеты на руках. Потому, встав еще до восхода — едва-едва позеленело небо на востоке — она нарвала полную корзинку красной, похожей на бусы из коралла, смородины. Невелика жертва, но все же дань уважения духам. И что-то останется для ведуньи Хамусы, к ней тоже не следует приходить с пустыми руками.
В другой туесок Нок торопливо нарвала шелковицы, пачкая руки до запястий в липком черном соке. После так же торопливо сполоснула ладони, вернулась в хижину. Переоделась в длинную цветастую юбку с множеством ярких оборок и розовую рубашечку с короткими рукавами и шнуровкой у горловины.
Пора, пока не проснулась мама Мабуса. Надо успеть обернуться, работа ждать не будет.
Дело всегда должно делаться — именно так говорит мама Мабуса.
Нок не шла — неслась, и яркая юбка развевалась вокруг ее ног, точно флаг на мачте корабля. Медленно светлело небо, тяжело вздыхало море, точно сбрасывая с себя остатки ночного морока, неровными горбами выступали из сумрака городские холмы. Тихо и безлюдно в это время на Песчаной косе. Рыбу тут не ловят, потому лишь песок шуршит под ногами, да плещут волны.
И в дубовом лесу тихо и странно. Деревья замерли, строгие, молчаливые, таинственные. Небо теряется за их ветками, и непонятные шорохи наполняют пространство. Шепчется, шепчется кто-то...
Ужас подобрался совсем близко, едва деревья смокнулись за спиной Нок. Но идти надо, раз ведунья сказала, что можно на рассвете ее навестить — значит, можно. Значит, лес сейчас не опасен.
Нок боязливо оглянулась, подобрала одной рукой подол юбки, а другой стала выбрасывать из висящей на поясе корзинки ягоды.
— Я не с пустыми руками... — заплетающимся языком пробормотала она. — У меня есть приношение. Скромное, но ведь и я простая рабыня. Посмотрите, нос у меня проколот и сережка в носу. Я к ведунье Хамусе иду, она меня сама пригласила... Она вас всегда почитает, и всегда помнит о вас... Не трогайте меня, пожалуйста...
Шорохи усилились. На мгновение показалось, что дубы наклонились ниже, простерли могучие ветви и вот-вот вцепятся в волосы Нок. Сумерки сгущались за каждым стволом, клубились густым дымом и тянулись, тянулись к Нок, точно призрачные цепкие руки.
Надо бы прочесть какое-нибудь заклинание, но в голове вдруг стало пусто и звонко. Точно в большом кувшине мамы Мабусы. Мысли исчезли, остался лишь огромный страх. Еще чуть-чуть, и Нок потеряет волю и здравый ум, закричит, забьется в судорогах, точно Травка.
В этот самый момент послышались шаги, и из-за темных стволов вынырнула ведунья Хамуса. Махнула посохом, и клочья призрачного дыма исчезли.
— Не побоялась, значит, девочка. Вот и молодец, вот и молодец. Хорошее утро наступило, ничего не скажешь. Ветер свежий, море беспокойное. Облака нагонит к вечеру, помяни мое слово. И будет дождь ночью, вот увидишь. А этих шепутнов не бойся, я вот им посохом стукну, коли не угомонятся.
Ведунья кивнула головой, повернулась и вновь скрылась за стволами, продолжая приговаривать:
— Дождь — это хорошо. Только вот кости мои ноют на непогоду. Ох, и ноют, косточки старые. Скрипят, что твои шпангоуты в бурю... Зменграхам ваши потроха... А смородина твоя будет кстати, очень кстати. Шептуны — они не едят ягод, что ты. Ты бы им дохлых мышей захватила — вот тогда они бы порадовались. Только кто ж тебе даст мышей-то убивать среди бела дня? Грех это и страшный — убивать священное животное... А шептуны мертвых священных животных любят, да... Им же тоже хочется иметь у себя священных животных, а они мертвые, и живое им не подходит... Вот что я тебе скажу... не подходят им живые священные животные... Им надо мертвых... Мертвых к мертвым, живых — к живым... вот что я тебе скажу...
Нок торопилась, стараясь не отстать от ведуньи. К тихому ее бормотанью она не прислушивалась, это не ее дело — слушать, что бормочет себе старая женщина. Они взбирались вверх, на еще один холм, туда, где лес становился густым и непролазным. Хижина ведуньи Хамусы в самой середине леса. И как она осмеливается жить в таком страшном месте? Как не умирает от страха каждую ночь, слушая проклятых шепутнов?
Хижина ведуньи находилась на небольшой полянке. Окруженная со всех сторон огромными дубами, она опускала свою крышу чуть ли не до самой земли, и два небольших окошка темнели под этой крышей, точно два глаза из-под длинной шевелюры. Живой казалась хижина Хамусы. Живой и страшной. Как и сам лес, в котором она находилась.
Нагнувшись, Нок прошла в темнеющий дверной проем — словно провалилась в жаркую, душную яму. Хамуса уже суетилась у очага, цепляла на крючок котелок с водой, разводила огонь. И все время что-то приговаривала. То ругала шептунов за то, что крепко напугали "ее девочку", то жаловалась на жару и желала поскорее дождя. То вообще начинала вещать что-то странное о мертвых костях, вопиющих о погребении, о химаях, караулящих у границ и о злобных драконах надхегах, что прилетели с севера и не дают покоя людям, работающим на плантациях.
О надхегах Нок и сама немало слышала. Откуда такая напасть на соседние холмы — люди не знали. Но заказывали служения в храме Днагао и поговаривали, что пора вызывать Охотника на драконов. Только ему под силу прогнать тварей с облюбованных ими холмов. Надхеги — это не зменграхи, перекусят человека в один присест. Морды у них огромные, и владельцы рисовых плантаций уже не раз жаловались старейшинам Линна на свои потери. Рабы гибнут, а это деньги. Деньги, которые владельцы плантаций теряют.
Наконец, когда весело затрещал огонь под котелком, а ягоды смородины оказались в кипящей воде, Хамуса установила на щербатом дубовом столе медную треногу. Каждая медная нога представляла из себя узкое тело змеи и заканчивалась змеиной головой с высунутым раздвоенным языком. Посередине треноги, в глубокой, испачканной золой чаще Хамуса развела небольшой огонь, подбрасывая на тонкие прутики мелкого серого порошка. Языки огня от порошка тихо вспыхивали и потрескивали, точно живые.
— Ну-ка, девочка, закрой дверь, — велела Хамуса и добавила, — и не прячь от меня глаза. Сейчас можно, сейчас, когда буду бросать для тебя кости, мне надо видеть твои глаза. Твои славные, синие глазки... где такие еще увидишь? Таких глазок еще пойти и поискать в наших землях... да, пойти и поискать...
Хамуса нагнулась над столом, сдвинула немного треногу с полыхающим на ней крошечным пламенем и развернула кожаный свиток. Расстелила его на столешнице, провела несколько раз смуглыми до темноты ладонями, разглаживая.
Внутри свитка, в самом центре, желтел нарисованный круг солнца с расходящимися во все стороны лучами. Лучи делили свиток на восемь одинаковых частей. В каждой части, нарисованные тонкими штрихами, лежали города, леса, холмы и деревни. У самого солнца располагался Линн и еще три города Свободных Побережий, а от него расходились желтыми линиями дороги, разбегались ниточки-тропки. Леса, холмы, реки. Деревни, плантации, города. Кажется, весь мир развернулся на столе перед Нок.
Хамуса пробормотала еще какое-то заклинание, что-то кинула в огонь на треноге. Запахло горько и пронзительно, тонкий дымок пополз к почерневшим балкам крыши.
Нок почувствовала, как ее начала бить крупная дрожь. Как застучало бешено в висках и разом вспотели обе ладони. Едкий запах горчил в ноздрях и першил в горле. Хотелось кашлять, но Нок только осторожно хмыкала. Дымок над треногой становился все более густым и темным, а Хамуса все бормотала и бормотала.
На карту она бросила кожаный черный мешочек, откуда попросила Нок достать одну кость.
— Один кубик, девочка. Своей рукой достань один кубик, — низким голосом проговорила Хамуса, не глядя на Нок.
Просовывая руку в узкое отверстие мешочка, Нок поняла, что пальцы у нее дрожат и она еле-еле удерживает теплую гладкую кость с резкими твердыми гранями. Она вытащила ее и несмело подняла глаза на ведунью. Та, пробормотав еще одно заклинание — или молитву духам, кто знает? — взяла кость и кинула на карту.
Кубик покатился, бесшумно и легко пробежал через разделяющие лучи и лег ровно у города Линна.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
