Мой отчим - советский пенсионер

Выйдя с почты, я пошла в бывший дом семьи Гранта, к маме, — она была на работе, но я полагала, что отчим дома и откроет. Он сроду с своей "железной любимицей" возился во дворе...Хотела я взять, не заходя, разных лекарственных травок, которых мать всегда имела в домашней аптечке немереное количество, и чабреца, и багульника, и корня солодки, и мать-и-мачехи, и мяты перечной, и сушеных листьев чёрной смородины и малины, и еще всякой прочей целебной сушенины. Пришла, а отчим мне дверь не открыл, дома нет. Но ключ запасной мне мать сразу при покупке дома дала, на всякий случай, вот я тем ключом и воспользовалась. Вошла, увидела на кухонном столе записку от дяди Семена для мамы. Записка гласила: "Любимая Грушенька! Не сердись. Срочно нужно отлучиться по делам. Не бери в голову лишнего. Целую тебя и обнимаю крепко-накрепко. Твой любящий Семён". И все. Даже приблизительный срок возвращения не упомянут: наверно, дядь Семён и сам его не знал...Нет, определенно он что-то скрывает от нас. Но что?

На кухне я наложила в бумажные пакетики несколько разных видов трав и собиралась уже потихоньку, незамеченной, уйти, не дожидаясь возвращения мамы с работы, раз уже я такая опасная переносчица инфекции, зачем мамочку заражать, но тут меня осенила навязчивая почти идея...Наверное, это температура придала смелости... Знаю: нехорошо по чужим вещам рыскать, но решила попробовать. Некрасиво, но это — ради мамы!

У дяди Семёна семейного альбома здесь не было. А где был, неизвестно...Но возле шкафа хранились два его чемодана с вещами, — часть вещей давно перекочевала в модный светлый шифоньер двустворчатый, местного нашего производства, но часть, редко используемая, хранилась в тех чемоданах. Все эти вещи я быстро просмотрела, но ничего необычного или интересного не обнаружила: рубашки, носки, прочие предметы личного пользования, и ничего больше. Еще какие-то чистые открытки японские, очень старые, военных лет, — он их коллекционировал, не раз слышала рассказы дяди Семёна о японской культуре, — он ведь участвовал в т.н. "японской войне", в которую Россия непонятно зачем вступила, вот и привёз оттуда всякие отрезы тканей, альбомы для фото и открыток, и картинки с японскими феями...Дядя Семён говорил: "это — гейши Японии". Не пояснял, что за "гейши"...

В общем, на эти его чемоданы я рукой махнула. Залезла еще в дерматиновую папку для документов, там мама всякие бумажки хранила, но и там ничего интересного не оказалось: абсолютно ничего, что могло бы пролить свет на загадочные отлучки отчима. От отчаяния я решилась еще на один нехороший жест: полезла по карманам пиджаков и рубашек дяди Семёна, чистеньких и отутюженных этим "аккуратистом" до скрипа зубовного. В чистых одежках, конечно, ничего не нашлось. Тогда я залезла в ящик для белья и грязной одежды, стоявший в шикарной, просторной ванной комнате, которой я не перестаю восхищаться. И что вы думаете: в потайном кармане светло-серого пиджака обнаружился паспорт в красной кожаной обложке!

Как же это дядя Семён уехал на машине, не взяв паспорт, а только одни водительские права? Либо он поехал куда-то близко, либо просто забыл паспорт, а значит, он может скоро вернуться...

С жадностью принялась я изучать найденный документ : Семён Васильевич Савчук, русский (странно, фамилия будто украинская, но отчим всегда утверждал, что его род — из запорожских да донских казаков, а среди казаков столько кровей намешано, — никто не разберёт!), 19 апреля 1897 года рождения (ага, значит, он все-таки старше моей мамочки!), место рождения — село Воронцово-Николаевское ( дядя Семён не говорил, что он тут и родился, вот скрытный-то!), предыдущее место жительство — зерносовхоз "Гигант" Сальского района Ростовской области. Вот так-так: не говорил дядя Семён, что в Гиганте жил. Знаю я эту бо-ольшую деревню прекрасно...Вот почему он тогда и на вокзале с мамой разговорился: наверно, родной диалект неповторимый услыхал, сердце потянулось...Вот он артист...

И в этот момент в соседнем доме залаяли, "забрехали" собаки. Кто-то подошел к дому "родителей". Наверно, дядя Семен вернулся захватить свой паспорт...Я сунула назад в карман пиджака обнаруженный паспорт, пихнула пиджак на прежнее место в сундуке для белья и заметалась в поисках спасения, — решила спрятаться, чтобы меня дядя Семён не увидел, совесть шпика во мне взыграла. Молнией я поднырнула в спальне под двуспальную супружескую кровать мамы и дяди Семена: кровать была прикрыта сверху плюшевым аляписто-красивым покрывалом "с оленями", край покрывала свешивался до пола. Залезла и замерла. Вскоре послышались легкие шаги, это, оказывается, мама вернулась, а я, как глупая, под кроватью сижу...Глупая и есть: нафантазировала невесть что...Но как же мне отсюда выбраться, чтобы мама не решила, что я с ума сошла окончательно?

Мама тихо, под нос, напевала частушки. Я видела, как передвигаются её ноги: вот она зашла в спальню, замерла, явно снимая одежду, потом с разбега, как девчонка, прыгнула на кровать с металлическими пружинами, которые жалобно заскрипели и слегка меня придавили, — я едва не взвизгнула. Но через пару минут мама встала, пошла в ванну, послышался отдалённый плеск журчащей из крана воды. Я быстро вылезла из-под кровати, оправила безнадежно примятую одежду и пошла на кухню собирать свои газетные пакетики с травками. Все равно у меня не было шанса проскользнуть мимо ванны незамеченной, — она ближе к коридору и входной двери.

Удивительно, но мама не заметила моих туфель: я поставила их на этажерку для обуви в коридоре и прикрыла занавеской, словно нарочно...

Через пару минут мама зашла на кухню босая и в одном махровом халатике до колен, — выглядела она прекрасно, как молодая женщина...Увидев меня, она вся передернулась в изумлении, словно я ей привидением кентервильским показалась:

— Зоя! А ты что здесь делаешь? Когда я входила, тебя не было...Откуда ты взялась? И почему ты не на работе, у тебя же еще рабочий день не закончился?

Я старательно прохрипела ей в ответ, еще более утрируя своя хрипоту необычную:

— У меня ангина. Больничный. Прямо с работы к врачу отправили: не захотели с больной на работе вместе сидеть...Вот, пришла взять лекарственных трав...Мама, это очень заразно, ты ко мне близко не подходи даже, не то заразишься...Все гланды попухли и покрылись ужасным зеленым налетом...

Похоже, меня просто "несло" в описании ужасов своей болезни, но мать только улыбнулась мне в ответ, рукой махнула, что, мол, глупости! И оставила у себя лечиться, велела к бабушке не ходить, — та старая уже, ей еще опаснее. И я осталась у мамы. Тем более, что она только сейчас увидела записку дяди Семёна на кухне, — я сделала вид, что совсем больна, ничего вокруг себя не вижу и не соображаю, и никаких записок в глаза не видывала...Мама явно расстроилась этой записке, но виду не подала: хорошо, что меня нелегкая принесла, иначе бы она точно расплакалась как маленькая...Слишком мама ранима и впечатлительна...

Начала меня мама лечить: впихнула аспирин, заставила горло полоскать содой и фурацилином, воды нагрела в ведре, насыпала туда горчицы, велела ноги парить...Потом велела, хочу-не хочу, но садиться с нею ужинать. Правда, не стала понимающе мучить больное горло твёрдой пищей: подогрела куриный бульон, набросала туда белого хлеба и заставила все съесть до капельки. Словом, никакого покоя заботой не давала, а так хотелось прилечь и просто расслабиться...Постелила она мне в пристройке на втором этаже: на мансарде с очаровательным балкончиком...Там стоял чудесный маленький "гостевой" диван, и так мне там понравилось...Хорошо, что дядя Семён сегодня уехал, — спокойно и тихо, как в добрые старые времена. Хорошая все-таки у меня мама...Хорошо, что она — есть...

На следующий день я поздно проснулась, когда мама уже на работу ушла: все-таки ангина сказывалась. Состояние было не из самых восхитительных: горло саднило, першило, чесалось и хрипело, глотать было труднее вчерашнего, сил никаких не было. Пришлось принять таблетки и снова улечься. Есть не хотелось совершенно. Когда мама вернулась вечером, она меня выругала нехорошо, снова принялась за моё лечение. Похоже, мне в её присутствии лучше становилось сразу.

Только спать я легла почти здоровенькой и более бодрой, только почти безголосой по-прежнему. Ночью неожиданно проснулась, — от чая с малиновым вареньем пот прошиб, — пришла мысль: нужно съездить в "Гигант". Я там была в детстве, бабушка в гости к знакомым возила, — не потеряюсь. Надо постараться выяснить, где, с кем жил и чем занимался дядя Семён, почему выписался и уехал...Плохо, что адрес конкретный не указан в паспорте, написано лишь "совхоз Гигант", придётся искать через случайных людей, шанс подобен тому письму "на деревню дедушке"...

Глава 4.

Утром проснулась я совершенно бодрой и отдохнувшей, даже петь хотелось. Попробовала: а голоса — нет. Хрипит, как у прокуренного грузчика. Ну и ладно: с таким сиплым голосом только старше буду казаться.

Мама давно ушла: на часах — девятый час. Если и дальше буду столько спать, — совершенно разучусь вовремя просыпаться на работу. И уволят, — по статье...Вот какая я грамотная стала за месяц с небольшим работы на трудовом фронте: даже знаю, что уволить могу по собственному желанию, по "статье" нехорошей, а еще — "по состоянию здоровья". Интересно, почему при упоминания последнего пункта об увольнении "девчата" всегда оглушительно смеются? Помнится, Полька говорила, что одну из заведующих когда-то тихо "проводили" на пенсию "по состоянию здоровья", несмотря на ее отменную физическую крепость и бодрость. Спросила у них: "за что же ее тогда уволили?", а они в ответ: "за то, что посылки с Севера чехвостила!" Я опять спросила: "зачем?" Тут они чуть не полегли от смеха...Когда же все-таки то вожделенное чувство юмора во мне проснётся, жду не дождусь...

Надо собираться: раз решила ехать, нечего откладывать дело в долгий ящик. Поеду, поспрашиваю у местных, может, и разузнаю что интересное о подноготной дяди Семёна: все-таки он что-то от нас скрывает! Если человек жену не обманывает ни в чем, не станет он ей из "командировок в никуда" привозить дорогие подарки, а вот дядя Семён маме привозит то бусы малахитовые, то колечко с невиданным поделочным камнем чароитом, — отродясь о таком камне бабушка моя не слыхивала, а она ведь — дама "шибко грамотная": гимназию закончила, даже на Бестужевские курсы поступала, правда, не окончила их до конца, замуж пошла за первого своего мужа...Насколько знаю, ее "первый" — мне еще не дед...Да, бабушка моя — "не соскучишься": её ведь в своё время даже посадить хотели, — но не посадили все-таки, вывернулась, а еще как-то я в детстве подслушала разговор мамы с бабушкой: мама бабулю обвиняла в том, что та в своё время "вернулась в Россию. А зачем?" Правда, спрашивать я ничего не стала, — может, и нет чувства юмора, но и не дурнее других...

По-быстрому оделась и побежала на вокзал билет покупать до Трубецкой: посёлок-то Гигантом называют, но станция — Трубецкая! Интересная особенность многих станций: разночтение с наименованием населённого пункта. И таких примеров можно немало подыскать: например, в Волгоградской (Сталинградской) области есть такая станция Жутово, — но селение — Октябрьская. Вот зачем такую путаницу производить, — непонятно...

Билет я купить не успевала: в кассу стояла немалая очередь советских граждан, собравшихся ехать: кто — в дальние края, кто — по области...Но явно никому не нужно было проехать всего ничего, как мне, — по железной дороге, помнится, до Гиганта около 18 км. Так и зачем билет покупать, очередь выстаивать? Махнула я рукой на эту затею: не люблю в очередях томиться, и раньше не любила, а как дядя Семён в нашем доме появился, так я и за мясом больше не стою: он так умеет всех уговаривать и "обаивать", что ему всё на блюдечке с "золотой каемочкой" сами принесут и положат с преданными лицами. А вроде на Остапа не похож, — с виду...

Тут как раз поезд объявили по линии Сальск-Ростов, и я ломанулась на перрон, где уже толпились граждане в дорожной одежде, с дорожными баулами, с авоськами...И еще бабушки тут же сидели, — семечки предлагали, и другую чепуху...Помню, в конце сталинских лет гоняли милиционеры местных мелких спекулянток, а сами преспокойно подбирали оставленные старушками мешки с жареными семечками, — милиционеры тоже лузгать хотят, особенно тыквенные кто же не любит? Конечно, привокзальная торговля в Сальске — скудна, широкий ассортимент отсутствует, а вот в Котельниково, помню, на станции чего только не было: рыбка сушеная, жареная, вяленая, котлеты рыбные, икра жареная, пирожки с беляшами, а самое главное — настоящее море черных, серых, белых пуховых платков и косынок. Понравилось мне Котельниково: такая на вкус хорошая икра сазанья была и раки...

Тем временем посадка шла к завершению, что мне и нужно было: не проситься же к проводнице "провести меня безбилетной" при всем честном народе? Решила: вернее всего проситься в последний, шестнадцатый вагон, — там спокойнее "зайцем" ехать...Мы раз с мамой "безбилетниками" ехали с моря по окончании "бархатного сезона", я в Сочи в санатории лечилась после воспаления лёгких, а мама — "дикарём", за компанию, жила, чтобы мне не одиноко было: поезда шли в начале октября полупустыми, а билеты нам достались бестолковые: плацкартные "боковушки" непутевые, мимо которых вечно народ шляется туда-сюда...Мама и "подвалила" к проводнице: так и так, ребёнок (то есть я) болен, сбоку — сквозняк, переведите на "нормальные" места, отблагодарим. Проводница обещала подумать, и через несколько минут явилась с проводницей другого вагона, купейного, — та нам тихонько предложила "перебазироваться" за определенную мзду в отдельное купе. Мы, конечно, не отказались: доплатили самую малость, зато ехали "кум-королём" вдвоем в купе...Проводница та еще нам "пеняла": зачем мы вообще билеты плацкартные купили? Надо было сразу подходить к проводникам, спрашивать: "нет ли свободного местечка?" Места-то, всегда есть...Так что в межсезонье, вот как сейчас, только глупые люди и командировочные по необходимости , — для отчетности, — билеты покупают на вокзале, не давая заработать бедным проводникам с маленькой зарплатой. Так было и будет всегда... И через пятьдесят лет, и через сто, пока поезда ходить будут. Интересно, на самолетах "зайцев" провозят? Наверное, там строго...Давно не летала...

Проводница шестнадцатого вагона, пухлявая да веселая коротконожка, оказалась понятливой, без лишних рассусоливаний обозвала меня "племяшкой" и завела в своё купе, — есть такое особое двухместное "купе проводников". Там уже сидели две тетеньки неопределенных лет и комплекции: утянутые в корсеты, талии казались тонкими, но на ручках жир валиками нависал...Фф-фи...Тетки тоже особого энтузиазма не выказали при виде моей рыжекудрой особы, но проводница им зашептала, что я — только до Трубецкой...Они махнули ручками и забыли обо мне на какое-то время. Продолжили свой разговор, прерванный моим вторжением:

— Так вот, вызвала Юля Ляксандровна родителев на собрание. Родительское то бишь. Ну, сидим все на партах своих оболтусов. Она и давай чирикать: мол, Иванова Катька, сикельда ветрогонная,— "отличница" да умница, первей всех руку тянет да ишшо и правильно завсегда отвечает, — но чаво ж-то ей, Катьке, и не отвечать, когда у ней мать — бухгалтерша главная, а отец — парторг? Она только и училась, по стопам начальников-родителев пойдёт...Потом Юль Ляксандровна стала Петьку Корнейчука нахваливать: он звезд с неба не хватает, хорошист, но мальчик старательный, только вот поймала она его на днях с махрой в парке. Ему старшие пацаны цигарку скрутили, — не отказался...В общем, эн-то она так намек отцу Петькину давала,чтобы "повоспитывал" сыночку свово...А потом Юль, значицца, грит: можете, товарищи, быть свободны, собрание окончено. Я, конечно, взвилась: как так, про всех сказали, а что же мой Васенька, хуже всех? Что же про него-то ни слова? А учительница удивилась: что, грит, могу сказать про вашего, когда он в школе вторую неделю не появляется...И давай спрашивать, чем дитё мое болеет так долго...Я и говорю: ох, болеет, лежит, сидеть не может...Теперь-то он и впрямь сидит с трудом, всыпала ему по первое число...Ох, и позеленела я тогда от злости: это ж вон, паразит, с начала учебного года в школу не ходит! Мне брешет, что на уроки, а у самого удочка в лесополосе припрятана с ножичком: червяков накопает, и айда на рыбалку с друганами бестолковыми, которые ужо семилетку кончили, и никуда...Еле добилась, чтоб его в восьмой класс взяли, а он — так...Ох, и нелегко мне было, а он, паразит, волынку тянет, учиться не хочет...Чуть не убила сыночку...