— Боевая у вас жена, однако — с чуточкой зависти грустно сказала Ирка.
— Ну так хлебнуть ей тоже довелось, она же в гущу гражданской войны попала, такое видела...
Минутку Ирина пыталась сообразить, сколько же лет жене Альбы, если она еще Ленина видела или кто там в гражданскую-то воевал. Потом вопросительно глянула на Альбу. Тот немного удивился:
— В Грузии гражданская война была. У жены мама грузинка, а жена с братом как раз в Абхазии отдыхали, когда там началась заваруха. Они тогда еще школьниками были, никто и не думал что такое начнется.
— А, Абхазия! — кивнула понимающе Ирина, хотя в общем что там за резня была она не очень помнила. Да там на Кавказе как только стало можно, везде закатили резню, это-то она из высказваний Вити запомнила, но конретно кто кого резал — ей было безразлично.
— Ну я был уверен, что вы слышали — обрадовался здоровяк — этот идиот Звиад ухитрился своим нацизмом такое устроить, что и сейчас не угомонятся.
— Звиад? — переспросила для поддержания разговора Ирка, которая из всех грузин знала только Кикабидзе — мамане нравились его песни.
— Да, Звиад Гамсахурдия, интеллигент и идиот, грузинский нацист. При нем как раз все и началось — и в Абхазии и в Осетии и в Грузии. Мне тесть много чего рассказал о той поездке, когда за детьми поехал. Но может быть вам неинтересно? — спохватился водитель.
— Мне очень интересно и вы прекрасно рассказываете, а если бы у вас еще немного сыра нашлось, то и совсем стало бы замечательно. Я любила кофе с сыром... раньше... — тонко намекнула Ирка.
— Да сколько угодно — посмотрите сами в корзинке.
Сыра в корзинке оказалось четыре сорта и Ирина оттяпала себе ломоть крупнодырчатого сладковатого Маасдама. Теперь можно было слушать хоть до Твери, хоть еще дальше. Плеснула горячего кофе в кружку Альбе, добавила себе, аккуратно закрыла термос, вдохнула по очереди уже забытые запахи кофе и сыра, бормотнула как бы про себя: 'Это просто праздник какой-то!' и кивнула головой рассказчику.
Альба с места в карьер начал эпопею о приключениях своего тестя, и жены, которые тогда еще не были ни тестем, ни женой, а просто обычными людьми, которым по идиотской прихоти нескольких кретинов пришлось выкручиваться из тяжелейшей ситуации. Тесть был мужественным, пробивным человеком, умевшим находить выход практически из любой ситуации. Кроме того имел кучу знакомых и в Абхазии и в Грузии и, что хорошо при этнической резне, сам был русским не принадлежа к племенам затеявшим свару. Уже в Тбилиси тесть наглядно убедился, что времена настали весьма корявые — не зря его приятель убеждал не ходить поздно вечером, очень не зря. Троица грузинских молодых гопников смеха ради влепили несколько пуль в стенку над его головой, когда он проходил мимо. Откуда у гопников взялись автоматы Калашникова так и осталось для тестя Альбы тайной. Что особенно его огорчило — никто из грузин-приятелей даже словом не осудил дурную молодежь, а парочка особо рьяных даже приписала ему русский шовинизм и желание очернить свободолюбивых юношей, которые просто ангелы, потому что грузины и хулиганить не способны. Это было первым неприятным открытием, дальше такие открытия посыпались как из мешка.
Прибежав домой, и стряхнув с начавшей лысеть головы цементные крошки, тесть понял — добром тут не кончится, потому рванул сразу на вокзал. Билетов, разумеется не было, с трудом купил стоячее место в мягком вагоне скорого поезда.
— И почему так дорого — спросил он важного проводника.
— Вагон мягкий, да? — ответил проводник.
— Так я же стою! — отметил очевидный факт тесть.
— Но вагон же мягкий, да?
Пришлось стоять, тем более, что ехать то вроде было недолго. Оказалось однако, что дорога уже раздолбана и поезд полз как черепаха. Что творилось в Абхазии — никто понятия не имел. Тесть уже, было дело, имел с подобным — пару-тройку лет назад в Дманиси и Марнеули уже похожее было. Там большинство сельского населения — азербайджанцы, а горожане — грузины. Вот азербайджанцы и решили приобщить эти районы к своей великой стране — благо граница рядом, а грузин ограбить и выпереть к чертям. По ферганскому сценарию рано утром в городишки прибыли на грузовиках и телегах толпы погромщиков, но дело не заладилось — зимы были снежными, в горах прошло много лавин и часть сванов из пострадавшей Сванетии была переселена именно в эти районы — пока в горах чинили дороги. Вот на сванов азербайджанцы и напоролись. Была стрельба и потасовки, в итоге азербайджанцы угомонились, тем более, что их в то время армяне сильно били в Карабахе, не было возможности помочь своим селянам. Из всей советской прЭссы об этом написало только издание 'Советский цирк'. Цирком сильно пахло, особенно когда в Тбилиси тесть увидел столько вооруженных людей, стоял в троллейбусе сразу за мужиком у которого была кобура с пистолетом под мышкой, на футболке... Такого сроду не водилось и пахло это дурно.
В Зугдиди состав откровенно ограбили — прошли вооруженные мегрелы, поотнимали у пассажиров понравившийся багаж, деньги,ценности, а чтобы не возиться побили стекла в окнах — так было проще выгрузить награбленное — кидая баулы и чемоданы в окна.
У тестя Альбы багажа не было и ему этот грабеж только на руку оказался — у сидевших в купе двух армян бандитского вида отняли все тюки набитые радиоплатами, они везли их разделывать на драгметаллы. Ну а с ножом против автомата прыгать глупо. С горя армяне пригласили тестя присесть на освободившееся место, чтоб было кому пожаловаться.
В Абхазии поезд еще раз ограбили, только у абхазов метода была другая — баграми через выбитые окна потянули остатки багажа. Милиция как и в Зугдиди была, но ничерта не делала, разве что советами помогала.
И дочка и сын слава Богу живы-здоровы, но ясно было, что война будет всерьез и как положено в любом конфликте кавказцев друг с другом — гражданским достанется от души. Чудом (а точнее с помощью друга-нейрохирурга) удалось достать билеты на курортную 'Комету-44', элегантное судно на подводных крыльях. Вместо полагавшейся по чину такому судну отдыхающей публики, забито оно было как ковчег Ноя — каждой твари по паре — и грузины и абхазы и золотозубые узбеки с кутулями, которые они перли из Турции (челноченье как раз начиналось), битком все забито, грязища, вонища... Устроились, задремали. Дети ворчали, что их вот так сдернули с места. А они даже и отдохнуть не успели. Но тесть Альбы это игнорировал, его больше беспокоило что делать, если абхазский катер остановит и начнет проверку, дети-то у него с грузинской кровью, черт знает, что горячие кавказцы удумают. Когда тесть наконец успокоился и задремал под ровный ход 'Кометы' и когда уже до российского берега было совсем близко странный шум разбудил его. Глянул в иллюминатор — и обомлел. Здоровенный боевой вертолет без опознавательных знаков, но в камуфляжной злой расцветке прошел совсем рядом с судном и з а т р е щ а л о. Тесть уже слышал пальбу, потому понял сразу — вертолет из пулеметов лупит. Стал будить детей, требовать, чтоб они на пол легли, а те спросонья не понимают, думают папа шутит, на полу же грязно. Судно тем временем сбавило ход и шлепнулось пузом на воду. Пулеметные очереди под нос были убедительны. Моторы затихли и гул винтотряса с характерным шепелявящим присвистом лопастей стал совсем отчетливым. Пассажиры завертели головами, стали смотреть в иллюминаторы, загомонили.Кое-как детей удалось уложить на пол, тесть глянул в иллюминатор, увидел зависший в паре метров над водой вертолет и отчетливо понял — вот сейчас летчик начнет стрельбу. Кинулся в соседний салон, чтобы с открытой площадки за салоном показать летчику, что тут мирные люди — и тут крупнокалиберные пулеметы врезали очередями по набитому людьми салону. Визг, вой, рев раненых, осколки стекол, куски обшивки свистят, а вертолет взмыл и начал бить НУРСами. Тесть признал, что идея убеждать урода в вертолете была глупой — особенно когда мужику рядом вырвало бок, а сам тесть отлетел в сторону уже с девятью осколками в спине и хрястнулся о стенку. Пришел в себя от холода — вода заливала пол. Шустро так прибывала, и в воде спиралями закручивались струи крови. Экипаж 'Кометы', который эта пальба ополовинила, понял, что делать нечего — дыра в днище была здоровой и единственный выход был — поднять судно на крылья и оторвать побитое место от воды, что и сделали. Рванули со всей возможной скоростью, а в салонах хрипели, плакали и стонали пассажиры — больше трети из них были ранены, остальные перепуганы до полусмерти. Потом уже тесть узнал, что экипаж связался с находившимся неподалеку пограничным катером и попросил помощи, но катер отказал, сославшись на то, что у него другое задание.
— Вот ведь сволочи! — не удержалась Ирка, которую этот рассказ увлек.
— Нет, их тоже можно понять, не раз угрожали, что если узнают, что кто-то из офицеров будет замечен в участии против Великой Грузии, то и их зарежут и семьи. А новая россиянская власть никак не собиралась своих военнослужащих защищать. И все это прекрасно видели. Но вертолет все же отвязался, хотя с адлерского пляжа люди видели, как он крутится вокруг 'Кометы'.
— А узнали потом кто был летчиком?
— Это как раз просто, на Кавказе все всё про всех знают. Звали этого хама Джимми Майсурадзе, сбили его потом то ли абхазы, то ли наши. Упал вертолет в море и не выплыл Джимми, туда ему и дорога и глубину побольше. Вот. А жена потом сочинение написала на тему 'Как я провела лето'. И было в этом сочинении и то, что они очень обрадовались, когда увидели, что их папа живой, а потом испугались, потому что он шатался и был в крови, а на голове у него было что-то страшное, темно — красное, но потом снова обрадовались, что это не его, это чужого человека кусок печени присох, а папа тоже обрадовался и показал, что спинки их кресел были разнесены вдрызг пулеметной очередью. Учителя не поверили, думали, что выпускница нафантазировала... Когда беда далеко — она как-то не воспринимается.
— А потом что? — спросила Ирка.
— Потом на берегу пришлось ждать пока приедет 'Скорая помощь', а толстым курортным милиционерам и врачам все было пофиг, бинтов не хватило на всех и даже йода. Даже на девчонку, которой практически скальп сняло. У тестя еще пара осколков в спине осталась, глубоко влетели и сидят неприятно — у позвоночника... Так что жена у меня — боевая. Обстрелянная.
— Я и не знала, что так было — тихо сказала Ирина.
— А многие не знают. Сейчас не то, что про Корейскую войну или войну во Вьетнаме уже никто не помнит, но и про Карабах, например, тоже. Да и про ту же Осетию, а там тоже резня была...
Ирка помолчала, потом снова взялась за термос. Альба подставил опустевшую кружку.
* * *
Когда я убеждаюсь, что взял с собой все, что нужно, Енот неожиданно спрашивает про то, как кот по имени Лихо Одноглазое пережил праздник. Отвечаю, что в последний раз, когда я на него посмотрел, Котяро прополз еще 20 сантиметров к своей лежанке.
— Героическая личность — рассеянно констатирует хромой.
— Это да. А тебя что гребтит?
— Ты о чем?
— Задумчивый ты какой-то. Опять же обычно балаганишь, а тут серьезен как невеста на свадьбе.
— Скорее тогда уж на Тризне — хмуро улыбается Енот.
— Это ты о чем опять же? — тяну клещами ответ.
— Дружок у меня, молодой историк из Старой Ладоги, теорию свою рассказал было дело. По его мнению славян потому соседи так откровенно боятся, что обычаи у славян были серьезные. По его мнению молодые воины у славян проходили инициацию, становясь навьями и в таком качестве ходили, так сказать, 'за речку' соседей резать.
— Погодь, погодь, навьи — это же восставшие из могил мертвецы? Вредоносные духи? От них еще обереги помогали?
— Не совсем так. Дружок считал, что молодому воину для опыта нужно повоевать на чужой земле и без пощады. Ну а там всякое может быть, поэтому по живым воинам справлялась всамделишная тризна, как по умершим. Что там ни произойдет — а дух воина будет уже в благости, не вернется мстить неупокоенным. Ну и вели они себя на войне как на войне, нравы тогда были простые.
— А при чем тут тогда руны и обереги? Опять же навьи невидимы вроде, хоть и на конях?
— Ха, соседи-то ведь тоже разные. И в родстве есть и торговые партнеры и всякое такое. Вот для того, чтоб свояков от чужаков отличать и вводилась система опозновательных знаков. Воин видит — ага, на избе руна, или оберег годный, значит — этих резать нельзя. Зато у них и коню корм можно взять и еду себе и в баньке помыться. Но — уважительно, у своих берешь. А те помнят — навью в глаза глядеть нельзя, чтоб потом случись что — честно сказать — в глаза не видал никого. Так что руны — обереги — это банально опознавательные знаки.
— Лихо. И что потом?
— А потом воины возвращались с добычей 'из-за речки' и отмечалось их новое рождение и после этого они уже не навьями, а людьми — возвращались по домам.
— Ну в общем такое конкретно раньше не слыхал, хотя похожие свидетельства о воинах-волколаках у многих народов есть. Причем для своих такие воины олицетворяют добро, только чужим злы. Как у немцев — вервольфы. И даже вроде как Богу угодны. То есть хоть и тьмы приспешники, но не Дьявола слуги, наоборот. И вот это — тоже очень характерно — как ты говорил: три фазы.
— Это когда я такое говорил? — морщится Енот.
— Да только что — сначала выделение инициируемого из племени — в твоем рассказе тризна, потом собственно инициация в том виде, что предлагалась, а по окончании — возвращение в племя уже полноправным членом.
— Членом в племя? — скорее по обязанности неохотно хохмит собеседник.
— Ну да. Ровно та же структура, что у запорожцев, что у людей — крокодилов. Так что вписывается. К слову у тех же эсэсманов, что удрали в Аргентину та же структура. Или у наших бандосов, ставших олигархами и банкирами. И никаких проблем, проблемы у тех, кто не вписался обратно в общество.
— Вот-вот. Если вовремя 'из-за речки' не вернешься, получается кисло. Знакомец мой, историк этот, толковал, что если кто не возвращался вовремя, то опоздавших могли и по-настоящему прихоронить. Такой 'застрявший в навьях' уже своим становился опасен.
— А, ну это видал. Называется нынче вьетнамским синдромом, хотя и описано до Вьетнама и интернациональное, когда человек возвращается в мир, а война в нем остается. Очень дескать трудно возвращать из такого состояния, надо потратить сотни часов у психоаналитиков и вообще лечиться долго и упорно. По мне так чушь.
— Это потому, что ты не воевал — отвечает Енот.
— Да ничего подобного! — у наших солдат после Отечественной никаких синдромов не было.
— То-то бандитизма было выше крыши и еще черпачок.
— Ну, так мужчины на фронте, а всякая мразота голову подняла. Кот на крышу — мыши в пляс. Но мне кажется, что когда воин воюет на правильной войне и свою правоту понимает — то не будет у него синдромов. А вот когда вместо войны невнятное наведение конституционного порядка или еще лучше исполнение интернационального долга, да и нанесение демократии, к слову, тоже из того же новояза — да еще газеты пишут о тех кто оттуда вернулся как о кровавых монстрах и садистах, да еще и судят по законам мирного времени — вот тогда у вояк крыша-то и съезжает. И синдром цветет.
