Пламя крыльев

— Бредил Рэй до того, как ты... придушил? — Зоэ испугалась за приятеля.

— До, — задумчиво кивнул Кортэ. — Я вломился к нему зверски злой, хотел убить, а пришлось звать лекаря. Вико наговорит тебе, вот пустозвон, хоть и капитан! Как он ославил меня, аж противно... Не душил я гнусного пса! Супом поил, это да...

— Пока Рэй не захлебнулся, — догадалась Зоэ.

— Мы помирились, он еще оказался мне жизнью обязан, мы потрепались вволю и не без пользы, обозначилась причина бед, — вздохнул Кортэ. — Я думал, найдем девку — и делу конец.

— Но зачем было спор-то затевать? Ну, я про Рэя и танец...

— Разве танец у тебя вышел по-обычному?

— Н-нет...

— Пустотопкой ты назвала себя вслух, — вздохнул до того молчавший Альба. — Это знали я, подслушавший нас слуга и его наниматели. Сперва мы полагали, что утрата дара могла вызвать спешную проверку, Изабелла склонна не доверять слухам.

— Королева мне враг? Ну вот еще!

— Мы обдумывали любые причины случившегося, исходя из известных нам последствий и не имея других сведений... Она тоже была под подозрением, такие уж мы негодные подданные,— кивнул Вико. — Я прорвался к её величеству полчаса назад, в грубую пролез. Порассказал то, что здесь повторяю. Теперь секретаря разыскивают уже всерьез, в деле багряные братья нашего погрязшего в святости Кортэ, вся кодла доверенных людей королевы, сэрвэды патора и еще прорва разномастного народу. Только за жизнь секретаря я не дам и медной монеты... Но, если танец был не случайным, если не королева его подстроила, проверяя твои слова, тогда кто наш враг?

— Хозяин пустоты, — шепнула Зоэ, кутаясь в одеяло и жалобно глядя на Альбу. — Тот зверь из сна... Я думаю, у всякого зверя, идущего по следу, имеется хозяин.

— Одеяло не спасает душу от оледененья... — Альба сердито тряхнул головой. — Дались мне эти стихи! Дара нет, но есть упрямство... Зоэ, сядь поудобнее и толком расскажи, подробно, что за зверь, какая такая пустота и почему ты сказала после танца, что куда-то провалилась?

— А что видел Рэй? Он рассказал?

— Как же! Попробовал бы он не рассказать мне, — от возмущения Кортэ перестал свистеть. — Ничего необычного... для этого дурня. Он твердил, что мужчины быки, что сам он ощущал себя в танце имено быком, тщетно ломящимся всадить рога в красную тряпку. Утверждал, что из танца уйти не мог, остановиться тоже не мог, и ему, чудом выжившему, отныне жаль быков настолько, что впредь он намерен жрать лишь рыбу и баранину. Ну, от баранины я его малость отвадил... супчиком.

Нэрриха усмехнулся, потянулся всласть и до хруста, обретая обычное свое настроение. Потянул носом — и пошел звенеть бутылями и кувшинами в углу, выбирая годный для нынешнего случая сидр. Зоэ даже насторожилась: сколько она прилагала сил, чтобы Кортэ пил поменьше и не буянил ночами, но, увы, приходится признать: пока все впустую.

— Что видел секретарь и почему ушел с продажной девкой, мы едва ли узнаем. Её пояснения тем более не получим, — вздохнул Вико. — Кортэ, мне тагезский выдержанный, в глиняном кувшине с клеймомо Альваро, как прошлый раз. А ты, Зоэ, не отвлекайся и говори толком. Мелочей в этой истории пожалуй — нет, начни с того самого мига, как рассталась с Альбой. И далее — по шажку. Давай.

Возражать капитану не было ни сил, ни повода. Зоэ кивнула, сутулясь и заранее страдая от необходимости повторно переживать танец и сон со всей их невнятной, безголосой угрозой. Слушали её рассказ молча, внимательно. Едва Зоэ смолкла, Альба первым, на правах младшего, высказал свои наблюдения.

— Королева в черном с молитвенником? Может и дурное настроение, но вдруг тут кроется иное? Поговорила с кем-то, воспользовалась некой помощью, а позже ей стало худо. Пустота, знакомая тебе, надавила — и набожная Изабелла вспомнила знакомый с детства путь спасения через молитву. Тебя отослала к Льемскому столпу, тоже необычное решение.

— Я займусь самым внятным следом, — Кортэ встал и направился к двери. — Как же, Десница Света — премилая обитель, и они еще не знают, сколько может наломать такой паломник, как я. Вико, какого черта ты еще на берегу, кстати уж спрошу, пока не уехал... Вы ж весной должны были уплыть на запад.

— Подтверждаю слухи: его величество изволили повздорить с её величеством и в итоге королевского скандала мы лишились двух кораблей. Бертран Барсанский, увы, счел поход любимой игрушкой Изабеллы, которую и пожелал испортить, — вздохнул капитан. Улыбнулся. — Тогда её величество изволили впасть в бешенство, назло мужу заложили коронационный подарок Бертрана ростовщикам, ненавистным и ему, и совету грандов. Собственно, я прибыл в столицу, пытаясь понять: скоро ли его величество попробует поджечь порт, мстительно усугубив проблему займа... Так он заодно дал бы себе удобный повод устроить погром в квартале золотых сундуков.

— Глупости сплошные, но Бертран хоть и король, а порой бывает азартнее и даже дурнее меня, — возмутился Кортэ. — Как-то всё дерьмовато... Вико, ты останешься в столице дней на пять? Я туда и мигом обратно, проведаю обитель. Альба младенец, один он нашу Зоэ не убережет.

— Буду всеми силами тянуть время и ждать, — кивнул капитан.

Кортэ удовлетворенно хмыкнул, залпом допил сидр и покинул комнату. Зоэ проводила взглядом рыжего нэрриха, нехотя призналась себе: она крепко завидует! Вот-вот Кортэ взнуздает резвого коня и помчится живым веселым ветром на север, учинять непогоду в чужой обители. А ей придется сидеть, вздыхать, снова и снова припоминать подробности, отвечая на вопросы. Потолок серый, шторы плотно прикрыты, в комнате сгущается духота. Драгоценные алькемские ковры, дар посла, так воняют южными ароматными маслами, что виски ломит...

Лишь к вечеру Альба решительно выпроводил из комнаты Вико и впустил дедушку Челито, суетливо бормочущего о том, как важен отдых и сколь полезен сытный ужин. После еды Зоэ еще немного полежала, щурясь и улыбаясь, слушая перебор струн виуэлы.

Альба нечасто пел чужие стихи и еще реже — свои, он предпочитал музыку без слов или перекладывал на удобный лад молитвы. Длинные пальцы брата за прошедший год словно бы еще более вытянулись и похудели, они двигались по грифу стремительно, точно. В открытое окно — наконец-то это возможно! — тек вечер, наполнял комнату запахами срезанной травы, цветущих близ домика роз и узловатого ствола можжевельника, добытого Кортэ еще утром. Рыжий нэрриха в суеверия, по его собственным словам, 'ни черта не верил'. Но приболевшей Зоэ немедленно доставил пахучую корягу, якобы изгоняющую всякое зло и опасную даже для привидений.

Альба играл простенькие мелодии, стилизованные из крестьянских песен приморского юга. Звук то накатывался, то отступал, то звенел, то едва шуршал — как волны спокойного моря. Зоэ прикрыла глаза и попыталась вспомнить, какое оно — море, любимое с первого взгляда и, увы, недоступное теперь для королевской плясуньи, обязанной жить во дворце.

Море — зеркало, отражающее ветер во всех его проявлениях. Море — шелк полога, скрывающего душу мира, непостижимую, как глубины. Море — средоточение движения и перемен, оно отрицает пустоту самим своим существованием наполненной чаши...

Утром Зоэ долго глядела в окно, на гладкое блюдо неба, поставленное боком, обтекать от жирной корочки рассвета. На душе было светло, губы норовили сложиться в улыбку — ночью снилось море, голоса ветров шуршали, окликали. Жаль лишь, что даже во сне море было далеко и голоса — тоже далеко. Вне столицы.

— Аль!

— Недалече он, ты не страдай, — отозвался старый Челито, скрипнул стулом и зашаркал к кровати. — Выпей вот, я навел с медом, сладенько. Нелюдь твой ушел кормить лошадку. Рыжий-то, тот что навроде абордажного крюка во все впивается, науськал его вечёр: не униматься, мол, покуда своего не заполучит.

— Вкусная вода... Зачем ты зовешь моего Альбу нелюдем, дедушка? — осторожно укорила Зоэ. — Аль хороший, он семья мне, как и ты.

— Много ли он в жизни-то разумеет? — привычно посетовал старый моряк, принимая кубок и устраиваясь в кресле. — Неразумный, невзрослый, весь прок от него — что струны дергает да рапирой норовит стращать мирный люд. Разумения нету. Да хоть вот нынешнее дело: учудили непокой, всех поразогнали, слуг королевских запугали... А что нам первый благодетель? Кто славному дому хозяйка? Я-то помню всяк день и лампады в храме зажигаю: её величество поминаю, здравия испрашиваю для них. Уж спасибо им, милостивая душа, с понятием. А нелюди... Пустые они. Суета их бестолковая... Зазря нагнали страху, ведь под рукой самой владетельницы Атеррийской и всея Эндэры нет бед для тебя, внучка. Так и знай: токмо польза.

— Секретаря нашли? — самый опасный вопрос Зоэ задала шепотом.

— Сам явился, повинился, прощение обрел, — кивнул Челито, и загорелое лицо прочертили темные складки улыбки. — Всякое бывает, порт — он иной раз и святому жабры встопорщит.

Зоэ хихикнула, представив сухого серенького секретаря в водорослях, с жабрами, да еще 'встопорщенными'. Воображение ловко нарисовало кабинет и умницу Бэль в строгом черном платье, и испуганного секретаря... воображение подсказало, как он без звука разевает рот, глядит мелкими глазенками на королеву, в холодном гневе более опасную, нежели любой шторм.

Продолжая хихикать и пожимать плечами, Зоэ дождалась, пока Челито выйдет, выскользнула из-под одеяла и принялась драть костяным гребнем кудри. За время жизни во дворце, повинуясь похожему на приказ совету королевы, плясунья ни разу не укорачивала волос, и теперь они плащом укутывали тело, спускались по бедрам. Зоэ неодобрительно продрала самые длинные пряди, подозревая: еще год — и до колен дотянутся... Второй совет королевы она самовольно и дерзко нарушала каждый день, если не шла плясать на площадь. То есть волосы распущенными не оставляла, сплетая в свободную косу, прихватив в середине лентой.

— Дедушка! — привычно крикнула Зоэ в полный голос, поправила платье и затянула на талии шаль вместо пояса. — Деда! А где Вико?

— У королевы, тонет в море гнева, — ехидно сообщил от окна голос дона Эппе. — Н-ну, и пока он там тонет, я тут, на суше, цел и сыт, стерегу тебя.

— Подглядываешь, — заподозрила Зоэ, подбежала к окну и раздвинула шторы, привязала их лентами, чтобы не застили вид на румяное утро и бледного, но по-прежнему неуемного Эспаду.

— Зоэ, два раза подряд злить Кортэ не стану даже я и даже на спор, — без раскаяния или смущения признал дон Эппе, шагая через низкий подоконник. — Всего лишь стерегу и подслушиваю. Старик прав: рыжий злодей воистину абордажный крюк, во что вцепится — от того уж не оторвать его.

— Что тебе? — Зоэ вспомнила, что на Эспаду вообще-то следует сердиться, и старательно остудила тон.

— Во, лепешка с сырой бараниной, — сообщил королевский пес, упал в кресло и добывал из кулька одно из любимых своих лакомств. — Хочешь? Чеснок сам выбирал и крошил. Мельче мошки, злее Кортэ...

— Да ну тебя, — всё еще стараясь не замечать гостя, буркнула Зоэ. Но пошла в угол и выбрала из запасов любимое Эспадой крепкое и сладкое сантэрийское, черное, как запекшаяся кровь.

— С зеленью, с алькемским злым перцем, с восточными пряностями, — сообщил Эспада, примерился и срубил горлышко бутыли так, что холодок стремительного движения клинка коснулся шеи Зоэ. — Почему ты не боишься всего, чего следует опасаться? Например, меня, моего клинка, врагов нэрриха. Или меня пьяного с клинком, к тому же обозленного на тех, кто покровительствует тебе...

Эспада чуть наклонил голову, бросил оружие и прищурился, раздирая надвое лепешку, начиненную мелко рубленным мясом. Зоэ попробовала тягучее вино — только лизнула, очередной раз удивляясь: как эта гадость может нравиться? Терпкое, горчит, а еще и сладким отдает, да к тому вдобавок жжет язык и першит в горле. Эспада отобрал бутыль, носком башмака повозил по полу, разгоняя осколки глиняного горлышка. Сунул Зоэ в руку кус лепешки, повторно приглашая разделить трапезу. Сырую баранину Зоэ находила сносной, к тому же знала: Рэй неизменно сам готовит кушанье, начиная работу с выбора годного барана. И гордится нелепым блюдом, и умудряется делать его действительно вкусно.

— Когда Ноттэ вытащил меня из закупоренной бочки, брошенной в море, что-то случилось, — задумалась Зоэ, устраиваясь на полу, рядом с креслом. — Я, наверное, пока тонула, перетерпела весь страх, на целую жизнь вперед. Ну и к тому же, Рэй, зачем тебя бояться? Ты часть семьи.

Эспада поперхнулся мясом и закашлялся, невнятно выругался, запил недоумение вином. Отдышался, насмешливо кивнул заглянувшему в дверь Челито и расхохотался, наблюдая ответное возмущение на лице старого моряка. Тот не терпел грязи на полу и грязи на мебели, а Эспаду и полагал, и вслух звал именно так — грязью... Вот и теперь молча отвернулся, хлопнул дверью и торопливо зашаркал по коридору.

— Н-ну, спорим, он хоть сегодня возьмется за арбалет и наконец-то убьет меня? — понадеялся Эспада, снова вгрызаясь в лепешку.

— Да ну вас обоих, вы хуже детей, — возмутилась Зоэ, торопливо дожевала лепешку и облизнула пальцы. — Зачем сердишь дедушку? Ведь ты специально тут насорил.

— Он тебе не дед, ты вообще — сирота, — неожиданно сухо ответил Эспада. Бросил ополовиненную бутыль на столик так, что она заплясала, едва не опрокинувшись. Пошел к окну и не оборачиваясь, добавил: — Все мы псы, Зоэ. Я слишком молод, чтобы дружить с тобой. Он слишком стар, чтобы защищать тебя. А твой Альба дурной щенок, лижущий руки любому ловкому ублюдку.

— Рэй! — возмутилась плясунья, но Эспада уже сгинул в парке.

Ругаться сделалось не с кем. Правда, в дверях сразу же появился старый Челито, хмуро осмотрел комнату, держа одну руку за дверью — вроде он взаправду пришел с арбалетом... Зоэ вздохнула, самым виноватым тоном пообещала убрать осколки, и дед унялся, молча захлопнул дверь, без прежней торопливости прошаркал прочь. Плясунья смущенно дернула плечом. Она-то знала, что дед не собирался стрелять. Он стоял за дверью и ждал, когда несносный насмешник покинет комнату, а еще дед подслушивал: нет ли угрозы для Зоэ. Спорить прямо и до драки с Эспадой — опасался... А признавать свой страх полагал позорным.

— Годное ли дело: к порядочной девице лазать через окошко, — бубнил Челито за стеной, твердо зная, что будет услышан. — А ну как сплетня заведется? Она ж для чести похуже прямого поклепа.

Зоэ хмыкнула, пропустила упрек мимо ушей. Сплетен о доне Эппе немного, особенно в мужской среде. И совсем ни разу его — если верить сплетням — обманутые мужья не заставали там, где это особенно не принято. То есть вроде кого-то и замечали, бежали за арбалетом... а потом, надо думать, стояли под дверью, изнывая от бессильной ревности, накрепко связанной и затоптанной самым обыкновенным страхом. Как утверждают сплетни женские, год назад один барон все же вломился в собственную спальню — с оружием и подмогой. Дон Эппе якобы сидел в кресле и пил вино. Одетый. Он — опять же, если верить сплетне — хищно улыбнулся прибывшим, выпустил из ладони кубок, взвел бровь, расматривая крошево осколков и баргянец винной лужи. Погладил рапиру — которую сломал месяцем позже и сменил на саблю — и самым любезным тоном спросил хозяйку дома, желает ли она овдоветь именно сегодня...