К ним подошел Афиногор. Его взгляд устремился на разложенную еду, которая на половину осталась не съеденной.
— Хватит болтать, пришло время снова взяться за работу. Боюсь, у вас не хватит на нее сил, если вы и впредь так будете есть. Мне нужны сильные, здоровые и выносливые грузчики. В следующий раз я не допущу вас к погрузке.
Аммоний и Плотин обменялись взглядами и разошлись. Каждый направился к своему кораблю.
10.
С некоторых пор Плотин начал замечать, что хозяева квартиры стали относиться к нему не так как раньше, что-то неуловимо изменилось в их поведении. Если в первое время они его почти не замечали, или делали вид, что не замечали, то теперь регулярно попадались ему на глаза и даже пригласили как-то разделить с ними трапезу, так как они видят, что у него самого еды нет.
Это действительно было правдой, Плотин, погруженный в свои мысли, нередко забывал зайти в лавку и купить какую-нибудь снедь. Приходилось ложиться спать голодным. Нельзя сказать, что он был совсем не чувствителен к тому, что его пустой желудок жаловался на такое пренебрежительное отношение к себе, но он приучал себя не придавать этому обстоятельству слишком много значения. Все телесное не более чем помеха на пути к Единому, само тело только мешает, так как требует чересчур много забот. Но и обойтись без них тоже не получается, иначе ослабеешь и уйдешь раньше, чем выполнишь свое предназначение.
А с некоторых пор для него это стало крайне важно. После того, как он стал учеником Аммония, то проникся ценностью собственной жизни. Не просто так он появился на свет, а выполняет важнейшую миссию. Он должен прояснить значение нуса, как движение, ведущее к мировому порядку, откуда проистекает все то, что ведет в этот мир. Плотин чувствовал, что на этот вопрос, который издавна занимал многих мыслителей, он прольет новый, еще невиданный свет.
Впрочем, когда его пригласили хозяева разделить с ними ужин, он решил, что неудобно отказывать им и пошел на их половину. И вскоре догадался, почему последовало это приглашение.
За низким столом возлежали хозяева дома. Но не только они, рядом расположилась девушка на вид лет шестнадцати. Она была хорошо сложена, с не по возрасту четко обозначенной грудью. Он и раньше мельком видел ее, но не обращал внимания. Он даже точно не знал, кто она, то ли дочь, то ли служанка.
Оказалось дочь. По намекам ее родителей Плотин не сразу, но все же догадался, что они не против выдать ее за него замуж. С этой целью стали нахваливать девушку.
Плотин внимательно рассматривал претендентку в жены. Он не мог скрыть от себя, что она ему нравится. Не красавица, но вполне милая, с хорошей фигурой. Но главное было даже не это, а то, что в ней не ощущалась та тупость, которая была заметна в большинстве людях ее сословия. Плотин давно обнаружил в них это качество, и во многом по этой причине сбежал из своего городка. Его удручала распространенная повсеместно умственная ограниченность жителей, отсутствие в них всякого стремления вылезти из своей заскорузлой кожуры. Казалось, то была несмываемая с них печать, какое-то проклятие, от которого никто не мог избавиться.
А вот на лице Агнии — так звали девушку этой печати, этого проклятия он не замечал, наоборот, оно казалось живым и смышленым. Для Плотина это было так непривычно, что он даже не замечал, что разглядывает дочь хозяев дома.
В какой-то момент их глаза соединились, в них он прочел искренний интерес к нему. По крайней мере, ему так показалось. Плотин вдруг ощутил, как что-то происходит внутри него. Какой-то поток чувств и непривычных ощущений зародился где-то в районе живота и стал распространяться и вверх и вниз. Нельзя сказать, что он был сильным и повелительным, захватывал все его существо, но Плотин ясно чувствовал, как он все усиливается. И вдруг понял, что не знает, как к этому относиться.
До сего момента у него не только не было близких отношений с женщинами, но и каких-то любовных приключений. Плотина это нисколько не тревожило, его сознание было целиком поглощено совсем другими предметами. И все, что их напрямую не касалось, как корабли мимо берега, проходило мимо него. Он еще в юности понял, что призван не для мирской жизни, его призвание думать о времени, вечности, о первоначалах. Он еще мало и туманно сознавал окружающий мир, а уже мысли на эти темы толкались в голове. Иногда он поражал своих родителей такими не свойственными его возрасту вопросами и высказываниями, что они подолгу не могли прийти в себя. И смотрели на сына, то ли как на какое-то чудо, то ли как на не совсем нормальное дитя, не зная, как им поступать и что с ним делать?
Плотин никогда не участвовал в играх с соседскими мальчишками; даже такого желания почти не возникало. Так, иногда вдруг появлялся какой-то импульс, но он быстро гас без всяких усилий с его стороны. То ли дело книги, он мог читать их бесконечно. Вот только дома их было совсем мало, родители Плотина считали, что их покупка — напрасная трата денег.
Если по началу, когда родители нахваливали дочь, Плотин пропускал их слова мимо ушей, то с какого-то момента слушал внимательно. Он знал, что многие девушки в таких семьях не умеют ни писать, ни читать, но, как оказалось, Агния умела и то и другое. Ее этому обучил старший брат, который, к сожалению, недавно скончался. Знала она и домашние ремесла, могла готовить, и шить. Совсем удивило то, что Агния хорошо пела и даже посещала один женский хор. Отец попросил продемонстрировать дочь свои вокальные способности; Агния засмущалась, но он настоял.
У нее действительно был красивый голос, и Плотин даже заслушался. Жаль, что пела она не больше двух минут. Но это навело его на мысль о том, что он не предполагал, что живет в одном доме с таким сокровищем.
Ушел Плотин в свою комнату погруженный в задумчивость. Образ юной красавицы то и дело всплывал в сознании. Это смущало и даже слегка раздражало его; не об этом надо ему думать, а о том, чему ему учит Аммоний. Плотин вдруг поймал себя на том, что за все время трапезы ни разу не вспомнил об учителе.
В следующий вечер, когда все ученики ушли, Плотин задержался. Это удивило Аммония.
— Хочешь о чем-то со мной поговорить без посторонних ушей? — спросил он.
Об этом разговоре Плотин думал весь день. Он-то наполнялся решимостью его провести, то отказывался от этой затеи. Его не покидало чувство неудобства; еще ни разу он ни с кем не разговаривал на такие темы. Точнее, неоднократно с ним пытались заговорить об этом другие, но он под разными предлогами избегал такое общение. Но сейчас он не мог отделаться от мысли, что и для него пришла пора с кем-то поделиться своими переживаниями. А с кем, кроме Аммония, он мог говорить об этом — других конфидентов для таких разговоров у него нет. Да и кто ему способен дат вразумительный ответ, если не его любимый учитель.
— Да, хочу, учитель, — непривычно тихо и застенчиво произнес Плотин.
Аммоний посмотрел на него с особым вниманием.
— Хочешь поговорить о том, что у тебя на душе? — догадался философ-грузчик.
Плотин кивнул головой.
— Я познакомился с девушкой, она дочь хозяев комнаты, где я живу.
— Красивая? — поинтересовался Аммоний.
— Да, очень, — подтвердил Плотин.
— И тебе она понравилась?
Плотин задумался. Правильно ли это слово отражает то, что чувствует он?
— Я думаю о ней. Весь день, — уточнил он.
— Но о чем ты хочешь спросить у меня?
— Я не знаю, как поступить. Я никогда не видел женщину рядом с собой. Если я, например, женюсь, что будет со мной? Смогу ли я и дальше продолжать свои занятия? Ведь мне придется тогда заботится и о ней.
Аммоний встал и прошелся по своей комнате.
— Женщины — это самое большое искушение для мужчины, это грех, — сказал он.
Почему-то эти слова немного удивили Плотина. Он ожидал услышать от учителя что-то иное. Хотя с другой стороны, а что он ожидал, что тот скажет?
— Так говорят христиане в своих церквях. Но ты же не христианин.
— Не христианин, — подтвердил Аммоний. — Но в этом вопросе я согласен с христианами. Ты должен уяснить: ты призван для другого.
— Но разве одно не совместимо с другим.
— То, что тебе предстоит выполнить в жизни, потребует от тебя отдать всего себя. Женщина отберет у тебя много сил, а Единое нуждается в них целиком. Я видел многих, которые пытались посвятить себя и тому и другому.
— И каков результат?
Аммоний грустно улыбнулся.
— Семья, дети, в конце концов, поглощали их полностью. Даже Сократу не удалось целиком отделить себя от семьи. Оно — непреодолимое препятствие. Я тоже когда-то пытался совмещать, но понял невозможность этого. И сделал свой выбор. Скажу честно, он дался мне не просто. Но если ты посвятил себя познанию Единого, его нельзя ни с кем делить. Тебе понадобятся не только все твои силы, но и полная свобода. Без нее никогда не познаешь Его. Никто не может знать, что от тебя потребует этот путь, каких усилий, каких жертв, куда он занесет тебя, с чем придется столкнуться, кто станет твоим другом, а кто врагом. Запомни на всю жизнь одно — ни при каких обстоятельствах ты не должен оглядываться назад. Если хоть раз это сделаешь, все пропадет. Я долго не хотел этого понимать. Но обстоятельства заставили меня многим пожертвовать. Мы люди слишком слабы для движения вперед; чтобы это делать, нужно как можно меньше груза тащить на себе, постоянно освобождаться от всего лишнего. Старайся быть независимым и от людей и от всего, что тебя окружает. В любой момент ты должен быть готов принять важное решение, которое поменяет твою судьбу целиком. Таковы условия Единого, оно не откроется тому, кто не готов все отдать ради Него. А теперь иди, мне надо ложиться спать, завтра рано вставать. Да и тебе — тоже.
$11.
Каракозов вошел в дом. Это был большой особняк, если не совсем роскошный, но упорно стремящийся к этому званию. Правда, он принадлежал не лично Каракозову, это была жилая резиденция губернаторов, которую они освобождали после того, как уходили с этой должности.
В свое время ни на строительство дома, ни на его отделку средств не пожалели, поэтому тут было все, что могло понадобиться для жизни: от бассейна до зимнего сада. Когда Каракозов впервые попал сюда, то был потрясен — он и не предполагал, что руководитель региона имеет возможность проживать в такой роскоши. А ведь за последние годы Каракозов привык к хорошей жизни, и был уверен, что красивыми особняками его уже не удивить. Но оказалось, что нет пределу совершенству, и роскошь так же неисчерпаема и безгранична, как Вселенная. Тогда он даже почувствовал некоторое то ли смущение, то ли неловкость. Ему прекрасно известно, как много бедных людей в стране, в том числе в той области, которой ему предстоит руководить. То, что отныне он станет обитать в таких условиях, есть что-то глубоко неправильное. Должен же соблюдаться хоть какой-то паритет между образами жизни разных слоев населения. Тем более, он руководитель, первое лицо в регионе, обязан подавать пример по соблюдению некого кодекса чести.
Каракозов знал, что для многих представителей правящей элиты страны — а с некоторых пор он тоже входил в этот круг избранных, подобные представления были чужды. Стремление к роскоши, богатству было таким всеобъемлющим, что по началу, когда он попал в среду этих людей, его это даже шокировало и коробило. Это потом он обвыкся, старался не выделяться из общей массы, так как ясно сознавал, что тех, кто не согласен быть таким, как все, быстро депортируют из этого элитного общества без право возвращения в него. Правда, таких примеров было чрезвычайно мало, наоборот, все безмерно дорожили, что оказались среди избранных, и держались всем, чем можно, чтобы не выпасть из их числа.
Чтобы не выбиваться из когорты привилегированных, Каракозов быстро освоив манеру поведения этих людей. Нельзя сказать, что это стало для него трудным делом, тем более, способности у него всегда были большие — это отмечали почти все учителя, которые его когда-либо обучали. Но в душе он ощущал, что с его стороны это не более, чем мимикрия. Да, он похож на них, но он в их среде чужой. Это чуждость была глубоко запрятана, накрыта толстым панцирем и бог еще знает чем, но она существовала, и он знал о ней. Не то, что она ему мешала, он научился не обращать на нее внимания. Но иногда к нему приходили такие мысли, от которых становилось не по себе. Вся та привычная повседневная среда, в которой он жил, вдруг куда-то исчезала, вместо нее что-то неприятное начинало давило на сознание.
В такие минуты он становился сам не свой, возникало странное ощущение неправедности всей жизни, ошибочности всего, что он делает. Хотелось тут же избавиться от всего того, чем он живет и дышит, унестись куда-то далеко, туда где можно быть самим собой.
По счастью, такие моменты были крайне редки, а в последние годы вообще не посещали. Это радовало Каракозова, придавало уверенность всем его действиям. И одновременно огорчало, он понимал, что из него уходит нечто ценное, то, чего ничем нельзя возместить, что делало хотя бы в самой небольшой степени его отличным от других людей человеком. Если это окончательно растворится в окружающем пространстве, то для него все станет необратимым, другой дороги уже не будет. Ему так и придется брести все той же тропой, по какой он идет уже столько лет.
Да, это по-своему прекрасная дорога, она великолепно обставлена, обустроена, на ней чудо, как приятно находиться. И ему она очень даже нравится; ни за что он не обменяет ее ни на что другое. Но пока существовала где-то глубоко внутри него какая-то неясная, гипотетическая, но альтернатива, он чувствовал, что для него не все потеряно, пусть есть слабая, но вероятность того что все однажды изменится. Да, возможно, все это сохранялось только в его воображении, реальность же была совершенно иной. И все же она существовала пусть даже в таком виде, и тем самым позволяла дышать иначе, чуть более свободней.
Не то, что он не мог объяснить себе, что все это для него означает, скорее, не хотел, чтобы не впускать в сознании нечто посторонние, способное помешать столь комфортному пребыванию на этой земле. Ему ли не знать, для какого огромного количества человек жизнь представляет собой бесконечное, безрадостное существование, почти целиком состоящее из преодоления безграничных трудностей и лишений. Для него это не пустые слова, все это он познал на личном опыте. И не желает его повторять. А потому делал и делает все возможное, а иногда и невозможное, чтобы избежать любой риск оказаться снова в той ситуации.
Да, это давалось не просто. Приходилось принимать решения, от которых становилось стыдно, хотелось выть или уйти в запой. Пару раз с ним даже такое случалось, правда, в начале его карьеры. На его счастье выбраться из таких тупиков помогала жена. Не то, что она его хорошо понимала, но своим женским чутьем ощущала, что с ним твориться что-то не ладное и надо срочно принимать меры.
Каракозова всегда удивляло то, как она умела находить для этого нужные слова, которые, в самом деле, помогали выйти из тяжелого состояния. Он смотрел в такие минуты на нее и понимал, что не все так уж и ужасно, он просто слишком впечатлителен и склонен все преувеличивать, придавать некоторым вещам слишком большое значение. А ко всему следует относиться гораздо проще. А главная тут цель — это внутреннее и внешнее благополучие, умение наслаждаться жизнью. Если способен на это, значит, идешь по верному пути. Эта, в общем-то, простая мысль вносила успокоение в его растревоженную душу, он сразу же чувствовал, как спадает с нее тяжесть. И был благодарен супруге за эту помощь. А все, что мешало такому облегчению, давил на корню.
