Зверь лютый Книга 40 Нашествие

— Лучше под верхнюю одежду, чтобы лишних вопросов не возникало. Но не под кольчугу. Чтобы не мешать крылышкам увеличить число сдохших змеёнышей.

Протягиваю разгрузку хану — примерь. Он не шевелится. Смотрит. Как на свою смерть. Так это, и в самом деле, твоя смерть.

— Когда я хлопну по этой рукояти — будет... ба-бах? Как было в норе под дубом?

— Да. В восемь раз сильнее: зарядов восемь, а не один.

— Сотни этих крылышек, как стрелы боевые, ринутся во все стороны из каждого... "голенища сапога"?

— Да. Только полетят они много быстрее обычных стрел.

— Тысяча стрел, один человек одним движением?

— Да. Все змеёныши должны быть перед тобой.

— А те что сзади? Те, кто придут со мной?

— Три сотни шагов — смерть. Во все стороны. Поэтому... возьми с собой сына Алтана. С его друзьями. И старого хана Беру с его родственниками.

— Ты хочешь, чтобы я убил своего сына?!

— Нет. Я хочу, чтобы ты дал ему возможность исполнить его долг. Каждый в орде должен защищать хана. Его жизнь и его честь. Твой старший сын Боняк так и погиб — принял на себя удар в бою. Тебе предназначавшийся удар. Четвёртый из носящих это имя. Носивших. Кончак знает: Алтан — его яростный поклонник, пойдёт за ним в огонь и воду. Твой сын исполнит свой долг: его присутствие в твоей свите обманет Кончака, подтвердит твою слабость, согласие пасть перед новым царём. Поможет тебе нанести удар, уничтожить врага, сохранить свою честь.

— А Беру? Он уже стар и худо соображает.

— Затем, чтобы с ним пошли те, кто соображает не худо. Э-эх, Боня-хан. Что будет дальше?

Вопрос, который я постоянно задаю своим выученикам, помощникам, собеседникам. Задаю себе. Анализ последствий чуть дальше обычного, общепринятого.

— Вот бабахнуло. Вот разлетелись стальные крылышки. Вот поляна, заваленная теплым ещё мясом каменной гадюки. Что дальше? Невозможно в один мах отрубить головы всем змеёнышам. Кто-то останется. Гадюка вновь оживёт, поднимется. Желающие царя есть в Степи, их много. Остаётся одно — истребить желающих в цари. Кто? Кто пойдёт по Степи, заглядывая в каждый тёмный уголок, в каждую гнилую яму? Истребляя уцелевших выползков? — Алу. Больше некому.

— Он ещё молод для таких дел, его обманут.

— Да. Ему придётся научиться. Поэтому важно, особенно в начале, чтобы у него не было сильных врагов вблизи. В твоей орде или у беруковичей. Лучше, если всех таких ты возьмёшь с собой. И они разделят судьбу змеёнышей.

Боняк задумчиво кивает, поглаживает пальцами машинку. Странные формы, странные материалы, странные тактильные ощущения...

— А что случится со мной?

Во-от. "Ключевой вопрос современности".

Как убедить Боняка действовать против Кончака я себе хоть чуть-чуть представлял. Всё-таки, десятилетия вражды. А вот как убедить его умереть... Или пусть пошлёт вместо себя кого-нибудь... послушного? Которому не надо объяснять, "использовать в тёмную"?

Ненадёжно. Слишком много "если". Поэтому у меня никаких обманов с самим Боняком. Эти ребята могут не понимать "физику процесса", но любой обман ловят "на раз". Кто не ловил — не выжил.

"Я никогда не лгу" — это правило я принял ещё в начале. Придумал, следовал ему. Не от своей врождённой кристально-патологической честности, а от тупости: не могу, не настолько умен, чтобы обманывать аборигенов. Как меня это напрягало!

"Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне". В смысле: вранью.

Вот ещё один случай. Так хочется соврать! Замылить глаза, запудрить мозги, занавесить лапшой... Ваня! Не будь дешёвкой! Подозрительность — фирменный знак этой семейки, Боняка не обмануть.

— Смерть. Ты умрёшь. Очень быстро. Мгновенно.

Поднимаюсь и прикидываю на себя разгрузку.

Говорят: "Не показывай на себе". Суеверие.

— Когда бабахнет — стальные крылышки полетят наружу. Вот так, веером. А внутрь ударит пламя. Очень сильное. Не будет ни боли, ни жара — слишком быстро, чтобы почувствовать. Будет ямка в земле глубиной в аршин, шириной в пять. Над ней небольшое облачко пара. Кровавая взвесь. В полчаса этот туман осядет на землю, а солнышко его высушит.

Смотрит и не понимает. Здесь так никто никогда не умирает. Никто! Никогда! Даже обезглавленное тело может дёргаться, сделать на бегу пару шагов. Даже сгорая в пожаре человек умирает медленнее, есть время для ощущений, для боли. А уж обычный костёр... не зря эту сумму мучений используют для показательных казней.

Единственное исключение: Елица. Зимой в Ромове перед "Священным Дубом" она сделала этот выбор. Не потому ли я нынче выбрал для демонстрации одинокий дуб? Не знаю, ассоциации срабатывают... ассоциативно.

Понятно, что Боняку о Елице я рассказывать не буду. Старому родовитому хану повторить путь женщины, рабыни... Не.

Я щёлкаю пальцами.

— Вот так. И всё.

— И всё?!

— Да. Вот ты был, вот тебя не стало. Э-э-э... Тела не стало. Вот этого. С его шрамами, болячками, кашлями, мозолями. Мясо, кости... испарились. Мгновенно. Ты сам... Говорят, что каждый получает по вере своей. Ты веришь в посмертие? Тело только одежда для души. Как халат — для самого тела. Старый, потрёпанный, штопанный халат. А душа... Халат испарится. Не порвётся, изотрётся, расползётся, сгниёт. Исчезнет. Сразу. Не будет часов, дней, лет умирания. Не будет бесконечной телесной муки. Которая превращается в постоянную муку душевную. Душа не будет унижена и истерзана бесконечными старческими болячками. Она вознесётся к Хан Тенгри такой, какая есть: молодой, весёлой. А не заезженной болями: тут стрельнуло, тут хрустнуло, тут вступило. Без осознания собственного бессилия. И согласия с ним. Раньше я мог. То, другое, третье. А теперь... даже пытаться не буду.

Это тема уже не вражды кланов в Степи, это уже "вопрос жизни и смерти человека".

* * *

Всякая религия, предлагающая посмертное блаженство, есть форма пропаганды суицида.

* * *

Пару лет назад, во время редкого появления Алу во Всеволжске, в дружеской беседе "по душам", случился странный поворот в разговоре:

— Что твой отец думает о смерти? О своей смерти, о погребении, о посмертии? Никто не вечен. И ты, и я, и он. Понимаю, что тебе о таком думать... горько, страшно. Но последние почести отдавать тебе. Он говорил об этом?

Алу тогда очень расстроился. Ему, как часто бывает у детей, страшно представить себе жизнь без родителей, без отца. Кажется, что он будет жить вечно.

— Ата насмехается над смертью. Издевается. Над кувшином с кумысом в могиле, над конём с отрезанными ногами, чтобы доехать до Хан Тенгри.

Мы говорили о разном. И об этом тоже.

Не могу вспомнить попандопул, которые собирали бы конфиденциальную оперативную информацию, расспрашивая об отношении к подробностям погребального обряда. А зря. Для кыпчаков, и не только для них, основа мировоззрения — культ предков. Значительная часть этого культа — ритуалы погребения, представления о посмертии. Люди меняют свою жизнь, чтобы получить достойную, по их мнению, смерть. Христиане, например, очень боятся внезапной смерти: не успеть исповедаться и причаститься, иудеи — утонуть, мусульмане — куска свиного сала во рту покойника...

— Многие воины мечтают о быстрой смерти. О смерти в атаке. С клинком в руке. Нанести удар. Смертельный для врага. И принять удар, смертельный для себя. Умереть быстро. Не переживая муки тела, не наблюдая за собой, как постепенно превращаешься в кучку гниющей плоти. Вот я на земле. В халате. В своём теле. А вот его уже нет, и я приветствую Хан Тенгри в его небесных пастбищах.

"Я мог бы стать рекою,

Быть темною водой.

Вечно молодой, вечно пьяный,

Вечно молодой...".

Я не знаю, кем ты захочешь стать в новой жизни. Рекой или ветром, волком или человеком. Я даже не знаю — будет ли она, новая жизнь. Но, уверен, ты не хочешь доживать нынешнюю, ветшая и дряхлея. В болячках и слабости. Осознавая не только утрату сил своего тела, но и ясности своего ума. Кончак хочет убить тебя. Но страшнее увидеть его сочувствие. "Старенький Боняк стал, слабенький. Присмотрите, чтобы ему по коленкам не дуло".

* * *

"У всех у нас есть страхи. Но у тех, кто смотрит им в лицо, есть еще и мужество".

Я знаю, что говорю с очень мужественным человеком.

* * *

Мимо. Мои "раскраски" про старость, ветхость, слабость... — уже мимо. Хан начинает улыбаться. Хорошо, широко. Теперь я понял в кого такая радостная улыбка у Алу — в него, в отца, в хана Боняка.

Это не о смерти, не суицидность или некрофилия. Это о радости свободы. Возможности освобождения от осознаваемых с возрастом, с опытом и размышлениями, бессмысленности и мучительности земного существования.

"Что было — то и будет. И нет ничего нового под луной".

Это-то понятно, но почему при этом "ничего нового" для всех — именно у меня всё должно так болеть?

* * *

"Все просят у бога лёгкой жизни. А надо просить лёгкой смерти".

Не все доживают до осознания этой истины. Боняк — умный. И живёт долго.

Уж в который раз повторю: отношение туземцев к смерти иное, чем у моих современников.

Здесь смерть не конец, а долгожданный шаг к вечному счастью. К наступлению изобилия и удовольствия. Всё, что мешает, мучает, изнуряет, ограничивает... в жизни земной — кончится. Все беды останутся здесь, там — вечная радость и блаженство. Они все в это верят. "Это же все знают".

Смерть здесь — наглядная, почти ежедневная норма. Как часто, коллеги, вы бываете на панихиде, целуете в лоб покойника, идёте в траурном шествии, кидаете горсточку земли на гроб? В святорусском городке на сотню-другую дворов — еженедельно.

— У меня выпал зуб.

— А у меня помер брат.

В сорокатысячной орде в среднем каждый день три-четыре покойника. Понятно, что далеко не на всех похоронах должен присутствовать сам хан. Но "отдать последнюю дань уважения" — часто.

* * *

— "Вечно молодой"... Обмануть смерть, обмануть старость... Да ещё и оторвать голову гадюки... Х-ха...

Этой весной, как мне докладывали, хан Боняк упал с лошади. Дважды падал с коня в последний год своей жизни Чингисхан. Боняк не знает про Темуджина, но эта примета близости смерти в Степи известна.

Вдруг резко недоверчиво:

— А ты не врёшь? Это точно — в один миг? Без превращения в падаль?

— Ты видел дерево. Там была лисья нора. Если бы там была лиса... ты видел, что стало к корнями, со стволом... от лисы бы ничего не осталось.

Боняк продолжает улыбаться. Радостно. Счастливо. Оставить все долги, заботы, невзгоды, болячки...

* * *

"Честная смерть лучше позорной жизни" — Боняк не читал Тацита. Но чувствует сходно. Жить слабым, глупым, больным... для него — унижение, позор.

* * *

— Хор-рошо!

— Э-э-э... Боня-хан... Ты не забыл, что речь не о твоей смерти, как бы важно это не было, а об уничтожении каменной гадюки?

— Да ладно тебе... Хотя да, ты прав. Мальчику надо оставить чистое поле. Всю мерзость, что можно, прихватить с собой. Кр-расота! Я приду к Хан Тенгри с такой толпой рабов! Убитые здесь будут служить мне там. Х-ха...

— Давай немного о мелочах. А то именно они и помешают. Тебе дать слугу, который мастер по этим... вещам?

Я не знаю как назвать инструменты подрывника на кыпчакском. Сам заряд сегодня получил название "голенище сапога". А всё вместе?

— Нет. Ты хорошо всё объяснил, показал. Я ещё не настолько стар, чтобы сразу забыть или перепутать. Не надейся — Боняк стар, но не безмозгл. Новое лицо... русский... в моей свите... вызовет вопросы. Не надо.

— Когда ты будешь у Переяславля?

— Сегодня, завтра... войско идёт медленно... Послезавтра. Утром на рассвете я приеду в лагерь Кончака.

Хан мечтательно улыбается:

— Это будет красиво. Да-а... Знатно. Важно. Я заранее пошлю гонца, чтобы все собрались для встречи. У меня будет большая свита, дорогой халат... да-а. Кончаку придётся вывести всех своих выползков, да-а... А потом ба-бах... на триста шагов вокруг твои крылышки... Хор-рошо. А где будешь ты?

Это не то, что должно тебя волновать. Или у тебя какой-то свой замысел?

— Недалеко. В нескольких верстах. Если у тебя не получится, то я попытаюсь остановить Кончака своим войском.

— Х-ха... У тебя такое большое войско?

— Нет. 6-8 сотен. Может, чуть больше.

Мгновенный переход к недоверчивости. Этот плешивый длинный... дурак? Врёт? Но Алу и другие рассказывали... да и сам кое-что видел... Тупой? Не понимает?

— Х-ха! Это ничто! Пыль. Кончак сметёт тебя и не заметит. Тебе не следует туда идти.

— Если ты готов умереть за Степь, убивая врага, то почему запрещаешь мне так же умереть за Русь?

— Н-ну... тебе не придётся проявлять храбрость — я убью Кончака раньше. Х-ха! Да! Я буду первым.

Радость, гордость. Немножко пренебрежения ко мне: не суетись, землеед, со своей мелочью, с Русью.

— Я надеюсь на это. Но даже когда у тебя всё получится, останется немало мелких змеёнышей. Которые попытаются покусать Алу. Ведь тебя, твоей защиты не станет. Возможно, первые дни я смогу помочь ему.

Боняк, продолжая как-то очень по-доброму, умиротворённо улыбаться, нежно поглаживая взрывмашинку, уточнил:

— Не надо говорить мальчику... о том, что я... решил испариться... Он будет переживать. Плакать, огорчаться.

— Ты прав: он очень расстроится. Тебя он любит больше всего в мире. Больше меня, больше Степи, больше жизни. Больше всего.

Какой довольный хан передо мной! Прямо лучится удовольствием. Всё-таки, ревновал Алу ко мне.

Но врать я не буду:

— Я не скажу ему о твоём выборе сейчас. Но потом, когда ты создашь великую победу... Нельзя лишать сына гордости за отца. Твой... твоя победа над врагами и над своей смертью... У мальчика должна быть вершина. Ориентир для духа. Основание для уверенности в себе.

Ещё несколько деталей. Вроде последних приказаний, которые Боняк отдаст завтра вечером, передавая обе орды во власть Алу. Временно — пока с Кончаком дела перетрёт. Мелочи типа: как лучше применить устройство? С коня, на ногах, сидя на кошме? — Главное — не в поклоне.

Раскланялись с Боняком, обнялись с Алу, загнали Курта в его "княжескую поноску" — носилки между конями цугом. Мы уходили на юго-запад, Боняк со своими — на юг. Уже отъезжая, он вдруг вернулся к дубу, окинул взглядом "руины лисьей норы".

Как я его понимаю! Его гложет недоверие. Лысый мог обмануть. Как всегда обманывают землееды, хоть русские, хоть греки. Или чего-то не сработает. Или сам дурак, что-нибудь забыл или перепутал...

А уж сколько "если" у меня! Недоверие, сомнение... Да я сам вижу несколько вариантов, как я сам на его месте мог бы себя кинуть!

Запросто! Просто задержаться с приездом к Кончаку.

Ванька появляется у Переяславля. Кончак втаптывает его в пыль. Боняк надевает на сынка Алтана ту разгрузку, объясняет что надо делать. Использует "в тёмную". Тот приходит на праздничный пир победителей.

"А сейчас наш клоун Алтанася покажет уникальный номер!".

Ба-бах!

"Победители" превращаются в удобрение.

Тут из Степи подходят отряды опоздавших Боняка и Беру.