А Нина, не отрываясь, смотрела на Санечку, которого та обнимала, и чувствовала, как болит голова от взрывающихся вопросов. И которые из них задавать первыми?

Но Марья Егоровна погладила мальчика по голове, а потом снова заговорила:

— Спрашивали их потом: что, мол, выйти-то на улицу заставило? А они все, как один, твердят только одно: пока спали, позвали их. Кто, спрашиваем, позвал? А они и сами не знают. Только плакать начинают, когда спрашиваешь... А после детишек, за которыми стали следить жёстче да строже, из барака старики уходить стали. Хорошо — начали уходить из тех семей, где не одинокие жили. Тоже всполошились. И тогда начали закрыться изнутри, хоть раньше такого не было. Раньше-то — закрыли дверь в барак, да и хватит того. А тут все обзавелись замками да щеколдами.

— Мам, ты предупредить не забудь, — подал голос Николай.

— Ах, да, — и в самом деле спохватилась Марья Егоровна. — Ты, Ниночка, теперь на замок свой не надейся. И на щеколду тоже. Если раз позвали, будут звать постоянно. Теперь тебе придётся купить навесной замок.

— Почему навесной? — с недоумением спросила она.

— Этот, который уже у вас есть, он хлипкий. Дёрнешь разок — вылетит. И щеколду сынишка твой откроет легко. А от навесного замка ты ключ спрячешь, как только дверь запрёшь. И ребёнок твой дома останется. Стучаться он в дверь, конечно, будет. Но и ты проснёшься вовремя. Как проснёшься — сразу и ребёнка буди. Он ведь, сердешный, спать на ходу будет. Как сейчас. И во сне бежать захочет, тыкаться в дверь будет. А тут ты его разбуди, а потом, по второму разу, его уж никто звать не станет. И уснёт до утра.

Нина подняла глаза на дверь. А как же вешать тот навесной замок? Там же нужны, наверное, ещё какие-нибудь детали для двери?.. Она постепенно оживала, сама чувствуя это странное возвращение к нормальной жизни. И появлялись новые, уже обыденные вопросы, которые служили для приспособления к новой, неожиданной для неё и её детей жизни.

А Марья Егоровна, отдохнув от долгого рассказа, добавила:

— Ты, вон, спрашивала — мол, почему не рассказали сразу, а придумали алкаша которого-то... Да кто ж в уме и здравой памяти поверит в этакую дурость-то? А в алкаша-скандалиста верили все... Только как твой Санюшка вышел из комнаты? Ты сама-то не забыла ли дверь-то закрыть до сна?

Нина вспыхнула от негодования. Но Николай опередил её чуть не сорвавшийся с губ вопль: "Да вы с ума сошли, что ли?! Как это — забыла?!"

— На щеколду закрывали, да? Мать, вон там табуретка стоит, рядом с дверью. Низкая такая. Мне кажется, парнишка встал на неё, да и открыл щеколду.

И обе женщины уставились на низкую табуретку.

— Когда Санька просился в туалет, я оставляла ему ведро. Но темноты он побаивался, — медленно сказала Нина, не сводя глаз с табуретки. — И я оставляла ему её, чтобы он вставал на неё и включал здесь свет. Да, придётся навесной...

— Завтра утром приду и сделаю, — спокойно сказал Николай. — Вы идите спать. В эту ночь он больше не проснётся, не встанет. Не беспокойтесь. Но, если боитесь, закройтесь как обычно. Но уже не только на щеколду, но и на замок. Если вдруг и встанет, щеколду откроет, замок выламывать будет — ну и встанете на шум сами. Всё? Спокойной ночи.

Марья Егоровна с сожалением отдала Санечку Нине и встала с кровати.

Нина закрыла за ними дверь, как и предупредил Николай, и осторожно проникла в комнату, где спала дочь. Анютка не проснулась. При тусклом свете ночника Нина поискала глазами часы и вздохнула: второй час уже. Ладно — не надо идти на работу. И уложила Саньку на его кушетке. Ещё подумала: может, привязать его? Но криво усмехнулась: глупо... Вышла в кухоньку, включила свет и перемыла чашки.

Вернулась и села на своём диване.

Надо бы подумать...

Странно, что Марья Егоровна не упомянула о мутных светящихся столбах. И те, кто убегал из барака, тоже промолчали о том. Или они не знали?.. Не видели? Надо будет завтра допросить Саньку, кто его звал и чьими голосами, а ещё — что он видел и с чего вдруг выбежал из дома...

И скорчилась, сидя на краешке дивана, закрыла лицо руками, беззвучно заплакала.

От мужа ушла, чтобы детей защитить.

А теперь вляпалась во что-то страшное именно для них — для сына и дочери.

Может, это... кара? Расплата, что разбила семью?

Может, родители были правы — и надо было растить детей в полной семье? Ну и что — бил? Зато живы все... А сейчас...

Изнутри возразили: в этом бараке, только здесь, на втором этаже, живут восемнадцать семей — по рассказам Марья Егоровны. Привыкли же. Приспособились. Живут. А ты, Нина? Сумеешь закапризничать и пожаловаться родителям, что тебя в этом бараке не всё устраивает? Чтобы родные снова принялись за поиски нового, более защищённого жилья? Всех своих задёргаешь...

Она шмыгнула носом и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

Да, завтра этот Николай сделает ей второй замок на дверь. Укрепит, чтобы никто в комнату и из комнаты не выходил. Что такого-то? Вместо того чтобы закрывать щеколду и закрываться на встроенный замок, надо будет запираться только на один.

Вытерев слёзы, Нина легла и потянула на себя одеяло... Долго не пролежала, вскочила и побеждала проверить Санечку. Склонилась над ним. Тот, под одеялом, лежал тихо. Но главное — уже не был таким прохладным и даже холодным, когда она впервые подняла его с земли в лесопарке. Согрелся. Да и чувствительно засопел, как бывало всегда, когда сын всего лишь в пижамке, а то и босым возвращался из кухоньки... Взять на руки? А вдруг разбудит его?

Выпрямившись, она повернулась к окну — и снова застыла.

А если он в следующий раз побежит, открыв окно?

Ладно, ничего страшного. Об этом, что делать с окном, она спросит у Николая завтра... А пока спать... Дошла до дивана и замерла. Среди всех проблем промелькнул ещё один вопрос, очень важный для их маленькой семьи. Промелькнул — и забылся. Что — утро вечера мудренее? При свете дня вспомнится?

Она легла, глядя через комнату на спящих детей.

Сна ни в одном глазу. Несмотря на утешающие слова Марьи Егоровны, Нина боялась, что Санька вот-вот встанет и побежит к двери.

Вот! Она забыла спросить: если детей уводят после полуночи, то как быть с дневным временем? А если детей уведут прямо из группы няни Галюшки? Или эти смутные тени действуют только в темноте?

Она было снова села на диване, но тут же отчаянно покачала головой и почти рухнула назад. Все вопросы она сумеет задать только завтра, утром.

Зажмурилась и затем медленно расслабила веки. Спать!

Но сознание было настолько ясным, что Нина встала и украдкой ушла на кухню. Здесь из сумочки, висевшей на одном из крюков, вбитых вместо вешалки, она достала блокнот и устроилась при кухонном столе. Открыла чистую страницу и принялась старательно записывать все вопросы, которые возникли во время бессонницы — последнее она уже приняла. Вот только... Как только вопросы истощились, Нина внезапно почуяла такую усталость, что еле доплелась до дивана.

Назавтра она себе запланировала два задания: во-первых, придёт Николай и сделает ей навесной замок; во-вторых, надо будет во время прогулки детей с няней Галюшкой добежать до лесопарка и... Последнее задание во сне обратилось странным вопросом к ней самой: зачем тебе туда? И Нина крепко уснула, рухнув в сонные пропасти и так и не ответив себе на поставленный вопрос, улетевший неизвестно куда.

...Утром встала, как обычно, и, проверив сына, сразу ушла на кухоньку — готовить завтрак детям, прежде чем их соберёт няня Галюшка. Потом, насколько она понимала, придёт Николай. А придёт он сразу, как увидит детей с няней в общем коридоре. К тому времени поесть успеет и она сама. И, хоть она и не могла ответить себе всё на тот же вопрос, утонувший во сне, решила всё-таки чуть позже, перед обедом, сбегать в тот лесопарк и... Главное — сбегать, если так... хочется. А вдруг она обнаружит что-то ещё? Ведь о тенях никто не сказал. А она их увидела. Значит — сбегать надо.

Глава четвёртая

Утро-то себе Нина придумала активное и шустрое, да вот... Человек-то полагает, а бог располагает. Думая, как всё будет в утренние часы, она упустила из виду одно обстоятельство, которое упомянула Марья Егоровна в своём рассказе.

Хоть бессонница и ушла ближе к семи, встала Нина с дивана не то чтобы бодрой, скорее — нервно бодрой. А иной раз чувствовала себя, как во время гриппа, например, когда часть времяпрепровождения кажется нереальной.

На кухоньке привычно старалась не греметь, не звякать — и едва не подскочила на месте, когда из-за занавесок выглянула Анютка. Подпрыгнуть не подпрыгнула, но вздрогнула так, что сердце зашлось в болезненном бое.

— Ты что так рано?

А сама вдруг вспомнила, что Санечка вообще не вставал больше этой ночью. Не из-за той ли слабости, о которой мельком сказала управдомша?

— Проснулась, — наивно объяснила Анютка, пожав плечиками. — А Санька спит. Мам, он заболел?

— Почему ты так думаешь? — насторожилась Нина, едва удержавшись не ломануться к кушетке сына.

— А он ещё и разговаривает...

Стопка тарелок, набранных для каши, чуть не вылетела из дрогнувших рук.

Уже не стараясь быть тихой, Нина резко поставила посуду на столешницу и быстрым шагом (в комнате не разбежишься) направилась к Саньке. Слышала за собой топоток — Анютка удивилась, тоже побежала за ней. Кинулась к кушетке, а Санечка лежал — нет, уже сидел, держась за стену, и, дрожа, оглядывался. Увидел Нину, шарахнулся к стене. Нина перепугалась, бросилась к нему с протянутыми руками:

— Санечка, Санечка! Всё хорошо! Ты дома — и я рядом! Вон, Анютка тоже к тебе бежит! Не бойся, маленький!

Двух шагов не добежала — Санька оттолкнулся от стены и сам руки протянул к ней. Нина свалилась на кушетку, обняла сына — и постыдно разревелась, а следом — дети: Санька уткнулся в её плечо, подвывал, задыхаясь: Анюта — просто так, за компанию.

Наплакались, еле успокоились. Сидели долго на Санькиной кушетке, прерывисто вздыхали, а потом Санька отлип от Нины, глаза закрыл и шлёпнулся на подушку.

— Мама! — с глубоким изумлением сказала Анютка. — Санька, что ли, не выспался?

— Саня... — вполголоса позвала Нина, не веря глазам, но постепенно проникаясь пониманием, что сынишка и в самом деле снова уснул. Но ведь... так нельзя! Он же успел достаточно долго спать! И выспаться... Она даже попыталась осторожно потрясти его за плечи. Но Санечка спал таким крепким сном, что она опять испугалась: а если этот сон — нечто нехорошее?

И Нина, и Анюта вздрогнули от стука в дверь.

— Мам... Я не... — прошептала дочка, показывая руки.

Да, Анюте до щеколды не дотянуться даже с табуретки.

Пришлось оставить в покое сына и заторопиться к двери.

— Кто там?

— Ниночка, я это, Марья Егоровна.

Не успела и наполовину распахнуть дверь, как под ногами прошмыгнули кошки и уверенно, без малейшего сомнения ринулись в большую комнату. Нина аж застыла, не зная, что делать в первую очередь: привечать Марью Егоровну — всё-таки управдомша обеспокоилась ночью найти новую жиличку; или побежать за кошками, чтобы проследить за тем, что они там собираются делать... Впрочем, Нина услышала радостный вопль Анюты и успокоилась за происходящее в комнате.

— Ниночка, доброе утро, — озабоченно сказала управдомша. — У вас — как? Всё ли хорошо? Кошки-то к вам рвались, ну я и решилась постучать с утра пораньше.

— А чьи это кошки? — поинтересовалась совсем успокоенная Нина.

— Мои, чьи же ещё.

Так Нина разгадала ещё одну загадку, а именно — каким образом Марья Егоровна узнала, что кто-то из жильцов попал в страшную ситуацию. Значит, кошки управдомши "попросились" на улицу, и Марья Егоровна сообразила, что происходит то, чего боятся все в бараке. А заодно обнаружила виновника того, кто не закрыл дверь барака.

— Санечка снова спать лёг... — начала было Нина, но не выдержала, поспешила в комнату — увидеть своими глазами, что там такое и почему кошки побежали вперёд.

Откинула занавески, придержав их для Марья Егоровны, и рот раскрыла.

Санечка продолжал спать. Бело-серая кошка улеглась на его подушке и привалилась к его голове так, словно изображала из себя меховую шапку для мальчика. Вторая — и в самом деле полностью серая, сидела на груди Санечки и громко мурлыкала. То ли оттого, что хотелось мурлыкать, то ли потому, что её гладила счастливая Анюта.

— Спит, что ли? — шёпотом осведомилась Марья Егоровна, заглянув за плечо Нины.

— Спит. Только как-то странно, — шёпотом же пожаловалась ей Нина. — Вот только недавно, минут пять назад, проснулся, а потом будто упал — и снова вот...

— Не буди, — предупредила управдомша. — Бывает такое. И слабый, и спит. Пусть, пусть силёнок набирается... Не мешай ему. Анюту Галюшке отведи, а Санюшка пусть спит дальше. Ты ж всё равно дома работаешь. Ну и проследишь за ним.

Нина хотела было сказать, что она хотела в кои-то веки выйти из дома, но смолчала. Глупо так говорить, когда с сыном такие тревожные странности происходят.

— Ты как? — потрогала её за руку Марья Егоровна. — Котяток-то возьмёшь теперь у Хворостовых?

— А зачем они? — глупо спросила Нина.

Управдомша хлопнула себя по лбу.

— Видишь — как с ним сели? Так детишки наши быстрее в себя приходили после лесопарка. А если сбегали — кошки всегда помогали найти их. Помнишь — говорила про овчарку? Та-то по следам шла, а эти напрямую бегут. А ещё кошки наши загодя чувствуют, что детишек звать будут. Тоже так садятся на них, и те остаются дома.

— Наверное, возьму котят... — медленно, примериваясь к этой мысли, проговорила Нина. — Эта Хворостова сейчас дома?

— Анюту свою посади завтракать, — кивнула Марья Егоровна, — а мы с тобой сбегаем к Хворостовым, заберём последних. Раньше надо было бы. Тогда б ночь спокойно спали.

— Что уж теперь говорить... — пробормотала Нина.

Хворостовы жили в самом конце противоположного коридора. Только Марья Егоровна и Нина подошли к нужной комнате, как её дверь резко распахнулась — и на пороге обнаружилась сама Хворостова, высокая сухощавая дама в светлом деловом костюме. Собралась на работу?

Они чуть не столкнулись, потому что, открыв дверь и подняв ногу перешагнуть порог, Хворостова отвернулась, чтобы сварливо прокричать в комнату:

— Ленка-а! Сколько можно копаться?! Отец сколько уже ждёт?! Из-за тебя опоздает! Вечно копошишься, не знай зачем! О-ох!..

Последнее относилось к внезапным гостям.

Врезаться друг в друга не врезались, но испугались все: и незваные гости, и хозяйка комнаты. Та, правда, быстро в себя пришла.

— Здрасть, Марья Егоровна! А это кто с тобой?

Нина чуть головой не покачала: деловая дама с каждым выпаленным словом превращалась чуть ли не в склочную бабу. Пусть не бабу, но крикливую... э-э... и бесцеремонную женщину— это точно.

— Да Нина это! Говорила ж я тебе о новой жиличке, как и всем, — откликнулась управдомша, отступив.