Сохрани Страну Чудес

Мартин даже растярялся. Ему было стыдно оказаться в её глазах жестоким. Этому его никогда не учили. В книгах обычно прославлялась сила, отвага и воинская доблесть. Пусть на защиту слабых. Справедливая, но всё же, по сути, жестокость...

— Прости. Я не подумал.

— Меня-то за что? — Мягко возразила Элис. Ей вдруг тоже стало стыдно за свои резкие слова. — Вот, смотри...

Она осторожно открыла свою шкатулку. В самом её центре, обложенная обрывком ткани, сверкала маленькая склянка с золотистой жидкостью. На стекле синим пунктиром нарисованы буквы.

— Что это? — Мартин хотел её взять, но Элис захлопнула крышку и быстро убрала шкатулку.

— Я же сказала, смерть. Если она разобъётся — все умрут. Если вдруг увидишь её разбитой — беги. Тогда, может быть, спасёшься. Совсем беги. Шейла говорила, как можно дальше, на другой конец мира, потому что скоро здесь все умрут.

— Ты не врёшь? — По его виду читался другой вопрос: "Ты же не будешь её разбивать?"

— Нет. — Ответила она сразу на оба. — Я бы спрятала её где-нибудь, но вдруг кто-нибудь найдёт. Уж лучше иметь её при себе.

— А можно её как-нибудь уничтожить?

— Не знаю...

Вдруг Мартин пригнул её к земле.

— Кто-то идёт. — Сказал он тихо.

Где-то покатился камень. Элис и сама уже различила тихие шаги. Звук доносился спереди и быстро приближался. Они быстро отползли за стоячую скалу.

— Это шаман. — Шепнула Элис.

Невысокий человек в кожаной куртке деловито прошагал в сторону посёлка.

— Когда он успел пройти туда, — Мартин указал вперёд.

— Наверное, ночью, пока мы спали. И нас не заметил. Интереснее другое: что он там делал?

Они остановились там, где ущелье разделялось на два рукава. Точнее, наоборот, два распадка сливались, образуя широкое русло, по которому они пришли. Между ними поднималась скала, гладко обточенная древними течениями. Они расположились на привал прямо под ней, совершенно не заботясь о шамане, который мог вернуться. Элис не боялась его, как не боялась духов. Кроме того, с ней был Мартин, который был ростом, пожалуй, повыше шамана.

— Личинок хочешь? — Элис развернула ткань, рассыпав опилки и сухие листья. Мартин посмотрел и поморщился.

— Не люблю я слизняков всяких.

— Ну, ты прямо как Шейла. И вовсе это не слизняки! Улитка вкусная только в раковине, а лысый слизень — горький, и от него потом живот болит. Это любой ребёнок знает. А это — личинки, у нас в деревне все их едят. И дети в лесу собирают. А если их пожарить на масле — вообще объедение! Хочешь — пожарю?

Мартин помотал головой.

— Потом. Не разводить же здесь огонь. Ветер в посёлок, ещё учуют — а тут бежать особо некуда. Он огляделся. Что-то привлекло его внимание.

— Смотри!

Над ними, на уступе центральной скалы чернел какой-то предмет. Элис вгляделась, но понять, что это, отсюда не удавалось. Они обошли скалу. Туда можно было забраться: череда уступов шла по кругу, всё выше и выше.

Это оказался железный фонарь. Пузатый и почерневший, с ручкой сверху. Кто-то оставил его на уступе, откуда открывался отличный обзор на всё ущелье. Случайно?

С этого уступа выше было не пройти, но скала здесь расщеплялась, образуя несколько вершин. Мартин заглянул в ближайщую расщелину. В ней было сумрачно, и она уходила вниз. Но по краю он нащупал карниз, а впереди в скале темнело отверстие.

— Здесь пещера! — Донёсся из расщелины голос Мартина. Элис пролезла за ним. Отверстие было круглым, а пол в проходе — идеально ровным, в конце коридора сиял яркий солнечный свет, в котором она видела силуэт Мартина. Десять шагов в темноте, и она застыла на пороге комнаты.

Лавка и стол у окна. Круглое окно выходило куда-то в скалы. На столе лежала раскрытая книга и широкая шкатулка с рядом цветных квадратов на крышке. Луч света падал на стену и полку, на которой лежало ещё несколько непонятных предметов. Сначала Элис стало страшно, и только потом она поняла почему. Хотя, всё было здесь не так, но по ощущеням это напоминало ей мельницу.

Мартин протянул руку к столу.

— Неееет! — Закричала Элис. Он замер и удивлённо посмотрел на неё.

— Это всего лишь какая-то машина. У нас Индрэ, кузнец, делает всякие... — Голос Мартина звучал уверенно и спокойно, но Элис дрожала.

— Они... убивают.

— Ну ты что, успокойся, — Мартин подошёл к ней, — убивают люди. Машины сами не убивают.

— Элис, ты трусишка!

— Питер, перестань!

— Трусишка, трусишка! Как глупая мышка!

Они стояли у моста на пыльной дороге, что вела из деревни на юг. Мост был той границей, за которую детям не полагалось уходить одним. За мостом была развилка. Правая дорога уходила на север, к Гранейским скалам, и дальше, вдоль Северного Склона, а левая делала крюк, снова выходя к реке, и дальше следуя вдоль берега. Там река разливалась, образуя запруду. В гладкой воде отражалось колесо мельницы. И это зрелище странным образом манило их.

Шейла раньше ходила туда. Всегда одна. Элис тогда была ещё совсем маленькая. Но и отец никогда не ходил с ней. А Питер и вообще, наверняка, не помнил. Мельник умер год назад, и теперь колесо не вращалось. И раньше на мельницу ходить побаивались, некоторые говорили, что по ночам там творились тёмные дела: раздавались странные звуки, окна озарялись синеватым призрачным светом, а иногда вспыхивало пламя. И теперь к мельнице без нужды не приближались. Там всё было оставлено как было при жизни мельника и медленно зарастало травой.

— Трусишка, трусишка!

Шейла говорила, что на древнем языке Питер значит "камень"*. И точно, если что-то взбрело в его лохматую голову — сопротивляться бесполезно. Разве что схитрить.

— А ты сам-то! Можешь?

— Я-то? Да я был там! Там на столе сидит воот такой чёрт! И я его тебе принесу! — Он в три шага перескочил мост и побежал к мельнице.

— Стоооой! — Но он не слушал. Даже не обернулся на бегу.

Элис, конечно, не верила в чёрта-на-столе. И то, что Шейла сама ходила к мельнику, доказывало, что там безопасно. По крайней мере, раньше. Ну что может случиться в старом доме, самое страшное — это провалиться в подвал, если пол прогнил. При мысли об этом Элис содрогнулась. Придётся идти за ним. Она была старше его на несколько лет, и рядом с ним чувствовала себя взрослой. Значит, она должна быть ответственна за все его шалости.

Элис перешла мост и пошла по густой траве. Она поймала себя на том, что идёт медленно, словно надеясь, что Питер вернётся раньше, и не придётся входить туда. Но Питер не возвращался. Она подошла к окну и заглянула. Стекло было старым и кривым, покрыто пылью и паутиной. То туманное нечто, что чудилось ей там, могло оказаться чем угодно. Она решила не пугать себя, приложила усилие, чтобы оторвать взгляд от окна и открыла дверь.

Внутри было тихо. Только вода шумела и бормотала где-то под полом. И скрип половиц под её ногами. В первой комнате было совсем пусто. Сквозь маленькое пыльное окно свет падал на половицы и ещё высвечивал старый стул с высокой спинкой. У стены темнел высокий прилавок, в узорах, проеденных жуками. Слева открывался большой проём во вторую комнату. Там было светлее. Элис медленно подошла и взглянула через проём. В потолок упиралось толстое бревно, на котором должен крутиться жёрнов, из стены выходила другая ось, которая снаружи прикреплялась к колесу. Они соединялись большой деревянной шестернёй под потолком. Но на месте жерновов стояла массивная железная крестовина, вся обмотанная медной проволокой.

Элис, прижимаясь к стене, обошла машину и проскочила в следующий дверной проём. Она оказалась посреди большой светлой комнаты, в которой стояли три стола. Больше всего это было похоже на картинку в книжке, надпись под которой Шейла прочитала ей как "лаборатория алхимика". Хотя Элис эти буквы были незнакомы. Несколько столов, заполненных бутылями, стеклянными трубками и медной проволокой. Полки с книгами, некоторые лежали на столах раскрытыми. И слой пыли. На одном столе, и правда, возвышалось что-то, похожее на страшную рогатую голову. Это был железный шар, из которого, словно бараньи рога, спиралями выходили трубки с шариками на концах.

И тут она увидела его. Питер лежал на полу, лицом вниз, раскинув чёрные обожжённые руки, словно хотел схватить чёрта за рога...

— Нет, Мартин, не трогай здесь ничего.

— Не бойся, я буду трогать только то, что точно видел у Индрэ. — И он спокойно положил руку на шкатулку. Послышалось тихое шипение и потрескивание, Элис вздрогнула, но больше ничего не произошло, и Мартин был спокоен. В шипении ей почудились далёкие голоса. Теперь она уже не сомневалась, что разговаривали двое. Вдруг они приблизились, стали громкими.

— ...сам подумай, кто помнит человека, прошедшего мимо семнадцать лет назад.

— Не прошедшего, а живущего сейчас прямо у нас под носом. Походил бы по ярмаркам, показал бы фотографию, за семнадцать лет она вообще не должна была измениться.

— Я не дурак. Фотографией светить тупо. Я с неё рисунок сделал.

— Кстати, я думаю, это она убила Дремастера.

— Эрик, ты всегда был циником! Она бы никогда так не сделала! Если бы ты её знал — не сказал бы так никогда.

— А кто же ещё! Он её засветил, Крис! Тут любой бы так сделал.

— Тогда у нас есть ещё один ключ. Найти его логово и поискать вокруг. Если она и сбежала сразу после его смерти (не важно, кто его убил), она хотя бы следы оставила.

— А это мысль. Окей, я, пожалуй, так и сделаю. До связи.

Голоса смолкли, осталось только тихое шипение. Элис дрожала, но уже не от страха, а от возбуждения. За семнадцать лет она не должна была измениться. Кто? Кто мог не измениться за семнадцать лет? Только Шейла, или кто-то, такой же, как она, кто так же не старился и помнил Старые Времена. И они её разыскивают... Она убила какого-то дремастера. Нет, Шейла не могла убить. Она говорила, что только после прихода Смерти люди научились ценить жизнь. "Я люблю всё живое, но всё живое безобразно..." — часто напевала Шейла. Странные, непонятные слова.

Теперь, когда она повзрослела, картина жизни матери стала постепенно проявляться перед ней по-новому. В детстве она привыкла, что мир устроен так: каждое утро восходит Солнце и согревает всё вокруг, а мать — это нерушимое, абсолютное добро, которое было и будет всегда, которое приходит на помощь, когда уже ничто другое помочь неспособно. Но теперь, когда Шейлы не было рядом, уже достаточно времени, чтобы осознать это, Элис видела, что она была человеком. Со своими проблемами и страхами. Многое казалось теперь ясным, неожиданно находились причины и следствия вещей, которые маленькая Элис считала изначальными и вечными просто по своей природе.

Шейла боялась людей. Если в деревне появлялся кто-то чужой — она стремилась незаметно уйти в лес. Кто-то преследовал её, когда она появилась в деревне. Она скрылась в этом далёком лесном уголке, залегла среди высокой травы, тёмных лесов и скал, готовая в любой момент сорваться с места и бежать.

Она была чужой, её приняли настороженно, и это отношение сохранилось навсегда, несмотря на все старания. Молодого сильного охотника (а таким был тогда отец) как раз и привлекла эта чужестранная горчинка, и он стал для неё стеной, отгородившей Шейлу от неприязни селян, стеной, за которой было уютно и тепло. Он не требовал от неё ничего, не задавал вопросов о её прошлом, просто наслаждался жизнью, каждым мгновением. Шейла завидовала этой его способности, она не могла так, и временами доставала свои книги и проводила вечера в прошлом. И, хотя книги и картинки были той территорией, которая была закрыта для него, страной, которая разделяла их, он терпеливо ждал, когда она вернётся. И Шейла была благодарна ему за это.

Однако, годы шли и уносили молодость отца, а она оставалась всё такой же молодой. "Ведьма — шептались за её спиной, — И имя у неё странное".

Элис не была желанным ребёнком, это оказалось странно и больно осознавать, но выходило, что это так. Стремясь оградить себя и семью от неведомой опасности, Шейла не хотела детей. А отцу нужен был наследник, помощник в его нелёгком крестьянском труде и опора в старости. И ещё, он, может быть, не признаваясь себе в этом, надеялся, что она, родив пару-тройку детей, перестанет быть такой юной, превратится в дородную крестьянскую женщину. Но и здесь его надежды не оправдались. Вместо сына родилась дочь, и, хотя она помогала ему по хозяйству, и даже выполняла многие традиционно мужские работы, всё же не могла удовлетворить его гордость.

А после случая на мельнице селяне в вовсе стали презирать и бояться и Шейлу, а заодно и маленькую Элис. Многие при их приближении незаметно делали жест, отгоняющий духов, сжимали крепче вилы, грабли или просто палку, что была у них в руке.

Элис не помнила, что именно открылось ей, когда она стояла и смотрела на мёртвую Шейлу, лежащую в грязи у большого камня.

— Они нас не слышат... Мне кажется мы просто подслушали их разговор. Ты думаешь это были солы? — Спросил Мартин.

— Или техи. У них тоже есть машины для передачи голосов. А солы — они как жестокие боги, вряд ли их интересуют дела обычных людей. Хотя, точно этого никто не знает.

— Значит, это машина солов?

— Не думаю. Это машина техов. Но она может слушать голоса солов. Не спрашивай, я сама не знаю почему в этом уверена.

— Ты думаешь, ваш шаман знается с техами?

— Наверное. И подслушивает голоса их врагов — солов.

— Солы и техи враги?

— Да. Солы изгнали их из рая, потому что техи сломали его.

Они ещё раз оглядели ущелье. Недавние следы водяного потока в этой части не наблюдались, значит ворота были где-то ближе к посёлку. Были, но исчезли. Они нашли это, довольно узкое место, где лужи и недавно вывороченные камни начинались внезапно. И ровную линию, выше которой было сухо. Это и были ворота. Но закрытые. Наверное, существовал способ их открыть, но они его не могли узнать. Элис ни за что не призналась бы себе в этом, но она чувствовала облегчение. Ведь открытые ворота означали бы только одно: дальше она пойдёт одна.

Они переглянулись, мысль была одна на двоих.

— В путь.

День ещё не начал клониться к вечеру, а они уже бодро шагали по берегу далеко за посёлком. И, хотя теперь они знали реальную причину по которой шамана надо было опасаться, это не помешало им проскользнуть из ущелья в заросли упырника прямо посреди яркого дня. Они положились на свои быстрые ноги, густоту зарослей и послеполуденную лень потенциальных преследователей. Кроме того, большинство жителей втайне посмеивались над шаманом и его глупыми запретами, так что, даже если бы их кто-нибудь заметил, вряд ли бы их стали преследовать. Другое дело, ночью, сразу после катастрофы, толпа, требующая мести, подстрекаемая шаманом, крики, мечущиеся факелы... Мартин отогнал воспоминания. Всё-таки как хорошо идти вот так, когда ничто не угрожает, есть ясная цель впереди, хороший попутчик и ...

Когда ничто не угрожает... Открыто не угрожает. С тех пор, как они побывали в ущелье, Элис овладела тихая, медленно возрастающая, тревога. Мартин хорошо её чувствовал и, ему казалось, что она не может возрастать вечно, и вскоре прорвётся в реальность. Или ввиде преследователей или просто взорвёт Элис изнутри. Поэтому он сам заговорил об этом.