Наследники Скорби. Книга вторая

— Поблазнилось поди, — воткнув топор в поваленную сосну, сказал средний из Неруновых сыновей. — Какой тебе колдун! Крефф по весне наведывался, обережным кругом деревню недавно обнесли, вещунью в Цитадель не посылали, откуда тут кому взяться? Одежа-то хоть какая на нем?

— Черная. К Остриковичам на двор зашел.

Нерун озадачено пригладил всклокоченную бороду. С чего это к Остриковичам ратоборцу пожаловать? Непонятно.

— Батя, — подал голос взопревший Мирута. — У них же Лесану в учение забирали.

— Вернулась никак девка, — озадачился старый кузнец. — Да разве ж может баба ратоборцем стать? Ладно, там целителем, но чтоб воем?.. Не углядел, поди, малец-то.

— Слышь, Стрел, — повернулся дед к мальчишке. — Чужин-то девка или парень?

— Парень, деда! Острижен коротко да в портах. И с мечом!

— Видать весть привез, что сгибла девка, — покачал головой Нерун. — Жалко Остриковых, вторую дочь теряют.

С этими словами, староста вытер потный лоб рукавом, махнул старшому сыну, мол, собирайтесь, а сам поспешил обратно к деревне.

Эх, не вовремя Встрешник принес вестника. Только вон хлысты заготовили, работа в разгаре, а теперь бросай все и беги. Но дело старосты насельнику Цитадели почет и уважение оказать, обогреть, накормить, дать роздых да лошадь переменить, ежели потребуется. Все это промелькнуло в голове у деревенского головы, покуда он отряжал внучка бежать до дому с наказом топить баню и накрывать стол. Гостя знатного приветить по всей правде надобно.

После просторных мыльней в бане показалось тесно, душно и темно. Париться Лесане не хотелось, поэтому она распахнула дверь, плеснула в ушат воды и стала шарить по осклизлым лавкам, ища мыльный корень. Молодшая тем временем все возилась в предбаннике, раздеваясь, да расплетая косу. Вот скрипнули мокрые половицы под легкими шагами, и сзади раздалось громкое: "Ой!"

Стояна вошла в баню и теперь с неприкрытым ужасом смотрела на спину сестры.

— Чего ты? — обернулась та.

Девушка подошла и кончиками подрагивающих пальцев нерешительно коснулась уродливого шрама на спине старшей, там, где будто выгрызли из живой плоти кусок мяса...

— Да не бойся, — мягко сказала Лесана. — Зажило уж. Давно не болит. Это мне упырь на память оставил, чтобы навек запомнила: нежити спину казать нельзя.

— Как же вытерпела ты... — в синих глазах, обрамленных длинными ресницами, заблестели слезы.

— От такого не умирают, — пожала плечами девушка и начала намыливать стриженую голову.

— Давай помогу, — сунулась Стояна.

— Не надо, — отстранилась сестра. — Я уж сама. Привыкла.

Младшая покорно отступила, прижав руки к высокой полной груди. У Лесаны сжалось сердце. Какая она была красивая! Стройная, юная, со сметанно-белым телом, округлыми бедрами и мягким животом. А волосы — тяжелой волной до самых колен... Старшая Юрдоновна опустила голову в ушат с водой, стараясь заглушить внезапно проснувшуюся в сердце тоску.

А Стояна, неуверенно натирала мыльным корнем лыковое мочало и старалась не глядеть на сестру — смущалась. Была та поджарая, словно переярок, и жилы так крепко перевивали все тело, что можно было глазами отыскать каждую. Коснуться же и вовсе страшно — на ощупь казалась Лесана жесткой, словно деревяшка. А от того, как при малейшем движении двигались на ее теле мышцы, похожие на ремни, и вовсе становилось не по себе.

Вроде была она девкой: с грудью и бедрами, да только... Ничего от девки кроме естества не имела будто. От такой, пожалуй, стрела, как от камня отскочит, и нож соскользнет, не поранив. Подумала так Стешка и тут же усовестилась, краем глаза глядя на рубцы старых ран.

А еще размышляла меньшая о том, что вот сейчас намоются они и сестрица вновь облачится в порты и рубаху мужскую. Как за ворота с ней показаться? Срам-то какой... И снова стыд затопил душу.

Нерун шикнув на ватагу детворы, что отиралась возле забора Остриковичей, зашел на двор. В глаза сразу бросилось, как из бани выходят парень и девка. Да не просто парень — вой Цитадели и не просто девка, а Стояна.

У старого кузнеца потемнело в глазах. Не бывало такого прежде, чтобы Осененные портили девок да еще средь бела дня на глазах почитай едва ли ни целой веси! Староста уже набрал было в грудь воздуху, чтобы призвать охальника к совести, но подавился собственным гневом, когда чужин метнул на него пронзительный, полный предостережения взгляд.

— Здрав будь, дядька Нерун, — поклонилась молодшая Остриковна.

Обережник, стоящий рядом, поясницу гнуть, само собой, не стал. А деревенский голова отчего-то растерялся и застыл, разглядывая незнакомца. Высокий, прямой. Цену себе знает. Не богатырь. Кость тонкая, плечи узкие, но сразу видно — вдарит, зубов не соберешь. Лицо скуластое. Молодое. Взгляд синих глаз тяжелый. И тут что-то промелькнуло в памяти... Вроде у старшой дочери Остриковичей такие же глаза были. Неужто и правда она?

— Лесана? — Нерун все еще не верил, что этот парень — дочь Юрдона.

— Она самая, — спокойно ответила девушка. — Не признал что ли?

Староста пропустил мимо ушей, что парень, оказавшийся девкой, не назвал его дядькой. Сердце сжала тревога. Что Хранителей обманывать, сто раз он их возблагодарил, когда крефф девку увез. Не пара она Мируте была. Семья — голь перекатная, приданого никакого, всего добра — коса русая. Он и думать про нее забыл. А она вернулась.

Ну как прознает вдруг, что до последнего он медлил сватов засылать? Ну как мстить надумает? Не гляди, что в порты обрядилась да меч носит, умишко-то бабский остался, чего уж там... А у Мируты жена на сносях да дочь подрастает, радует деда. Спаси Хранители от гнева невесты обиженной, да еще колдуньи. Весь род под корень изведет, и управы не сыщешь. Ежели только напомнить ей, что не чужие они люди — соотчичи все ж. Да и бабки его и Юрдона вроде по родству кровные были.

Лесана, видя, как староста хмурится, внезапно поняла, какие думы его тяготят. От этих мыслей ей сделалось смешно. Неужто и впрямь думает, будто она по Мируте до сего дня убивается? Ну не дурак ли?

— Идем в дом, грамоту отдам, — отчего-то девушке захотелось, чтоб Нерун побыстрее ушел. Не нравилось, что мужик в летах смотрит на нее, словно на уродливую: испуганно и с опаской. Боится, что кинется. Боится, что опозорит. Противно-то как.

Видать, их заметили. Иначе с чего бы это родители встречали на пороге горницы? Юрдон и Млада по привычке поклонились, неодобрительно косясь на старшую дочь. Одежу она не сменила, а про вежество и вовсе позабыла будто. Хорошо хоть меч обратно за спину не приладила, только нож у пояса оставила. Млада поставив на стол кринку с квасом, утянула с собой Стояну, чтобы не слушала, да и не видела, как деревенского голову сестрица родная почетом обносит.

Отец завел разговор о Неруновом житье-бытье — как валят лес, как дела в кузне, не болеет ли кто из внуков, здорова ли сноха непраздная?

А Лесане пуще неволи не хотелось сидеть в душной избе да разводить треп по чину.

— Ты, отец, не забыл, зачем староста пришел? — устав от порожней болтовни спросила дочь.

Юрдон нервно дернул кадыком. Он-то не забыл, но не по порядку это. Вперед о насущном расспросить надо, о ближних справиться, а уж потом к делу переходить. Но, видать, в Цитадели все иначе. Тяжко такое знание давалось. И срамно было мужику, что дочь — немужняя даже — может отцу приказать, а он и слова поперек не скажи. Да только с обережницей не поспоришь.

Лесана тем временем протянула старосте грамоту. Нерун неторопливо развернул ее и уставился в ровные письмена. Читать он не умел, но знак Цитадели — сорока, тисненная на деревянной привеске — был знаком каждому. Пошевелив для пущей важности губами, староста бережно свернул грамотку и убрал за пазуху.

— Все понял, что написано, или прочесть? — Лесана знала — в деревне грамотеев не было.

— Ты письмена разумеешь? — ахнули мужики.

— Выучили, — сухо ответила девушка.

Отец было сунулся спросить зачем девке этакие знания, но стушевался, вспомнил, что по приезде всякий насельник Цитадели внимательно изучал все свитки, хранящиеся в веси. А иной раз делал в них и пометки какие. Вот, когда Лесану забрал крефф, он в грамоте старой тоже что-то нацарапал. Пес его знает — что именно. Спрашивать побоялись. Раз пишет — знамо дело, надо зачем-то, а уж зачем — не мужицкого ума дело.

— Там говорится, что отныне с веси обережники будут взимать лишь половину цены, — сказала девушка мужчинам.

Кузнец стушевался, заторопился и стал прощаться. Он уже повернулся к дверям, когда в спину донеслось:

— Староста, ничего не забыл?

Голова оглянулся и встретился глазами с ледяным взглядом. Не девки, что он знал семнадцать весен, а ратоборца, кой был ему незнаком. Ни гнева в том взоре не было, ни обиды. Только сила, да такая что волей-неволей сломаешься. Вот и он сломался. До земли поклонился, от всей веси благодаря Лесану, что потом и кровью своей выслужила поблажку в уплате.

— Ступай, Нерун. Да помни. Сейчас ты меня — Лесану Острикову — благодарил, что не сдохла в крепости, науку постигая. Завтра я к тебе приду как посланник Цитадели, и ты по обычаю на всю деревню гульбище устроишь, как Хранители завещали, когда род да земля Осененного поселению дают.

Юрдон только сглотнул, а стоявшая в сенях Млада, уронила на пол крынку с молоком.

Незнамо какой оборот Лесана ворочалась с боку на бок и все не могла задремать. Сколько раз она, устраиваясь на ночь в лесу или в своем холодном покойчике, мечтала, как будет отдыхать в родном доме, на мягком сеннике, в тепле и неге, а теперь... мается, словно бесприютная. И сон нейдет.

Блазнилось, только долетит голова до подушки — забудется сном. Но время шло, а сна не было. Почему она могла заснуть под дождем, трясясь в седле, и в лютый мороз в шалаше из лапника, а в отчем доме замучилась вертеться? Закопченный потолок что ли на голову давит? Или мешает запах щей, коим напитались потрескавшиеся от времени бревна стен? А может дело в сверчке, который трещит за печкой? Или это мать, тихонько вздыхая, гонит от нее дрему?

Лесане было жарко, душно, тошно. Рядом, прижавшись горячим телом, спала Стояна. Прежде они всегда ложились вместе, но за пять лет старшая сестра привыкла спать одна, и нынешнее соседство мешало. Да что греха таить ей мешало все! На соседних лавках сопели Руська и Елька (одиннадцатилетняя сестрица вернулась из леса, где с подружками собирала поздние сморчки, только к обеду, когда Лесана уже почти обжилась в родительской избе). А еще через заволоченные окна доносился шелест ветра и шум леса. И девушке нестерпимо захотелось услышать их не сквозь толщу стен, а лежа на земле, как бывало слушали они их с Клесхом.

Проворочавшись еще с оборот, обережница сняла с плеча тяжелую мягкую руку сестры, неслышно выбралась из-под одеяла и, прихватив меч, который привыкла везде носить с собой, шагнула в сени. Там сняла с гвоздя отцовский тулуп, достала из переметной сумы войлок и вышла из дома. В лицо ударил запах леса, росы, трав и земли. На мгновенье стало жалко оставшихся за крепкими дверьми людей, что спали, не зная, какой опьяняющей бывает ночь. Девушка даже подумала пойти разбудить хоть Стояну — позвать с собой, но что-то в сердце кольнуло — не поймет. Лишь перепугается до смерти.

Подойдя к старой яблоне, Лесана очертила ее обережным кругом, расстелила войлок, положила под руку нож, рядом устроила меч и улеглась. Не успела даже подумать ни о чем, как заснула.

Однако нынешней ночью маялась без сна не только старшая Юрдоновна. Десятилетний Руська ворочался на своей лавке, отчаянно грезя о мече сестры. Мальчишка почти не помнил Лесану, слишком мал был, когда крефф ее забрал. В памяти гнездились какие-то воспоминания, но ни лица, ни голоса сестры в них не сохранилось. Помнил, как спать укладывала и укутывала одеялом, чтоб не сбрасывал. Помнил, как умывала и чесала частым гребнем, несмотря на вопли и слезы. Помнил, как гладила по пухлым коленкам, когда под утро забирался к ней на лавку — досыпать.

Мать попервости часто сестру вспоминала. Все убивалась по ней. А уж какие слезы горючие лила, когда вернулась из Цитадели, повидав... До сих пор блазнились рыдания те. А сынишка тогда понять не мог — что же плачут по живой, как по умершей? Не понял и по сей день. Напротив, сегодня, увидев Лесану, Руська испытал восторг и... зависть. Ему бы вот так войти в избу — в черной одеже, опоясанным ремнем, с мечом за спиной! Чтобы каждая собака видела — вой вернулся. Защитник. Гроза Ходящих.

Но пуще всего Руське хотелось хоть одним глазком поглядеть на меч сестры. Ребятня окрестная завидовала пареньку — чай с настоящим ратоборцем (пусть и девкой) под одной крышей живет! А заодно пугали, будто оружие у обережников зачаровано и больно жалит чужих, может и руку отрубить, ежели без спросу сунуться. Но Руська не верил. И потому лежал на лавке, борясь со сном, который как назло мешал дожидаться. Да еще сестра никак не засыпала, словно медведь в берлоге ворочалась. Чего ей неймется только? Он, вон, еле-еле глаза открытыми держит. Да еще Елька рядом так сладко сопит...

А что в итоге? Зря пыжился, за бока себя щипал, сон прогоняя. Лесана, вон, встала да из избы вышла. С мечом вместе! Вот куда ее Встрешник понес?

Мальчишка тихонько поднялся следом. И половицы тут же предательски заскрипели. Руська тихо выругался. Как же она так прошла, что звука не раздалось? По воздуху что ль летела? А он, хоть в родной избе девять лет живет, загрохотал, будто на телеге проехал.

— Ты куда собрался? — сонно спросила из-за занавески мать.

— До ветра, — буркнул сын.

— Ведро в сенях, под лавкой стоит, — пробормотала Млада, поворачиваясь на другой бок.

Руська, уже не таясь, шмыгнул в сени.

И все-таки, взявшись за ручку двери, он засомневался. Страшно... Вдруг, дверь отворишь, а там волколак глазами горящими из кустов смотрит? Сестра хоть и говорила, что резы на воротах и тыне надежные, но все равно боязно. Мать не раз пугала рассказами о том, как Зорянку кровососы утащили, а ведь всего до соседнего двора бежала в потемках. И ночь-то еще не настала тогда.

Однако любопытство пересилило страх. Руська утешил себя тем, что в деревне, как-никак, настоящий вой из Цитадели, а значит, бояться нечего. Поэтому мальчишка высунул нос из избы, огляделся и прислушался. Острые зубы не клацают, голодного рычания не слыхать. Только соловьи заливаются да деревья шумят.

— Куда ж ты подевалась-то? — приплясывая от ночной прохлады, прошептал паренек и пошлепал босыми ногами по росе. — Упыри что ль утащили во Встрешниковы Хляби?

Сестру он нашел спящей под дедовой яблоней. Старая давно не плодоносила, но в память об отце батя ее не рубил. Мол, дед любил под ней сидеть. Тут и помер.

Лесана лежала на войлоке, накинув сверху отцовский тулуп, и сладко спала.

"Вот же вынесло ее, окаянную!" — рассердился братец. Дрыхнет — хоть бы что, а он трясись.

"Ежели бы не голова стриженая, сроду за воя не примешь, — думал Руська, разглядывая старшую Юрдоновну. — Девка как девка, только тощая".