Летняя школа/finally, I added

— Куда теперь? — спросил Адам, а когда я не ответила, а только рассмеялась, загудел мотор его машины. Значит, повезет куда сам захочет, и мне было плевать. Ночь была черна, я не видела ничего кроме оконного стекла, все что оставалось за ним — не существовало. Я даже сомневалась, существую ли сама на самом деле.

Конечно же я отмечала мелкие капли дождя на стекле, и полупритихшие свечки фонарей, которые заглушались темнотой и дождем, и отмечала неистовый смех Адама, но мне было плевать.

Мы катались по городу, и заезжали то в одно место, то в другое. Я танцевала и там и тут, меня обнимали чужие незнакомые руки. И не было при этом никакого отвращения. Даже мысли не мелькало, что я делаю. Все равно.

Даже в таком состоянии Адам умудрялся продавать товар, словно был запрограммирован на это, пусть и двигался на автопилоте. Я же пила все, что мне наливали, никто и не думал спрашивать у меня права или удостоверение личности. Всем вокруг было на меня наплевать, как и мне на себя.

Ночь гудела и я подстраивалась под ее ритм. Адам мелькал где-то на грани сознания, но я знала, что он постоянно рядом. Именно он смотрел за тем, чтобы ни чьи руки не утягивали меня в темные углы баров или же вообще на улицу. А я только танцевала, не понимая какая музыка играет. В голове звучали лишь одни слова и мелодия — I hate everything about you...

Адам опять забрал меня из очередного злачного места и куда-то повез. Мелькали светильники фонарей, мокрые дома и черная дорога. Случайные прохожие оборачивались вслед нашей машине, несущейся на пьяной скорости. Мне было все равно, казалось это не я еду в машине-самоубийце. Это какая-то другая Валери, с которой я конечно же знакома, но которой ничего не грозит, кроме очередного пищевого отравления и гудящей на утро головы. Сегодня меня вряд ли домой привезут патрульные, ночь закончиться дома у Адама, я буду запивать этот сумасшедший вечер отвратительным сексом, который оскверняет душу и прочищает мозги.

Я пела I hate everything about you даже в машине, но это не раздражало Адама — он пел вместе со мной. И мы опять начинали смеяться и ржать как ненормальные.

В очередном "ночнике", как называл их Адам, я пустилась в пляс на танцполе. Толпа поглотила меня и я ничего не боялась, а лишь двигалась, не понимая, откуда у меня силы двигаться. Яркие световые лучи разрезали толпу и темень, они полосовали лица людей, и это было вовсе не жутко, мне не хотелось закрывать глаза, и все же я это делала. Вскоре я начала забываться. В одно мгновение я танцевала, в другое Адам выводил меня на улицу. А потом я снова понимала, что мы едем и смеемся.

Очередные мигалки ламп под потолком, и я погружаюсь в транс, техно музыка обволакивает меня, чужие руки притягивают ближе к себе, и незнакомый голос шепчет пошлости. Я не отбиваюсь, а просто двигаюсь — все просто, не думай и ничего нет. И меня тоже нет. Мира не существует и завтра не наступит. Есть я, есть туман в голове и танцпол с незнакомцами, которым нет дела до развратной дочери будущего мера.

Я даже не понимала что в некоторых заведениях мы уже по второму кругу. Так же как и не заметила что мы снова в "Рае", но даже если и заметила, то старые лица меня теперь не волновали, я их попросту не замечала, и не хотела замечать. Все лица сливались в одно, и в нем не было ненависти, не было и доброты. Оно просто было — лицо брата стояло в моей голове, но он не мог меня осуждать. Только не он, у которого было больше скелетов в шкафу, чем кто-либо мог предположить.

А потом опять была дорога, и мы наконец-то ехали домой к Адаму. Когда я в очередной раз поняла, что нахожусь в машине, уже светало. Небо перестало быть просто черным, появился неясный бледный свет, грязный и мутный, то что дождь смыл с пыльных улиц, начало выпаровываться и превратилось в грязь на небе. Адам хохотал, но я уже не смеялась. Мутность перед глазами начала отступать под натиском головной боли и слабости желудка. Я трезвела и туман наркотиков отступал вместе с похмельем, которое приходило. Значит я некоторое время спала, иначе похмелье не могло настигнуть так быстро.

— Мне плохо, — простонала я, но Адам лишь расхохотался, и от этого смеха у меня похолодели руки. Я взглянула в окно и поняла, что дорога и деревья мелькают с неистовой скоростью. Дрожащие руки начали застегивать ремень безопасности раньше, чем я успела об этом подумать. Мне стало страшно.

Адам все хохотал и хохотал.

— Сбавь скорость, — прокричала я, когда он едва вписался в поворот на дороге. Что-то было не так, и я это чувствовала. В очередной раз прокричав Адаму про скорость я поняла, что он почти не в себе. Его гогот пугал, но еще больше пугали глаза, которые были черными от расширившихся до предела зрачков. Я продолжала кричать на него, но он не слушал, и все же я не осмеливалась дотронуться до руля, чтобы мы не выехали на дорогу, и не врезались во что-то.

— Я король дорог, — глупо выдал Адам, на секунду став серьезным, и снова захохотал, и хохотал и хохотал, и этот смех отбивался от стенок салона, и попадал на меня, как попадают капли отскочившие от стены.

Под этот хохот я увидела летящие на нас огни. Они летели совершенно не быстро, а так медленно, что я в уме даже успела посчитать их красивыми и описать для себя. А когда они стали слишком близко, я взглянула на Адама и поняла, что он отключился. В который раз руки машинально схватили руль и вывернули его до основания, что послышался жуткий скрежет под нами, как будто дно машины разрывалось.

Когда удара об другую машину не последовало, я все еще улыбалась и радовалась, что успела, пока не поняла, что мы летим в каком-то странном свободном полете. Волосы мои стали дыбом, я отсоединилась от сиденья и держал меня лишь пояс безопасности. А затем крышу машины начало сминать, и гнуть пока, это все не перешло на другую сторону машины. Вылетало стекло, билось, разлеталось на осколки, и еще был какой-то странный звук...крик? Неужели мой? Я не могла так визжать, словно меня резали живьем. И все это прекратилось так же резко, как и началось. Но я не успела понять в чем дело — когда рухнула и повисла на поясе безопасности, ударяясь из-за этого головой об неожиданно уцелевшее стекло.

Странный сон, подумала я, пытаясь разлепить глаза, но это было слишком трудно. Во мне что-то болело, но я пока не могла определить что это. И кто я такая тоже. Что-то определенно было не так.

Глаза не поддавались и веки оставались тяжелыми гирями, и я снова нырнула в сон. Но там не было страшных аварий и огней летящих навстречу. Бьющегося стекла так же не было. Было темно. И были голоса — некоторые я определенно узнавала, другие слышала впервые. Но кроме того, что с голосами было туго, я так же не воспринимала их интонацию, с таким же успехом они могли говорить бездушными голосами, которые не принадлежат людям, а только запрограммированным куклам.

Это был сон, в котором было пусто, а за тем в него пробралась острая боль. Моему телу чего-то не хватало, и оно требовало этого слишком неистово, чтобы я могла отгородиться. Если появлялась боль, то отступала темнота, стоило накрыться волной непонимания, и боли снова не было. Я то тонула, то поднималась наверх к самой вершине моей боли и темноты. И вокруг голоса и тени, тени и голоса, бесплотные тела знакомых людей которые говорили, и мне казалось они уже никогда не заткнуться, и не уймут этот ужасный зуд во всем теле и эту боль, которая появлялась с ними.

Однажды я вынырнула из темноты и болей, и уже не вернулась туда. Я открыла глаза, и это не показалось слишком тяжело, как раньше, но головы я так и не смогла поднять. Понимание того где я нахожусь, пришло не сразу, но ошибиться было просто не возможно. Свет сквозь жалюзи, белые стены девственной чистоты на которых висят картинки с пушистыми зверьками и мишками, нарисованными художником. Я была укрыта зеленовато-голубой простыней, вокруг меня что-то пищало, тикало, синхронно заводило обороты. В руку мне забили иголку с трубкой, и это не могло быть ни чем другим как больницей. Раньше меня пугал вид больниц, в детстве, а так же я боялась иголок, но эту воткнутую в мою руку восприняла нормально, почти как родственницу, которую давно не видела.

Я была спокойной, почти меланхолично спокойной, и мое пребывание здесь не вызывало в голове вопросов. Я была здесь и меня это кажется устраивало. К тому же я помнила, что летящие на нас огни и бьющееся стекло вовсе не было сном. Я понимала в чем дело, меня удивляло только то, почему я жива, вполне цела и цельна, и могу шевелить всем, чем хочу. По всем законам этого мира, жизнь должна была преподнести наконец-то нормальную подлость и убить меня нафиг, чтобы не мучилась. Пока что я явно не стала инвалидом, так как ноги и руки слушались, хотя и побаливали, словно я их отсидела. Голова была ясной, слабоумием значит так же не страдала, а вот как я выглядела, оставалось пока что секретом. Но даже если у меня шрамы по всему лицу, а я не питала иллюзий что осколки стекла пролетали мимо меня, меня это не интересовало. Все что я испытывала так это удивление по поводу своей все еще продолжающейся жизни.

Я так же думала об Адаме, но во мне не было даже намека на сожаление, если ему повезло меньше. Во всяком случае, это он угробил нас, или попытался в моем случае это сделать. Со смешанными чувствами в душе, я заметила мамину сумку на кресле возле кровати, но ее самой здесь не было. Я сомневалась, что она была здесь пока мое тело и сознание были в отключке. Честно говоря очень сомневалось, но это более вероятнее, чем ожидать что здесь больше трех раз появился отец. А может и появился, как воспримут его люди, если он не будет навещать больную дочь.

Размышлять обо всем этом в одиночестве мне пришлось не долго. В палату вошла медсестра, уже довольно старая женщина с усталым осунувшимся лицом, по сему я решила, что у нее была ночная смена, значит в данный момент еще очень рано. К моему удивлению, когда она взглянула на меня, то радостно вскрикнула и прокричав кому-то в коридор несколько неразборчивых слов, метнулась к моей кровати. Она говорила так много и так громко, что я не совсем понимала что она говорит. Ее руки порхали по всем тем штукам, что стояли возле моей кровати, к тому же стояли не бесцельно.

— Как ты себя чувствуешь Валери?

Наконец хоть один осмысленный вопрос из того что она произнесла, без писка и криков радости.

— Хо...хоро...шо, — едва смогла выдавить я, и при этом казалось раздирая себе горло, так там было сухо, как и во рту.

Медсестра быстро поняла, в чем дело, и вскоре я уже пила через трубочку со стаканчика воду. Как бы мне не хотелось пить, много я не смогла выпить. Я хотела еще кое-что ей сказать, но она наказала мне молчать и добавила:

— Сейчас придет твой врач, а чуть позже я разбужу твоих родителей. Они ночуют здесь уже давно.

Ее слова вызвали у меня смех и в то же время шок. Знала бы я раньше, что нужно разбиться в лепешку, чтобы они меня заметили, давно бы это сделала. Но на самом деле не было смешно, как и не было страшно. Пока что было все равно, и я опять уснула. Но врач не стал со мной церемониться, когда пришел, а разбудил меня.

— Вел? — рука была мягкой но настойчивой, и бурча я открыла глаза.

— Огрызаешься? Хорошо, значит выздоравливаешь. — усмехнулся белоусый старикан, что натолкнуло меня на мысль, а не в доме престарелых находиться эта больница. Идея была до жути странной, и непонятно почему пришла мне. Но это был второй человек, которого я вижу, и оба они уже не молодые люди. А что если я в таком состоянии пролежала 50 лет, и меня так и оставили в доме престарелых жить? Идея была еще более глупой, чем та что прежде, и немного рассмешила меня и расшевелила чувства. Я снова начала ощущать, что у меня что-то болит, и это не все тело, а только некоторые его детали.

— От чего? — я смогла это произнести, но голос оставался все таким же хриплым, будто бы я курила несколько дней не переставая.

— От всего выздоравливаешь, милая, от всего...— это он сказал каким-то странным голосом и его добрые глаза, человека который уже многое видел, все же глядели на меня с упреком и некоторым ужасом, который ему пришлось пережить, пока лечил меня. — Что ты помнишь последнее?

— Все, — я прикрыла глаза, и качнула головой, словно это могло подтвердить мои слова.

— Что именно?

— Аварию... — мне было легче говорить по одному слову, но я все же довольно хорошо подбирала слова, раз они четко описывали, что я думаю, и не нужно было объяснять в деталях.

— Хорошо, очень хорошо, вижу ты при ясной памяти, осознаешь все что случилось и ты чувствуешь боль, не так ли? — он оживился и сел рядом. Теплая старческая рука аккуратно приблизилась к моему лицу, и что-то там проверяла. — Ты ничего не почувствуешь, так как мы наносим обезболивающую мазь. Ну это так чтобы тебе было проще понять.

Я кивнула, а он все говорил, и говорил, и говорил. Голова болела. Но не от него, а от света и явного голода, который я чувствовала. Мне хотелось спать и дальше, но ему очевидно очень нужно было со мной поговорить, потому он не давал мне спать, а заставлял отвечать. Вскоре он, наконец, вплотную подошел к тому, что его интересовало, и я ждала этих расспросов.

— Ты помнишь, что была в тот вечер под действием наркотиков?

— Да, — однотонный ответ вовсе не выражал всего того, что я чувствовал при этом, когда говорила. Я была не просто под действием наркотиков, а обдолбанной до грани, да еще и пьяной. А Адам еще хуже. Он все хохотал и хохотал, до жути.

— Ты об этом нам сказала сама, когда ненадолго очнулась, тем самым ты спасла жизнь себе и своему парню.

— Что... со мн...мной? — говорить было так же тяжело, как и раньше поднимать веки.

Врач улыбнулся, и эта улыбка не была печальной.

— Всего лишь сотрясение, одна рука поломана...была, теперь уже скоро можно будет снимать гипс, ну и царапины. Но пока у тебя была ломка, нам пришлось поддержать тебя практически в коме, чтобы не было боли.

Я усмехнулась на его слова, так как боль была даже там, в темноте. Ну что ж, ломка это ведь не так ужасно, если я ее пережила. Пока я думала об этом, то поняла, что рассматриваю руку в гипсе, который раньше не замечала.

— Адам? — я задала этот вопрос просто потому что нужно было, во мне не было никаких эмоций по отношению к нему — пустота.

— Об этом потом. — усы погасили улыбку, что была раньше, и это сказало мне о большем чем врач думал. Значит плохо, но он жив, раз доктор сказал, что я спасла им обоим жизнь, когда сказала о наркотиках. — Но он живой и это уже хорошо, правда же?

Я кивнула и из-под белых усов опять появилась улыбка. Медсестра все время маячила у него за спиной, но это не раздражало.

Врач еще некоторое время меня расспрашивал, и я понимала, что он не просто так не дает мне уснуть, но вскоре я смогла снова отдохнуть. Какой это был сон — здоровый, или от лекарств — я не знала, да и мне было все равно. В темноте все это так не тревожит. Но вскоре пришли кошмары, и их было трудно игнорировать. Все время я видела огни, летящие ко мне, а потом мириады осколков стекла. Они все сыпались на меня и сыпались, а я даже не укрывалась от них.