В полутьме коридора стало очень тихо. Из такой же полутьмы зала выступали огромные лосиные рога — прямо напротив входа, высоко на стене. Ниже блестели искусно сделанными стеклянными глазами чучела двух больших лис, бело-золотой и чёрно-бурой — глазами, похожими на глаза сторка. А Унэйри продолжал:

— Они стали рубить на куски трупы. Я не мог пошевелиться толком и надеялся, что они и меня зарубят, подумают, что я мёртв, несколько ударов — и всё... но они увидели, что я жив. Заверещали... — лицо сторка передёрнулось, — набросились... Я собрался с силами и ударил двоих тарвой. Но они и тут меня не убили — стащили вниз... тащили, сорвали одежду, били... мешали друг другу бить... а там — прибили на остатках ворот нашего дома.

— Прибили?! — тихим жутким эхом отозвался День. Он не сводил огромных остановившихся глаз с Унэйри. Сторк кивнул:

— Ну да. Я сперва смеялся над ними... но очень хотел умереть, потому что сил терпеть уже почти не было. Я висел там, а они бросались камнями, тыкали палками, стараясь попасть в раны, и я очень надеялся, что какой-нибудь из этих тычков окажется смертельным, потому что я уже почти кричал и не мог больше даже дразнить их — боялся открыть рот. Потом, наконец, стало уже не больно и я перестал себя чувствовать и почти перестал видеть. Помню только, что различил — по улице подъехали две машины с землянами. А дальше я открыл глаза — и увидел, что я в вашем госпитале. Я и тогда хотел умереть, но не смог. Во мне что-то... что-то сломалось.

Унэйри отвернулся, через миг спросил с наигранным интересом:

— А это охотничьи трофеи? Ола-а, вот это да...

— Да... трофеи, — запоздало откликнулся День, слыша себя как будто со стороны — перед глазами стояла жуткая картина: прибитый к изрубленным доскам окровавленный мальчик, толпа туземцев (союзников землян! освобождённых рабов!), трупы вокруг, земная машина — как спасение... День Светлов, ты ведь сейчас думаешь о том, что, окажись ты там — ты бросился бы спасать этого... сторка? Да, думаешь. Не раздумывая бросился бы. И любой землянин бросился бы... да и бросились... Но тогда что же всё это?! Что?!

Унэйри ходил по залу, останавливался то тут, то там, разглядывал то и другое с настоящим интересом. Может, он уже даже на самом деле не думал о том, что говорил... но День-то теперь не мог об этом не думать! Не мог!

Не мог.

* * *

— Можно к тебе?

Вице-адмирал отложил бумажную книгу и по первому же взгляду на лицо старшего сына понял, что День потрясён до глубины души и еле сдерживается.

— Входи.

Старший сын вошёл. Подошёл к столу, потом — прошёл наискось к стене, мотнулся к окну. Постоял около него, глядя наружу. Шумно вздохнул, резко повернулся... Отцовский волкодав Вихрь, отдыхавший возле стола, следил за хозяйским сыном неодобрительно.

— Пап, я хочу у тебя спросить...

...Закончив говорить, мальчишка безо всякого перехода выпалил:

— Папка, зачем такое зверство?!

Вице-адмирал Светлов только теперь пошевелился — до этого он слушал горячо говорившего сына неподвижно, молча и даже не моргая. В его голосе была непривычная ласка...

— Деник, сторки владели той планетой больше века по нашему счёту. Семья Унэйри торговала туземцами, как вещами. Не разбирая ни пола, ни возраста. Совершенно не задумываясь над тем, что это — плохо.

— Папка... папка, я всё это знаю — и уже ничего не соображаю! — День это почти выкрикнул, опять неприкаянно шарахнулся вокруг стола — видно было, что его мучает, и мучает очень сильно, то, о чём он говорил. И отец понимал его мучения — и теперь думал напряжённо, как и что говорить, чтобы не оставлять сына без настоящего ответа. — Мне его жалко, понимаешь?!

— Мне тоже, — сказал Светлов-старший — и День изумлённо расширил глаза. — И да, это было зверство, которое нам, землянам, трудно оправдать чем бы то ни было... невозможно оправдать. И да, он — враг из семьи рабовладельцев. Вот такая она, жизнь, День.

— Папка... — мальчик присел боком на ковёр у ножки кресла, положил голову на отцовское колено. Замолчал, сопя. Светлов положил длиннопалую, сизоватую от прочно въевшегося космического загара руку — безымянный палец украшен кольцом — на волосы сына. Тоже молча — и День прикрыл глаза.

— Я не ответил на твой вопрос, — тихо сказал Светлов-старший. — Но, наверное, и не мог ответить. Жизнь будет отвечать, понимаешь? Жизнь. Чужой опыт тут...

— Ты ответил и я всё понял, — выдохнул мальчик. Пружинисто поднялся, улыбнулся, подтянулся — трудно было и поверить, что он только что ласкался к отцу совсем по-маленькому. — Я пойду. Он меня ждёт... мне так кажется...

...До вечера День обстоятельно показал Унэйри всё имение. Даже оружейку. Сразу после разговора с отцом он просто пошёл к сторку в комнату и позвал с собой — и сидевший у окна Унэйри откликнулся охотно, хотя сперва он покосился на вошедшего с вежливым стуком землянина холодно-неласково.

Несколько раз им попадались люди. А дважды Деньку останавливали приятели-мальчишки, звали куда-то и удивлённо смотрели на сторка, когда День объяснял, что показывает тому имение. Но не возражали, не смеялись, вообще ничего не говорили. Второй раз это было как раз около оружейки, когда плечистый, рослый, круглолицый парень в форме дружинника сказал, что они собираются сыграть в футбол с деревенскими. День отказался, называя круглолицего "Мишкой" и, когда они спустились к подвальной двери, Унэйри спросил заинтересованно:

— Его зовут Мишка?

— Угу, Мишка Шаньгин, — рассеянно отозвался День, открывавший дверь — но удивлённо спохватился: — А ты его что, знаешь?!

— Нет, просто имя смешное, — поспешно ответил Унэйри. День заметил, что сторк ему почему-то соврал, но расспрашивать не стал — откатил бронированную плиту и спохватился: стоит ли показывать всё это сторку? Оружейка же не запирается...

— Я дал слово, — тихо сказал Унэйри. Тихо и грустно. Кажется, он понял, о чём думал День.

Свет внутри зажигался автоматически. Оружейка Светловых не только должна была в случае чего полностью обеспечить дружину, но и служила чем-то вроде музея. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Унэйри и ощутил себя попавшим в музей. Он прошёл вдоль стен, улыбнулся:

— Пороховое. Как у нас в старину... Мы сначала не думали, что с таким оружием можно воевать против нас.

— А потом стали делать сами, — напомнил День. — Тут, кстати, есть сторкадские образцы.

— А вы стали делать плазмомёты... — ответил Унэйри и оживился: — Да, вот наша.

Он подошёл к наискось висящей на почти невидимых креплениях винтовке — полупистолетная ложа, удобно изогнутая рукоять затвора, высокий прицел, оребрение, из которого торчит длинный ствол... и как будто от другого, намного более позднего образца — длинный прямой магазин на несколько десятков патронов.

— У нас такие делали ещё до выхода в космос, сразу после... револьверных, — не сразу подобрал Унэйри слово. — Только они были деревянные. Когда снова понадобилось такое оружие, просто стали копировать те, старые, но уже в пластике.

— Автоматические не догадались? — подковырнул его День. Унэйри не обиделся:

— Не догадались. Верней, сразу не догадались. Чертежи и спецификации давно хранились в архивах или у любителей, вот и схватились за первое, что попалось под руку... Есть фильм про эту винтовку. Как изобретали, как стали использовать в старые времена... ола, название забыл. Я его несколько раз смотрел — не из-за винтовки, из-за боёв, там вся вторая половина — бои за пляж...

— Вспомнишь — скажи, может, где найдётся, — попросил День. — А вот, смотри, — он понизил голос и указал подбородком на стеклянную витрину, в которой Унэйри, подойдя ближе, увидел лежащий на мягкой зелёной ткани старый автомат. На самом деле старый, поцарапанный, побитый, кое-где металл вытерся до матовой белизны, кое-где — чуть погнулся... а на пластиковом ложе различались ещё когда-то белые, а сейчас тёмно-серые маленькие буквы знакомого девиза "цирк приехал!" — Это автомат Светлова. Самого первого в нашем роду. Представляешь, он с этим оружием сражался. Настоящий он — по-настоящему сражался...

Унэйри всмотрелся в автомат. Он почти ничего не знал о тех временах, когда хозяин автомата совершал свои подвиги и дал начало дворянскому роду. И всё-таки сторк вздрогнул, когда День совсем тихо сказал за плечом:

— Я этого автомата, когда маленький был, боялся. Не в том смысле, что как-то по-сказочному. А просто жутко было представлять, через что его хозяин прошёл... и что я — из того же рода. А значит, мне тоже нужно будет, если что... — День не договорил, но сторк ответил так же тихо:

— Я понимаю.

Он в самом деле понимал. И ничего не хотел говорить. Потому что внутри всё скрутило: отец, что сказал бы отец, увидев, как он, Унэйри кен ло Унэйри токк Уадда ап мит Уадда, ест за одним столом с врагами?! И пришло ещё одно понимание — День Светлов, окажись он в плену, повёл бы себя не так. Обидное понимание, но — чёткое и честное.

— Я пойду в комнату, — сухо сказал он. Землянин посмотрел удивлённо. — Благодарю за то, что показал мне всё это.

* * *

День Светлов проснулся около семи часов утра.

Ночью прошёл дождик — летний, тихий и тёплый. Но птицы всё равно проснулись поздней, и в их перекличке чувствовалась сердитость. Садовник отчитывал робота-уборщика — была у Петра Петровича такая привычка, которая Деньку в детстве очень смешила. Робот, разумеется, молчал — не то что в позапрошлые каникулы, когда у Светловых гостил в июне Игорёк (на самом деле Рыгор) Баланчук и они тишком встроили в одного из роботов акустическое реле, в результате чего в ответ на первую же ворчливую тираду садовника тот оскорблённо-скрипуче отозвался: "Не надо учить меня жить!" — голосом самого садовника.

Тем летом у Петра Петровича подряд погибли трое внуков и младший сын, бравый офицер-кирасир. За какую-то неделю, как по злому колдовству.

День передёрнул плечами и, вскочив с кровати, распахнул окно.

— Пётпетроич! Доброе утро! Вам помочь?!

— Утро доброе, — отозвался садовник, поворачиваясь. Постучал носком сапога по выпуклой "черепашке", покорно и безмолвно выслушивавшей его поучительные обращения (всего их собралось пять штук и они стояли вокруг садовника почтительным кольцом). — Да вот разве что говорить их научите. А то скучно так — в пустоту излагаться...

День почувствовал, что краснеет. И поклялся себе, что при первой возможности прочистит старую систему полива, до которой у садовника по его словами "руки не доходили".

Только теперь, отшагнув от окна и как следует потянувшись, он вдруг подумал: Унэйри. И сразу вспомнил о сторке, хотя ещё за миг до этого Унэйри вообще не существовал для Светлова-младшего — как совершенно новый предмет обстановки, интересный, необычный, но к которому не успел привыкнуть.

Странный он, думал День, входя в душ (тут был и маленький бассейн со странным названием "джакузи", которое ничего не значило для мальчика, а тоже просто существовало, как привычное обозначение привычной вещи — День несколько раз собирался узнать, откуда это слово взялось, но всякий раз как-то не получалось...). Иногда совершенно чужой, даже больше чужой, чем не очень-то похожий на человека нэрион, например. А иногда — такое ощущение, что он просто-напросто одноклассник по Лицею, который прилетел в гости.

Интересно, он опять в библиотеке?..

...Унэйри в библиотеке не было.

Собственно, он просто спал. Спал у себя в комнате, наискось на кровати, на животе, обеими руками обняв подсунутую под голову и грудь подушку и раскидав ноги. При этом он громко сопел. Заглянувший внутрь после деликатного стука в дверь День на самом деле изумился. И позе спящего — и самому себе. Он, оказывается, правда верил, что сторк спит так, как он себе нафантазировал — как андроид из прошлого. Хотя ведь глупо так думать, сразу понятно.

Если бы это и в самом деле был одноклассник — День заорал бы что-то вроде "команда "подъём!"", щёлкнул спящего в подошву, бросил бы ему подушку на голову или, может быть, уселся у окна — ждать, пока тот сам проснётся. Но тут как-то всё это было... не так. И, пока День терялся в догадках — что делать и не уйти ли просто-напросто? — сторк проснулся.

— Доброе утро, — облегчённо сказал День. — Я войду?

Унэйри неловко сел и смотрел сердито. Ах, да — сторки очень не любят "нарушения личного пространства". Вряд ли ему понравилось проснуться и увидеть в комнате чужака. День подумал так и возмутился: какого чёрта?! Это их, Светловых, дом, а чужак — как раз сторк!

— Завтрак уже! — сердито сказал он. — За тобой что, надо кого-то посылать?

— Не надо, — серьёзно ответил сторк. Зевнул, быстро прикрыв ладонью рот и прижмурив глаза. Потом опять сердито посмотрел на землянина. И пошевелил кистями рук и ступнями — как будто вращал их...

...Следов от ран нигде не осталось, постарались земные хирурги-косметологи, но во сне у Унэйри иногда немели ладони и ступни — тогда он, перед тем, как проснуться, отчётливо ощущал в них, внутри своего тела, холодные, шершавые от ржавчины железные костыли, которыми его распинали. И просыпался в ужасе... А сегодня спал очень хорошо. Так, что даже не сработал обычно безотказный "внутренний будильник".

Но землянину обо всём этом говорить он, конечно, не стал. Унэйри и правда был сердит на Светлова-младшего — вошёл, стоит и пялится.

— Я сейчас приведу себя в порядок и пойду на завтрак, — сказал он, намекая, чтобы День ушёл. Но тот не желал намекаться — уселся у окна и кивнул:

— Ага, давай.

Унэйри с трудом сохранил спокойное лицо, но постарался закрыть за собою дверь в ванную как можно отчётливей. И всё-таки, когда он вышел, День сидел на прежнем месте и спросил, как ни в чём не бывало:

— Ты после завтрака что будешь делать?

Унэйри хотел просто промолчать, повернувшись спиной. А вместо этого сказал неуверенно:

— Я хотел сходить на речку...

— Пошли. А ты откуда знаешь, что тут есть речка? — День прищурился.

— Я там уже был, — решительно признался Унэйри, влезая в штаны. — Ночью...

— Вот каааак... — протянул День. Он в самом деле был растерян — представил себе, как сторк ходит ночью по спящему имению и внутренне напрягся. А тот спросил неожиданно:

— Кто такие русалки?

— Это такая нелюдь из легенд, — объяснил День. — Лесные жители в образе девушек. Довольно зловредные, хотя красивые.

— Я не понял, это легендарные существа? — нетерпеливо уточнил Унэйри, натягивая правый сапог.

— Ну да. Во всяком случае, всерьёз их на людской памяти никто никогда не видел... А где ты про них прочитал?

— Да так... — совершенно по-людски отозвался сторк, оставив землянина в недоумении. И тут же добавил недоумения неожиданным вопросом: — А что сегодня на завтрак?

— Улитки эскарго в чесночном соусе, — не моргнув глазом, ответил День. — Французская кухня.

* * *

Завтрак был не французский, а английский — яичница-глазунья из трёх яиц с кочанным салатом, беконом, горошком, грибами и горчицей (вот она оказалась и правда французской), хлеб нескольких сортов, пирожки с грибами, чай и молоко. Унэйри почти разочаровался — он и правда настроился на улиток, тем более, что больших садовых улиток некоторые земляне и правда ели, он это уже знал. А сразу после того, как он вышел из столовой, День нагнал его и кивнул: