Олухи во Вселенной

— Но позвольте, Владимир Петрович, во-первых, я все же не считаю их безумцами, а во-вторых, я совершеннейшим образом не понимаю, за что нас с вами должны немедленно арестовывать?

— Как за что? Я известен своими либеральными взглядами, а ваш брат погиб в борьбе за свободы студенчества, этого для них будет вполне достаточно.

— Владимир Петрович, — Ганнушкин резко помрачнел, — я вас очень, очень прошу, не надо притягивать к этому делу смерть моего брата.

— Но почему же? Он же скончался этим февралем во время студенческой забастовки.

— Мой брат скончался от простуды, он не желал пропускать занятия в университете и потому являлся туда ежедневно, надеясь на прекращение забастовки и возобновление занятий, срывавшихся теми студентами, которые хотели больше гулять, чем учиться. Так что не за студенческие свободы умер мой брат, а от тех самых студенческих свобод. И если действия шестерых бывших наших собеседников хоть малой мерой послужат успокоению — то я буду приветствовать их.

— Вот как! Каиновы слова говорите вы, именно каиновы! И не успокоение будет, а упокоение — под могильной плитой упокоится всякая надежда на либеральные свободы, на отрыв от азиатчины и присоединение к европейской семье! — газетные листы, брошенные Сербским, полетели чуть ли не в лицо Ганнушкину, — Отныне и вовек я не подам вам руки, и готовьтесь к бойкоту от всей прогрессивной интеллигенции!..

Петр Борисович Ганнушкин посмотрел, как осыпалась штукатурка рядом с дверью, захлопнувшейся с грохотом за Сербским, и тяжело вздохнул...

Подъехавшая к украшенному готическими башенками особняку на Спиридоновке скромная пролеточка остановилась, скрипнув рессорою, кузов чуть качнулся, и с подножки на мостовую не сошла, а спорхнула миловидная молодая женщина. Ее глухих тонов платье, казалось, было под стать скромной пролеточке, однако соответствовало последней английской моде — ведь на самом деле приехавшая не только знала афоризм Уайльда — "человек или сам должен быть произведением искусства, или быть одетым в произведение искусства" — но и сама сочетала в себе и то, и другое — и сегодня она попросту сознательно взяла извозчика, а не воспользовалась лаковой коляской собственного выезда. Стремительно пройдя к особняку, у самых его дверей она на мгновение замедлила шаг и подняла руки к шапочке, чтобы поправить вуаль, отчего пелерина на ее плечах взлетела подобно крыльям.

Супруга действительного статского советника Желябужского, начальника контроля Московско-Курской железной дороги, некоронованная королева театральной Москвы, звезда Художественного театра, Мария Федоровна Андреева спешила в гости к некоронованному императору российской промышленности Савве Тимофеевичу Морозову.

Савва Тимофеевич встретил любезную сердцу гостью на лестнице и с постоянным своим радушием провел в свой кабинет.

— Саввушка, милый, — одним грациозным движением руки кружевной платочек был вытянут из рукава, и тонкие длинные пальцы великой актрисы стали промакивать им крупную слезу, скатывавшуюся у нее по щеке, — слышали ли вы уже, что случилось? Я только что получила достоверные сведения из Петербурга, они просто ужасны...

Она сдернула с себя бархатную шапочку и отбросила в кресла.

— Это ужасно, ужасно, просто ужасно... — кулачком, с зажатым в нем платочком она стукнула по груди Саввы Тимофеевича, приобнявшего ее за плечи, и тряхнула головой, отчего последние шпильки рассыпались по покрытому ковром полу, а густые темно-русые волосы рассыпались по плечам, — В это просто нельзя поверить, но это действительно так...

Морозов, фактически содержавший за свой счет Художественный театр Станиславского, пребывал в некотором замешательстве — как правило, вопросы финансирования убыточной театральной деятельности и поддержания тем самым блистательной театральной карьеры Андреевой решались в более обыденной для потомка московских купцов-старообрядцев обстановке, среди гроссбухов и точных финансовых раскладок, "на булавки" же Мария Федоровна не просила... так не просила — потому как он обладал мастерством предугадывать ее желания и просьбы подобного рода... и потом — Петербург?..

— Что же случилось, расскажите же, прошу вас!

— Вчера... — Мария Федоровна промокнула платком еще одну крупную слезу, катившуюся по щеке, — полиция произвела обыск дома у нашего замечательного музыкального и художественного критика Владимира Васильевича Стасова.

— Но почему? Последний раз он касался политики в незапамятные времена!

— Ах, милый Саввушка, это политика коснулась его. Елена Стасова, его племянница, арестована полицией. Знакомые, приехавшие из Петербурга, рассказали, что при обыске у Владимира Васильевича найдена литература для рабочего просвещения — а Елена несколько лет назад занималась с рабочими вместе с Наденькой Крупской.

— А кто это?

— Ах, это несчастная жена того самого Ульянова, которого со слов этих превозносимых повсюду пришельцев из будущего обвинили в грядущей революции и цареубийстве. Сейчас он вывезен из ужасной сибирской ссылки и заключен в Шлиссельбург. Все говорят, что смертный приговор за то, чего он еще не совершал, уже подписан, Наденьку Крупскую ожидает каторга, а Елену — тюремное заключение. И все только потому, что они хотели просвещать рабочих.

— Это действительно ужасно, вы ведь знаете, что я сам весьма одобрительно отношусь к рабочему просвещению и на всех своих заводах и фабриках последовательно помогаю этому. Но что же мы можем сделать для этих несчастных женщин?

— Саввушка, я уверена, что их судьбу можно облегчить. Я уже переступила через себя и рассказала о случившемся этой бездарной актрисульке Книппер, она сейчас сходится с Чеховым, ну а Чехов привлечет к делу их защиты и Льва Толстого.

— Я всегда говорил, что вы, Мария Федоровна, не только прекрасны, но и очень, очень умны...

— Ах, бросьте, — Андреева махнула рукой, — все это только капля в море. Вот если бы была возможность финансово облегчить жизнь пострадавших от наветов и полицейского произвола... Но пострадавших уже немало, а будет, боюсь, еще больше, — на ее ресницах вновь заблестели слезы.

— Но я вижу выход! Если власть охватывает политическое безумие, то для излечения страны за дело пора приниматься нам — русским промышленникам, русским интеллигентам...

Не прошло и часа, как звезда московской театральной сцены Мария Федоровна Андреева, известная среди российских социал-демократов как товарищ Феномен, покинула гостеприимный морозовский особняк с полновесным чеком на пять тысяч рублей. Морозовский же экипаж отвез ее вначале к банку, а затем не домой, а к дому Осиповых на Балчуге. Там, в одной из мастерских художников, внешне неотличимый от прочих обитателей этих богемных краев, актрису и деньги уже ждал ее товарищ по партии...

Впоследствии Шилов вспоминал эти две недели как "эру награждений".

Первым было вручение орденов Владимира четвертой степени всем троим — Алексею Нечипоренко, Николаю Петрову и Игорю Котову.

Алексей радовался совершенно искренне тому, что с орденом сбылась его мечта о дворянстве, о которой он писал еще в самом первом своем прошении, в кабинете московского пристава, также прошел слух, что Игорю мог достаться Владимир с мечами — по протекции Великого князя Михаила Александровича и руководителей Военного министерства, которым юноша дал максимально подробные сведения о войнах и военной технике грядущего — но черная кошка, пробежавшая между августейшими братьями, испортила все дело, и "с мечами" царь из поданного проекта приказа о награждении вымарал собственноручно. Впрочем, молодые люди не вполне понимали разницу, и больше радовались последовавшему затем ордену Благородной Бухары, не зная, что такой же был некогда пожалован эмиром и московскому банщику. Следующими стали золотые медали-пальмы бельгийцев, медали Британского человеколюбивого общества, шведские медали Вазы и французские ордена Академических Пальм. Это награждение немедленно вызвало бурю во французской прессе, затмившую как второй политический скандал вокруг дела Дрейфуса, так и выступления Иветты Гильбер в кабаре "Мулен-Руж". Кроме этого, Германия не оставила в обиде никого из шестерых — юношам вручены были, в виде особого исключения, предназначенные только для германских ученых баварские ордена Максимилиана, а девушки украсились саксонскими дамскими орденами Сидонии (что несколько позже было дополнено для них и австрийскими орденами Елизаветы).

Иными словами, из значимых держав не отметились разве что Североамериканские Штаты, где было не до наград — известие о будущем чернокожем президенте вызвало в южных штатах нешуточные волнения, и Национальная гвардия уже принуждена была оказывать помощь полиции в охране общественного спокойствия, да с Японией вышел неловкий казус.

Ввиду отсутствия у Японии подходящей награды, все шестеро были приглашены к японскому послу для зачтения благодарственного адреса от имени премьер-министра. После продолжительного чтения — сначала по-японски, затем по-русски — настала пора ответного благодарственного слова, и тут, вместо того, чтобы произнести оговоренные заранее фразы, Катя со словами "Сказани ему, ты ж японцев любишь!" подтолкнула вперед Аню-Анжи, которая, действительно, всю церемонию просто пожирала глазами японского посла в шитом золотом мундире.

Изобразив некое жалкое подобие реверанса, Анжи резко выбросила вперед кулак с выставленными указательным и средним пальцами и произнесла слова, потрясшие всех:

— Ня, кавайка!.. Практически бессмысленное сочетание слов из анимешного сленга, должное означать "привет, очаровашка!", но созвучное, в зависимости от невнятности произношения, выражениям из смеси русского и японского "я милая девочка" или "я ужасная девочка": каваи (‰В?ѕ‚ѓ) — милый, ковай (‹№‚ѓ) — страшный, ко (Ћq) — ребенок, окончание большинства женских имен.

Разгоревшийся между Великим князем Михаилом Александровичем, Игорем Котовым и генералом Драгомировым спор о необходимом реформировании облика российского солдата был столь жарким, что решено было проверить теорию практикой.

"К вечеру! к вечеру извольте показать мне героя будущих баталий!" — гремел Драгомиров, не испытывавший особого пиитета к членам августейшей фамилии, особенно после того, как преподавал ныне здравствующему государю Николаю Александровичу тактику и составил свое, не слишком-то лестное о нем мнение. Впрочем, к Михаилу Александровичу он относился чуть мягче, делая поправку на горячность молодости и юношеское желание достичь побед при помощи новой формы петличек и выпушек, да чудо-оружия. И, хотя до пари на английский лад дело и не дошло, но к вечеру, после трудов и стараний, Драгомирову был явлен результат.

— А поворотись-ка, сынку! Экой ты смешной какой! — генерал Драгомиров встал, подбоченясь, перед адьютантом Великого князя, который был одет и снаряжен самым необычайным образом. Надетая на голову адьютанта беретка вида "французский художник" нелепо сочеталась с гвардейской кирасой, автомобильным кожаным костюмом, флотской полосатой нательной рубахой и альпийскими ботинками из гардероба неравнодушного к спорту Михаила Александровича, вооружен же был адьютант пистолетом системы Маузера.

— А я этот фильм успел посмотреть, там еще наши с поляками...— заикнулся было Игорь, но его тут же одернул за рукав Михаил Александрович, испытывавший огромное уважение к одному из лучших военных талантов, каким, без сомнения, был генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров.

— Фильм? Впрочем, неважно... — секундно отвлекшийся на реплику Драгомиров еще раз посмотрел на адьютанта и стал давать свои выкладки. — Вот этот ваш маузер. Спору нет — пистолет замечательный. Тем более достоин внимания, если вы говорите что там, в этом вашем будущем, лучшим оружием является творение господина Калашникова, сделанное, по вашим словам, с некоего германского образчика. Пробитие пулею рельса — это замечательно, но ведь пуля только пролагает дорогу штыку. Вы что, на маузер штык цеплять будете? И зачем каждому солдату стрелять таким количеством пуль? Что пулеметы, что маузеризирование каждого солдата — вещь совершенно бессмысленная. Солдата можно убить одной пулей, к чему посылать убитому вдогон еще десяток? Должно быть в ваше время подготовка солдат и впрямь столь плачевна, что вам приходится воевать подобным образом. Готовить солдат надобно, готовить со всем возможным тщанием, тогда и не придется тратить пули зазря. А то что же получается — рельс, как вы говорите, пробить можно, а на солдат кирасы, то бишь, ваши бронированные жилеты вешаете, — он постучал по кирасе, — Тяжело, а? Сам знаю, что тяжело. Будь на моих солдатах такое когда мы под турецким огнем Дунай форсировали — половина погибла бы не от турок, а утонув в Дунае. А дойдет до рукопашной? Кираса к земле тянет, а у маузера приклад хоть и есть, но такой что ударишь — а он и отвалится...

— Однако, Михаил Иванович, все же опыт будущего... — попробовал было возразить Михаил Александрович, донельзя разочарованный тем, что все усилия по спешному сбору предметов экипировки пошли прахом, но Драгомиров перебил его:

— Опыт будущего с толком применять надо! Очевидно же, что Европа воевать разучилась совершеннейшим образом. Кто у них там, в будущем, наиболее силен в военном деле? Американцы! Это те самые американцы, которые и воевать-то толком не умеют, что у них за опыт-то? война северян с южанами, с Мексикой, несколько вылазок южнее. С Испанией они в прошлом году воевали, так что с тех испанцев взять — потеряли больше от болезней, чем в бою. Опять же, Игорь рассказывал, что в будущих коалиционных войнах они участвовали хитро, приходя на все готовое перед самой победой. Так разве же это мастера? Напомните мне, где там у них последняя война была?

— В Ираке, во второй раз.

— Ирак... А, верно, это у вас так окрестности Багдада называются. И что же? Вот и воюют столько лет безуспешно: набежит на такого вот, — Драгомиров кивнул на адьютанта, — десяток турок, так он двумя пулями попадет, остальные зазря потеряет, отбиться не сможет — и все, поминай как звали. Вот потому-то и побед у них не видать. Если в будущем вашем не с европейскими неженками воевать, а с азиатами — да такими вот солдатами — то много не навоюешь.

— Но удары с воздуха, боевые машины, — Великий князь все еще пытался стоять на своем. — Это что, тоже все неверно?

— На войне победа добывается усилиями войск, а техника лишь устраняет препятствия и лишь прилагается к войскам, полная машинизация военного дела невозможна. Впрочем, от удара с воздуха я бы не отказался, да и движущийся форт — вещь небесполезная. Однако же все это, — он вновь кивнул на адьютанта, — и пользу имеет сомнительную, и накладно. Всякому ясно, что мечта о безграничном снабжении патронами — пустой вздор, не соображенный со страшным объемом тех потребностей, которым должна удовлетворять тыловая работа. Но не только по цене маузеровских пистолетов и количеству патронов на каждого солдата накладно. Ведь одни только ботинки против сапог втрое станут, да поставщики для армии цену еще удвоят! Подыми-ка ногу! Посмотрите — носок на ноге, носок, да с патентованым носкодержателем! Вы же каждого рекрута по полгода будете учить носкодержателем пользоваться, а солдат должен учиться тому и только тому, что на войне нужно. А что до новоманерных частей — дайте мне тысячу грамотных рекрутов, умеющих обращаться с мотоциклетками, дайте им мотоциклетки и маузеры, чорт с ним — нацепите на них эти кирасы с беретками, научите их в конце концов спрыгивать со всем этим с аэростата и не убиваться при этом об землю — и за год у вас будет полк, способный с кавалерийскою быстротой появиться в тылах у неприятеля , вы, Михаил Александрович, будете его шефом и мотокавалерийским полковником, а высадка ваша повергнет противника в панику. Только где же вы мне возьмете тысячу рекрутов, знающих мотоциклетки? — Драгомиров только махнул рукой...