П С Ы Ж

(При чём тут колыбельная, непонятно. Герой забыл текст? Дубль наверняка переснимут.)

— Слушай: баю-баюшки-баю...

— Что за пургу ты несёшь?! — спохватывается Злодей.

Он выныривает из паутины, жирный паук на коротких ножках. Быстрый, хищный, опасный. Левой рукой он держит Галку за горло, пистолет в правой упирается девушке в висок.

— ...не ложися на краю. — Хесус хлопает ладонью по парапету и вдруг садится. Затем встаёт.

Очень быстро, невозможно быстро.

(Герой ранен. В грудь, если вы забыли.)

— Только дёрнись, и я прострелю ей башку! — верещит Злодей.

Лицо Хесуса коверкает усмешка. Кровь, запекшаяся на губах, роднит парня с жертвенным идолом.

(Так написано в сценарии.)

— Придет серенький волчок...

— И укусит! — взвизгивает Галка. — Укус-и-и-и-т!!

От неожиданности Злодей нажимает на спусковой крючок. Брызжет кровь. Камера показывает Хесуса: распяленный в крике рот, клыки, когти. Хесус превращается в супермонстра. Не ясно, жива Галка или...

Паутина раскаляется добела, мерцает призрачным светом. Эхо выстрела, спугнув стаю голубей, мечется между домами.

(А, нет. Это же небоскрёб. Вычёркиваем.)

Хесус прыгает.

Быстрый, хищный, опасный.

Прыгает в центр паутины.

От подобных снов хотелось блевать. Хотелось повесить режиссера и сценариста, разбить камеру, взорвать к чертям долбаный кинотеатр. Запретить фильм в прокате.

Бесплатный сыр? — в мышеловке. Бесплатные блокбастеры? — там же!

Сны редко повторялись. Неизменным оставалось одно: злодей, Галка, паутина. Смерть. И еще — быстрый, хищный и опасный Хесус. Когда облик впервые пробудился, вырвался наружу — Андрей, пустырь, гопники — стало легче. Кинотеатр постепенно опустел, блокбастеры не крутили, и ветер лениво трепал уголки линялых афиш.

Порой Хесус вскакивал ночью и долго не мог заснуть. Он прижимался лбом к холодному стеклу, смотрел на ночной город и считал огоньки в окнах. Это успокаивало. Кто-то не спал вместе с ним, и Хесус был благодарен людям за эту поддержку.

Хесус не помнил, что ему снилось. Не знал и не желал знать.

Но часы тикали, и оно приближалось с каждым днём, неумолимое и неотвратимое, как прыжок в центр раскалённой добела паутины.

Прошлое будущее.

6. Пацаны

Свет у Галки не горел. Потоптавшись у подъезда, Хесус побрёл назад, не понимая — на что, собственно, надеялся. Если б горел, то что? Нормальные люди ночью в гости не заявляются. Кроме того, надо хорошенько обдумать, как преподнести своё, хм... возвращение. Врать не хотелось, правду он не знал, догадки и бредовые видения не в счёт. Единственное, что отчётливо врезалось в память: луна в облаках, бледное сияние заливает поляну, пахнет хвоей. Он шёл из леса... Нет уж, грёбаный лабиринт упоминать вообще не стоит. Без него тошно. А-а, чего голову ломать! Утром, на свежую голову чего-нибудь да придумает. Завтра, всё завтра, роскошный букет, объяснения и... А поверит ли Галка? Или лучше честно признаться? Так он сам ни черта не понимает. Мало того, не понимает даже старлей Иванов.

В соседнем дворе Хесус свернул к гаражам, где после уроков зависали школьники. Отсюда, через дыру в заборе срезать наискось — там и родной дом; ноги вели знакомым маршрутом, которым он не раз провожал Галку. За гаражами было пусто, на самодельной лавочке — пара досок, брошенных поверх чурбаков, — лежала коробка, замотанная скотчем, в ней кто-то скулил и возился.

Неделей раньше Хесус прошёл бы мимо — не его дело. Сейчас вдруг оказалось, что его. Поддев скотч ногтем, он вскрыл коробку и достал трёх полуслепых дрожащих кутят. Щенки тыкались носом в ладонь, тихо попискивая.

— Вас мне еще не хватало.

Хесус присел на лавку. Ноги гудели, он только сейчас осознал, что отшагал без отдыха десятка два километров. Тёплые, мягкие щенки копошились на коленях, вызывая неведомые ему родительские чувства. Хотелось укрыть, обогреть, защитить — позаботиться, не дать в обиду. У них с братом никогда не было питомцев — мать запрещала. Теперь-то не запретит, но... Морока же, да и не умеет он с животными обращаться. Пристроить бы куда. Ухватив коробку одной рукой, с портфелем в другой, вернулся на тротуар. Не в дыру же лезть с новым приобретением, корячиться.

Он представил, как заходит к Иванову, ставит коробку в угол и говорит: у тебя молоко есть? а пипетка? Не я один жрать хочу. У старлея, поди, глаза на лоб полезут. Кстати, рыжий кутёнок забавный, может, себе оставить? Ну, или Галке подарить, она животных любит.

Иванова щенками, конечно, не пронять — пожмёт плечами, да и всё. Непрошибаемый. Хесус вспомнил, как после первых сборов едва доковылял до подъезда и рухнул на лавку. Как сдуру угрожал старлею, а Иванов лишь посмеивался. Оклемался только к вечеру следующего дня, и то сразу свалился с "простудой". Перелицовка далась тяжело, отняв последние силы, — неудивительно, что Хесус заболел. Это походило на грипп, и хорошо, что походило, меньше вопросов. Никто пока не догадывался, что прежнего Игоря уже нет, и никогда не будет. Ни мать, ни брат, ни Галка. Хотя Галка, кажется, подозревала, а скорее, чувствовала неладное. Хесус тянул с признанием, прекрасно понимая: дорога назад отрезана, выбор сделан, а правильный или нет — уже не важно.

Когда Хесус вернулся с больничного, в школе всё было по-прежнему: Мымра прогнала дежурную телегу про лоботрясов, отличник Кузьмин зажал списать домашку и словил привычный подзатыльник, а географичка влепила трояк вместо неуда, за старания — Хесус худо-бедно выучил параграф, но толком ответить не смог.

На первой большой перемене Хесус пошёл к пацанам. О встрече не договаривались, но он знал, где искать, и не ошибся. Ветер намёл за теплицей первые кучки сухих листьев, среди проплешин в траве виднелись бычки, фантики от жвачки и шоколадных батончиков, алюминиевые банки. Хесус кивнул стоявшим поодаль старшеклассникам и направился к Радику и Димону, те дулись в карты на обшарпанных ступеньках. С их последней встречи прошло чуть больше недели, а казалось, год. Ну, полгода. Месяц точно.

— Привет, — протянул руку.

— Привет-привет, — откликнулись оба.

— Сильно не жми, — предупредил Радик. — Знаю я вас.

— Выздоровел? Молоток. — Димон расплылся в улыбке. — Как сам?

— Спасибо, хреново.

Активатор по словам Иванова чего-то там угнетал или возбуждал, но избирательно, подавляя... э-э... Убей, не вспомнишь. Хесус неделю отлёживался дома, ему нездоровилось.

Радик скорчил грустную рожу, мол, извини. Димон вытряхнул из пачки сигарету, подал вместе с зажигалкой:

— Американские, вчера подогнали. Зацени.

— Я бросил.

— С чего бы?

— Человек один посоветовал.

— Человек? — фыркнул Радик. — Ладно, держи жвачку. От жвачки не откажешься? Звать-то тебя щас как?

— Хесус.

Димон с Радиком переглянулись и хотели было заржать, но вовремя опомнились.

— Hola, muchacho! — проявил познания в испанском Димон.

— Блин, ваще! — Радик хлопнул себя по коленям. — Откуда вы это берёте, выдумщики?

Хесус наклонился, подняв мятую жестянку из-под колы. Демонстративно, одной рукой сплющил в комок, будто лист фольги; зашвырнул на крышу теплицы. Жестянка звякнула о стекло и с противным дребезгом скатилась с другой стороны.

— Оттуда. Не мы, не берём. Еще вопросы?

— Можно тебя Игорем называть, пока не привыкнем?

— Можно, — разрешил Хесус. — Сегодня. Привыкайте быстрее.

— Бли-и-ин, я фигею, — не мог угомониться Радик. — Почему "Хесус"? Есть же нормальные... — щёлкнул пальцами.

— Закрыли тему, — оборвал Хесус. — К Лёхе-Рамзесу привыкли, не смущает? И ко мне привыкнете.

— О'кей, — согласился Радик. — Ты вообще как? В порядке?

— Почти.

— С обликом чё? — Димона разбирало любопытство: хлебом не корми, дай поглазеть. — Страшный?

— Да хэзэ, не проявился еще. Сказали, ждать.

— Чё ждать-то? — Радик вскочил, сверкнув стеклянным глазом. — Спонтанной активации? На хрен, ты ее месяц прождёшь. Димон, поможем товарищу?

— Чем поможете? — удивился Хесус.

— Андрей на парах? Погнали в универ, найдем засранцев, кто на брата твоего наехал. Проведём воспитательную беседу.

— Ага. — Димон сунул колоду карт в карман джинсовки. — Пусть обдрищутся, черти.

— Прямо сейчас?

— Нет, блин, криво потом.

До остановки за углом шли молча. Хесус явно не ожидал такого поворота; не то чтобы он не хотел прижучить потерявшую берега гопоту, но... сомневался. Заняв в полупустом автобусе козырные задние места, пацаны достали карты и принялись играть в очко на щелбаны. Впрочем, занятие им быстро надоело, точнее Димону, который чаще подставлял лоб. Хесус водил пальцем по грязному стеклу, рисуя корявые рожицы. Ёрзал, сопел, крутил пуговицу. По вторникам и средам у брата занятия в корпусе "Б", ехать недалеко. Допустим, гопники найдутся. Что дальше? Беспокойство нарастало: тук-тук, молоточки в ушах, бум-бум, сердце в груди. Как происходит активация облика? Что за тварь из него полезет, что станет делать? Если убьёт кого-то, изувечит? Или даже сожрёт?! Радик с Димоном беззаботно трепались о футболе.

Ощущение дежа вю накрыло с головой: тарахтящий автобус, тряска, неистребимый запах в салоне, пацаны как ни в чём не бывало обсуждают вчерашнюю тренировку. Его мандраж бьёт, а им хоть бы хны. Жизнь будто отмотали назад, до сцены с автобусом и нажали кнопку "старт". Опять двадцать пять. Снова он прогуливает уроки, снова его взяли и потащили неведомо куда. Нет уж, убивать и калечить он не подписывался, ни гопников, ни обычных людей. Может, ну его к чёрту? Следующая остановка Строителей, квакнуло в динамиках. Хесус поднялся, держась за поручень.

— Опоздать боишься? — усмехнулся Димон. — Сядь. На перекрёстке светофор долгий.

— Да пусть стоит, — сказал Радик. — Отстань от него.

Автобус действительно застрял на перекрёстке, время тянулось как в дурном сне, от духоты кружилась голова. Хотелось убрать руку с липкого поручня и поскорее выйти на свежий воздух. Красный запрещающий свет горел, и горел, и горел, не думая меняться; по пешеходному переходу лениво текла толпа. Пацаны, забыв о футболе, спорили — вон та, рыжая, у светофора сестра Рамзеса или просто похожа? Хесус глядел на их спокойные лица, нервничая всё больше, и наконец взорвался:

— Мы на разборки едем или что?!

— Расслабься. Какие разборки? За Андрея поясним, припугнём малёхо, чтоб не борзели, ну и денег стрясём — за косяк.

— Тебе, Димон, последние мозги на тренировке отшибло? Напугает он ежа голой жопой, облика-то еще нет.

— Будет, — хихикнул Радик. — Еще как будет, сам увидишь.

— По-человечески сказать нельзя?

— Не-а, ты ж не человек. — Оба громко рассмеялись.

— Дебилы.

Хесус отвернулся, достал телефон. Пальцы дрожали; тыча мимо кнопок, кое-как пролистнул контакты — брату он звонил редко.

— Привет, Андрей. У тебя перерыв скоро? Отлично. Спускайся к главному входу, дело есть.

Искать чуваков, которые поставили брата на счётчик, не пришлось — сами нашлись. На ловца и зверь бежит, глубокомысленно изрёк Димон, ща мы их размотаем. Андрей мялся возле памятника Ломоносову во дворе университета, к нему быстрым шагом направлялась троица старшекурсников. Хесус с пацанами подоспел вовремя.

Андрея пока не били, да и зачем — во дворе, у памятника? — просто грузили базаром. Пацаны ускорили шаг. Радик аккуратно оттёр плечом одного из кодлы, как бы невзначай толкнул второго, наступил на ногу третьему.

— Здорова, Дюха, чё за типы?

Повернулся, рожа кирпичом, кулаки наготове. Этак свысока процедил:

— Вы кто, пацанчики? Чё к дружбану докопались?

Димон с Игорем встали по бокам, Андрей юркнул к ним за спину.

Троица, слегка оторопев, переглянулась — наглость наезда впечатляла. Однако проучить за подобную дерзость, сходу отбуцкав забуревшую школоту, казалось не самым умным поступком, да и силы были примерно равны. Глупо прыгать в отмах, не прояснив ситуацию. Подставляться — еще глупее. Крепкий, с ручищами как у гориллы парень хмуро прищурился:

— Сами-то кто? Зарамсить собрались?

— Мы-то? — фыркнул Димон. — Узнаешь, в штаны навалишь.

— Ну, давай отойдем, перетрём за жизнь, — предложил стриженный под ноль толстяк. — Посмотрим, кто навалит. Этот лох нам бабки должен, много бабок.

— С фига ли? Обоснуй за долг.

— С лохов спрашивай. Зихернул по-крупному, теперь отмазки лепит. Пропетлять надумал, чучело. Вы впрячься решили? Давайте так — башляете за него, и разбежались, ноу проблем. Или хотите люлей выхватить?

Растянув в улыбке пухлые губы, толстяк внимательно изучал незваных гостей, его спутники молчали. Похоже, толстяк был главным. Димон выразительно посмотрел на Радика, а Радик на Игоря — тот морщил лоб, щёки горели, губы дёргались. Толстяк тоже задержал взгляд на Игоре, хмыкнул, картинно повёл носом:

— Обделался, что ли? Или припадочный?

— За базаром следи! — вспылил Хесус. Он мелко тряс головой и будто пытался вылезти из собственного тела, да что-то не пускало.

— Психа на стрелку взяли, — реготнул крепыш. — Не боись, шкет, больно бить не станем.

Толстяк, потеряв интерес к салаге, обратился к старшим:

— С какого района, щеглы? При делах? Под кем бегаете?

Хесус выметнулся вперёд, чуть не налетев на чернявого парнишку, самого молчаливого из троицы.

— Ни под кем, жиртрест. Я в банде.

— А я в кино снимаюсь, — развеселился толстяк. — По субботам. Лови плюшку, бандит.

Ударил. Не кулаком — ладонью, как бабу.

Мир словно онемел, став плоской картинкой на экране с осями абсцисс и ординат. Исчезли звуки и запахи, ветер, солнечные блики, противная сухость во рту. С шелестом развернулась сцена: двор университета, памятник, тополя вдоль забора. Камера отъехала назад, показывая Хесуса, Андрея, пацанов и мерзких ублюдков, посмевших поднять...

Картинка двоилась. На одной Хесус перехватил руку толстяка за предплечье и, зажав, как в тисках, выворачивает из сустава. Толстяк визжит резаной свиньёй: рот распялен, из глаз брызжут слёзы. Его кореша суетятся, мешая друг другу. Хесус спокоен и сосредоточен, он знает, что делать, и делает. Наказывает — без гнева, без эмоций. Радик и Димон виснут на нём шавками на медведе, пытаясь оттащить от впавшей в панику жертвы.

На другой картинке... бесновалась тварь — шипы, лезвия, крючья; зазубренные клешни, хитин панциря, клыки и когти. Толстяк с корешами, оцепенев, пялится на монстра: в глазах ужас, лицо исказили спазмы. Радик что-то кричит, загораживая твари дорогу. Димон пинками разгоняет ублюдков: пшли вон, кретины! Оба орут вразнобой.

Лёгкий, едва заметный укол боли между лопаток. Тварь с рыком оборачивается, перед ней... — перед ним, Хесусом! — серое лицо брата. Андрей замахивается, целясь увесистым камнем...

В голове щёлкнуло, прояснилось, и сцена свернулась, изгоняя кошмар прочь, в запределье. Мир понемногу оживал, в него врывались звуки:

— Хватит! Перестань!

— Идиоты, не трогайте его!

— Новенький! Порвёт на британский флаг!