| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Это повторялось вновь, и вновь, так до бесконечности, пока, там на её грани, Рубеж не падёт.
Небеса никогда не откажутся от идеи сделать этот Мир опять идеальным, стереть с его лица грязь.
Аверс.
Когда попытки пробить Рубеж силой не увенчались успехом, за дело взялись учёные.
Они вычисляли, строили, пробовали.
Потом корректировали вычисления, вновь пробовали.
Это будет повторяться вновь, пока не удастся прорваться Рубеж.
Человек никогда не откажется от идеи заглянуть за границы дозволенного, даже если там, за той границей смерть.
Особенно, если там смерть.
Ребро.
Пусть монета кружится.
Пусть.
Пока она кружится кто-то другой, может, сделает выбор какая из её сторон лучше.
Тёмный мир. Год 121 после Падения Небес.
Неба не видно вместо него камень.
Свет, тусклый, болезненный, исходит от фосфоресцирующего мха, чьи проплешины слишком похожи на очертания тела человека, чтобы не понять на чём он растёт.
— Проиграл — слегка шевельнулись губы мужчины, но звук так и не родился.
Он пробует пошевелить пальцами.
Работают.
— Проиграл — и вновь голос не разрушил тишину.
Глупая, беспричинная улыбка начала расползаться по его лицу.
Пересохшие губы лопнули.
Он облизнул губы, слизывая кровь.
Вкус меди во рту.
Он сбился со счёта сколько раз проигрывал.
И всё же с каждым поражением он становился на шаг ближе к тому, что звал своей целью.
Великий Пустой оставил ему, Палачу, ставшему Душегубом, силу.
И дар этот был столько велик, сколь и ничтожен.
Сила без цели губительна. И не только для окружающих, но и для самой себя, поэтому, отринув саму суть вложенного в него Великим Пустым, Палач, терпел поражение за поражением, позволяя отсекать от себя всё больше.
Бой с Легион был хорош это стоит признать, но не сдерживай он себя шансов у неё не было бы.
— Проиграл наконец прозвучал в тишине голос Душегуба, — Проиграл ли?
Он был именно там, где должен был быть.
И при этом был именно тем, кем должен был быть.
Поражения, боль утраты частички силы, самого себя, — Душегуб верил, что им удалось сформировать из него существо, ценящее жизнь и понимающее слабость.
Он пришёл в мир, принадлежащий с самого своего рождения Тёмным богам, чтобы доказать дело не в том, что было у тебя изначально, дело в том, чего ты сам смог добиться.
— И чего им не спится на шёлковых простынях? Чего лезут, что-то кому-то доказать пытаются? Брали б пример со свинок в загоне спали б, жрали, да ждали, когда заявится гоблин какой и на шашлык их утащит. сказал бы Пройдоха, доведись узнать ему о терзаниях Душегуба.
Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 119 год до Падения Небес.
Тот, кого ещё не никто не назвал Великим Пустым, смотрел на металлическую конструкцию та ржавела под его беспощадным взглядом, но винить её в том нельзя было, ведь и камень не мог выдержать того взгляда, крошась, рассыпаясь песком.
Ребро.
Костерок.
Пятнышко в окружающей Пустоте.
Фигура у того костра.
Бродяга.
Сидит, наигрывает что-то на старой, расстроенной лютне.
Мелодия виляет, спотыкается, как будто играющий пытается вспомнить забытое давно. Пытается да всё никак не может вспомнить.
На ярмарке за подобную игру и побить могли бы иного музыканта.
Иного б и побили.
Этого нет.
Бродяга как будто бы вспоминает верную последовательность аккордов, повторяя её раз за разом, но из этого всё равно не выходит музыки, и он пробует крутить колки.
Не в них дело если знать и уметь играть тому и расстроенный, потёртый столетиями странствий инструмент не помеха.
В Пустоте, там, где Пространство и Время являются единым целым и не совсем тем, чем их когда-то считал сам Бродяга, а остальные обитатели Лоскутного Мира и продолжают считать до сих пор там горят любопытные глаза Девочки ей интересно, кто ж это заявился к ней в гости, что это за Бродяга такой, не обидит ли там видны глаза Девушки она верит, что, возможно, этого Бродягу она и ждала всё это время, но может ведь быть и как раз наоборот он тот, кто всё разрушит там уставший взгляд Женщины она понимает, что ничего хорошего от этого Бродяги ждать не стоит, но не спешит уходить, ведь всё ещё на что-то надеется.
— Кто такой? Чего припёрся? выходит к костерку Старуха.
Бродяга виновато улыбается самой невинной из своих улыбок зная, что такие вот старушки просто без ума от его улыбок. Особенно от этой.
— Чего лыбишься? не унимается Старуха, прикидывая, как побыстрее костерок затоптать. Кто такой спрашиваю? Чего сюда припёрся?
— Присаживайся, раз уж пришла. проигнорировав её вопросы, Бродяга отложил в сторону лютню и ловким движением снял с костерка небольшой котелок. Кушать будем — в компании оно куда вкуснее выходит.
Из его рюкзака как по мановению волшебной палочки появилась небольшая плошка, которая быстро наполнились кашей с поистине царскими кусками жирного мяса. Сверху легли небольшой кусочек ржаного хлеба и вилка, которая, казалось, повидала сражений побольше иного меча из старинных легенд.
— Да кто это есть будет? попыталась возразить Старуха, но упёршуюся в живот плошку взяла.
Она что-то там ещё пробовала возмущенно бормотать, но видя, что Бродягу куда больше интересует содержимое котелка, чем то бормотание, сперва потыкала содержимое своей плошки вилкой, а потом даже решилась попробовать.
— Драконятина. ни к кому особо не обращаясь, проглотив очередной кусок вдруг выдал Бродяга.
— Жирновата и уж больно перчёная. выдала своё мнение Женщина, что трапезничала рядом.
— И потомить можно было ещё с полчасика, но я был слишком голоден, чтобы ждать.
— Все проблемы от спешки.
С последней фразой Женщины Бродяга был не то чтобы согласен, но перечить ей с набитым ртом посчитал ниже своего достоинства.
— А как тебя зовут? спросила Девушка, она, не съев и половины содержимого плошки, отложила её в сторону решила, видимо, что разговор куда важнее еды.
— По-разному. пожал он плечами. Сам же я предпочитаю называться Бродягой.
— Больше на прозвище похоже.
— Оно и есть. По имени давно никто не называл, вот и забылось имя. Бывает.
— А что за песню ты играл?
От того, что его мытарства посчитали песней, Бродяга даже улыбнулся, хмыкнув в ответ:
— Старая песня, ты её не знаешь, но, если понравилась, — я тебе её сыграю, когда смогу вспомнить.
— Понравилась. кивнула Девочка.
Бродяга некоторое время смотрел на ребёнка, потом полез в рюкзак и достал оттуда яблоко. Размером чуть ли не в половину головы малютки.
— На вот, мелкая. Яблоко. протянул он фрукт. А плошку отдай сам кашу доем.
Наблюдая за тем, как девочка, скорее облизывала яблоко, чем кусала уж очень был велик фрукт для неё Бродяга прикончил остатки каши в плошке и хотел было вернуться к содержимому котелка, да достал из-за голенища сапога нож. Отёр его о штанину, что не прибавило ножу чистоты, и разрезал яблоко на мелкие дольки, с которыми Девочка уже могла управиться.
— Вкусно, мелкая? доев, поинтересовался Бродяга.
— Вкусно. то ли мурлыкнула то ли кивнула Девочка.
— И хорошо, что вкусно. согласился он в ответ.
Хотел добавить, что постарается, чтобы в будущем всегда было также вкусно, но не стал слишком много прожитых жизней осталось у него за спиной, слишком часто в тех жизнях эти слова звучали Девочка была достойна слов лучших, чем способны изречь его уста, поэтому Бродяга отложил котелок и вновь взял в руки лютню.
Тёмный мир. Нослобод. Год 2001 после Падения Небес.
Мысль о несправедливости, лежащей в основе Федерации, не выходила из головы с тех самых пор, как Микола, ещё ребёнком наблюдал за тем, как комиссары забирали его мать, отважившуюся спасти голодающих детей, кормя их мясом, срезанным с трупов.
Мысль эта в пытливом уме мальчика трансформировалась в талант особого рода, в талант повара, равного которому ещё не рождалось.
И упреждая возмущённые возгласы читателей, напомню, — ингредиентами его блюд становились лишь прогнившие представители самопровозглашённой элиты Федерации, забывшие свои корни — Ивар Лонгроуд, автор статьи, один из слишком многих журналистов, позволявших себе писать подобное, сидел в допросной напротив маньяка-каннибала Миколы Залежного, прозываемого Гурманом.
Дряблый, сгорбленный Ивар, с трубками, идущими от его левой руки к небольшому кейсу на колесиках, в котором, как многие знакомые с ним знали, находились искусственные печень и почки, фильтровавшие кровь, разительно отличался от холенного Миколы, сумевшего даже после силового захвата, в допросной, ожидая перевозки в краевой центр, сохранять воистину аристократический вид.
— Отдаю должное идея со статьёй оказалась оригинальной. Читая её мне прям захотелось отведать автора. улыбнулся Гурман, демонстрируя свои идеально ровные, прямо жемчужные, зубы. С захватом, правда, оплошали. Пятерых потеряли или больше?
— Ни одного.
Гурман, услышав ответ, даже на секунду замер.
Спрашивать, как так вышло, ведь он был уверен, что пятерых точно убил, он не стал это было ниже его достоинства.
— Поздравил бы тебя с успехом, но вынужден огорчить поймав меня, ты подписал смертный приговор и себе, и тем, кто участвовал в операции поэтому не важно умерли они тогда или умрут уже вскоре.
Ивар был в курсе того, что у таланта Гурмана имелись почитатели из высших кругов власти, которые и помогали тому скрываться всё это время всё ради удовлетворения их извращённых фантазий.
Ивар был в курсе, поэтому сегодня на дежурстве в участке оказались лишь сотрудники, уличённые им в разного рода нарушениях и преступлениях против Федерации. Таких было немного. Всего трое, но они всё же были.
— Потянуло на откровенности?.. улыбнулся Ивар, демонстрируя свои кривые, острые зубы, которым явно было тесно в его маленьком рту. Тогда может расскажешь, почему так полюбились тебе именно представители высших чинов Федерации? Ты ведь не адепт Тёмных Богов, не жаждешь свержения власти? Так почему именно они?
— Это же очевидно они вкуснее! глупость вопроса даже заставила Гурмана фыркнуть.
— Что вкуснее это понятно. Но почему они вкуснее?
Гурман фыркнул ещё раз, на этот раз не удостоив собеседника ответом.
— По мне, вкуснее они потому, как порча Тёмных Богов не тронула их тела. высказал своё мнение Ивар и, услышав какую-то возню снаружи допросной, начал вытаскивать катетеры, что соединяли его с кейсом, в котором размещались фильтрующие кровь органы.
— Да что такой как ты может об этом знать?..
Но как раз такой, как Ивар Лонгроуд, числящийся в отделе внутреннего контроля под позывным Ненасытная Утроба, знал куда больше Гурмана.
Ивар Лонгроуд, перенявший по праву рождения от своих родителей дары самого Отца Неизменности, Второго из Тёмных Богов, но избравший дорогу служения людям, не богам, знал о вкусе живых существ куда больше Гурмана просто потому что за годы своей жизни он съел их куда больше.
Под звуки боя, что происходил за дверью, дряблая кожа начала натягиваться, давая место жгутам мышц, в раздающейся в стороны челюсти вновь было место всем зубам искусственные почки и печень, размещённые в кейсе, перестали фильтровать кровь и эксперт внутреннего контроля возвращал свой привычный вид.
— Вынужден огорчить, — передразнивая Гурмана, который, вмиг распрощавшись со всем своим лоском, истошно орал, звал на помощь людей своего покровителя, произнёс Ненасытная Утроба, — попавшись, ты подписал смертный приговор и себе, и тем, кто пришёл тебя спасать, и даже тем, кто стоит за всеми вами.
Пройхода в похожей ситуации сказал своему другу-орку: Если я гоблин, значит, по-твоему не способен на что-то хорошее? Вот обижусь и не станет у тебя самого верного друга, что делать будешь?
Правда, хитрый гоблин, ещё не оказался в похожей ситуации.
Хитрый гоблин даже ещё не успел родиться, когда Ненасытная Утроба, вкусив плоти наёмников, взял след, пройдя по которому избавит Федерацию от клики людей, пусть не служащих Тёмных Богам, но озабоченным удовлетворением собственных извращённых фантазий больше, чем благополучием сограждан.
Легенда. Эпоха после Сожжения Библиотеки. 118 год до Падения Небес.
Великий Пустой, приняв своё имя, крутил пальцами монету.
Одну, последнюю.
Остальные отброшены.
Возможно, напрасно, но выбор сделан и менять что-то уже поздно осталось лишь следовать ему.
Ребро.
Темнота, которая в Пустоте не есть лишь отсутствие света, терзаемая пляшущим всполохами огня.
Существо протягивает руку и из вязкой темноты достаёт сучковатое полено, которое подбрасывает в костёр, затем ещё одно и ещё одно, заставляя тот разгораться всё сильнее, а темноту отступать всё дальше, пока наконец не становится хорошо различимо второе существо, сидящее у костра.
— Человек, наверное, стоило бы отдать должное твоему упорству ты опять сумел из всей безграничности Пустоты найти именно меня, но ты уже успел меня утомить.
— Я искал, и я нашёл. ответил тот, кого назвали Человеком.
— Чтобы в который раз я пообещал тебе, при сотворении Десницы убить тебя, Человек, не дав произойти всем тем трагедиями, которые раз за разом приводят тебя ко мне.
— Убей меня. Убей до того, как я успел сотворить всё то, что сотворил. Убей меня, Великий Пустой, убей меня, и пусть тут в Пустоте останутся все мои грехи, но там, в Лоскутном Мире, пусть их не будет, как не будет там и меня, что их сотворит.
— Я убил тебя, Человек, убил, но ты выжил и продолжаешь приходить ко мне раз за разом. Приходить и просить всё о том же.
Фронтир. Перекрёсток 61 и 49. Год 521 после Падения Небес.
Место оказалось на удивление оживлённым к Буревестнику уже раз десять подходили какие-то странные люди, говорившие на каком-то странном, примитивном языке, и совавшие ему свои странные музыкальные инструменты. Подходили и уходили ни с чем не ради них Буревестник пришёл на этот перекресток.
Он ждал дилижанс.
Если верить слухам тот останавливался на этом перекрестке регулярно.
Регулярно во Фронтире могло значить что угодно от каждой ночи до одного раза за всё существование Лоскутного Мира. И всё же такой расклад давал больше шансов успешно попасть в Тёмным мир, чем поиски Трона Истины или самоубийственные попытки, преодолев Фронтир, пересечь Пустоту.
Заметив очередного просителя темнокожего паренька, совсем мальчишку Буревестник хотел было отвернуться от него и, как в прошлые разы, просто игнорировать человека до тех пор, пока тот не уйдёт, но что-то его остановило.
Он был первым, кто пришёл на этот перекрёсток пришёл и получил то, зачем пришёл. вдруг понял Буревестник, и рука его сама собой протянулась, беря странный инструмент.
Нечто вроде лютни, только грубее и примитивнее. Грубее и примитивнее даже по меркам людских музыкальных инструментов. Струн всего шесть Буревестник не смог вспомнить ни одного гимна своего народа, который можно было бы сыграть с таким количеством струн. Сами струны из метала это вообще казалось какой-то глупостью. Метал мёртв, его звук пусть и громок, но в нём нет жизни, нет души.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
