Мандаринка на Новый Год

Но больше всего его потрясло даже не то, что он оказался у Любы и в самом деле первым. И не то, как у них крайне неудачно все вышло. А то, что она... она! потом перед ним извинилась. После того, как он ей причинил, судя по всему, довольно сильную боль, гордая красавица Люба Соловьева извинилась перед ним! Ник отвернулся от окна и привалился спиной к стеклу. Черт, кажется, он ее совсем не знает. Не могла та Люба, которую он знал, все это сделать. Идеальная красавица Любаша Соловьева, которую он знал — она должна иметь кучу парней, на любой вкус, на каждый день недели. И даже если бы она ждала с вступлением в половую жизнь до... а сколько Любке, кстати? на год младше его, значит, двадцать пять — так вот, и в этом случае его она бы никогда не выбрала, не обратила бы внимания на него ни за что. И даже если бы все это невозможное случилось, то, после того, что он с ней сделал...

Тут Ник поморщился, вспоминая ее слезы. Поежился. Это было чертовски неприятное воспоминание. Именно оно, скорее всего, и было занозой, что не давала забыть. Если быть совсем честным с собой, то он должен был остановиться. Должен был это сделать, когда она попросила. Но в тот момент он уже ни хрена не слышал и не соображал. Завелся просто как мальчишка шестнадцатилетний. Правда, у него в последние пару месяцев как-то не складывалось с сексом — но это даже для него было слабеньким оправданием, а уж для Любы... А Любе никаких оправданий не потребовалось. По какой-то непонятной причине она, вместо того, чтобы вспылить, наорать на него, как он подсознательно ожидал, взяла ответственность за эту ситуацию на себя. Извинилась перед ним! Перед тем, кто сделал ей очень больно, пусть и ненамеренно. Это была какая-то другая, совершенно незнакомая ему девушка. И перед этой девушкой он испытывал странное, непонятное, не дававшее ему покоя чувство вины. Он просто не мог забыть произошедшее новогодней ночью.

Не дав себе времени передумать, он достал из кармана телефон. После такого взрослые люди не делают вид, что ничего не произошло. Это несерьезно. Он ей позвонит. И... и скажет что-нибудь. Или спросит. Или... Длинные гудки прервались нежным голосом.

— Да?

_________

В окно светило яркое январское солнце, и Люба встала, чтобы задернуть жалюзи — монитор страшно бликовал. Таким служебным рвением можно было бы гордиться — прийти в новогодние праздники на работу. Обманывать себя Люба не имела желания: за ее приходом в редакцию стояло что угодно, но только не карьерные устремления. Просто хотелось чем-то занять голову. И иметь хоть какой-то легальный повод послать Марка на фиг, сославшись на занятость.

В итоге на экране был открыт текст, в который она никак не могла вникнуть. Понапишут молодые талантливые авторы всякого бреда, а ей читай! За рабочий стол возвращаться не хотелось. Люба взяла лейку и методично полила все цветы на подоконнике и тумбочке — Светлана Васильевна будет ей благодарна.

— Боже мой, кто это на работу в праздники пришел! — Люба резко обернулась. В дверях стоял Виталий Федорович Кольчевский, заведующий редакцией. Неизменный пиджак в клетку, зачесанные назад в артистическом, как ему казалось, беспорядке редеющие волосы. Но Люба, несмотря на то, что в редакции неизменно подшучивали над внешностью шефа, не позволяла себе недооценивать Виталия Федоровича. Мама советовала, да и сама не дурочка. Начальник был себе на уме и очень, очень проницателен.

— С наступившим, Виталий Федорович!

— И вас, Любовь Станиславовна, с праздником, — церемонно ответил шеф. Улыбнулся. — Любушка, я чувствую себя настоящим тираном — самая красивая девушка в моей редакции работает во время праздников.... Тебе что, заняться нечем?

— Как раз есть чем, — она кивнула в сторону своего стола.

— Нет, я точно тиран! — ухмыльнулся Кольчевский. — Ну, пойдем, хоть кофе тебя угощу — за усердие.

Повода отказываться не было, да и кофе хотелось. И с умным человеком поговорить — чем не повод не думать о всяком... неприятном.

— Как Новый год встретила, красавица? — Виталий Федорович подвинул ей шоколад.

Люба отхлебнула кофе. У шефа отличная кофеварка в кабинете и всегда пахнет свежесваренным кофе.

— Чего молчишь и загадочно улыбаешься?

— Кофе очень вкусный, — дипломатично оправдала Люба свое молчание. Опять же, если она честно ответит на поставленный вопрос, начальство рискует поперхнуться кофе. Поэтому пришлось ответить уклончиво: — Как Новый год встретила? Необычно. И... познавательно.

Кольчевский ее все равно раскусил. Словно смог как-то догадаться.

— Однако... Кому-то повезло, — шеф мягко рассмеялся. — Ох, Люба, Люба, сколько сердец разбила, признавайся?

— Ни одного, — она невинно распахнула глаза. — Я человек мирный.

Ее телефон разразился гитарными переборами в исполнении неизвестного испанского виртуоза.

— Вот и еще одна жертва "мирного человека", — усмехнулся Виталий Федорович.

— Спасибо за кофе, — Люба улыбнулась, вставая с места. — Не буду больше вам надоедать.

Только за дверью кабинета она посмотрела на экран. Марку отвечать не хотелось. Это странно, очень странно, но она почему-то ждала все эти дни звонка от другого человека. Но он так и не позвонил. Впрочем, о чем она вообще думает?! Мавр сделал свое дело, мавр может не звонить. Забыть. Забыть. Зато самое главное сделано. Только вот чувства удовлетворения это не принесло.

Телефон зазвонил снова. Марк не отстанет. Да и нельзя же от него постоянно бегать?

— Да?

— Солнышко, ты еще не наработалась? Давай, в кино сегодня сходим? Твой любимый Нолан.

— Хорошо, — прикрыв глаза. — Давай.

— Заеду за билетами и через час примерно буду у тебя перед офисом. Буду развлекать мою сладкую девочку.

— Хорошо, — повторяет она. Почему ее даже от голоса Марка тошнит? А при мысли, что она должна будет теперь с ним проделывать то же самое что с Ником... Вот, она все-таки произнесла его имя, хотя бы мысленно! А ведь обещала себе! Но, с другой стороны, не может же она все время игнорировать его существование, учитывая, что они дружат семьей с Самойловыми. Да и, вроде бы, ничего страшного и необратимого не произошло. Ну, подумаешь, переспала с другом детства. Никто от этого не умер. Только вот она никак не могла, несмотря на все свое приличное литературное образование, дать хоть какую-то оценку тому, что произошло.

Было стыдно, ужасно стыдно за свою истерику. А еще она ждала от него хоть какой-то реакции. Непонятно с чего, но упрямо ждала хоть чего-то. Звонка, например. Ждала и боялась. Не позвонил. И ко всему прочему, она теперь точно знала, что секс ей не нравится. Те, кто говорил, что это приятно — врут. Или это просто не для нее. Или... слишком много "или"!

________

— Опять? Марк, я терпеть не могу эти места для поцелуев!

— Отличный VIP-диван. Киса, ну, не злись.

Отличный диван, как же! И она отлично знает, что на этом диване будет происходить! Пусть только попробует руки начать распускать. Она не в том настроении.

Ее подозрения подтвердились. Спустя десять минут после начала фильма рука Марка легла ей на бедро. И была так резко убрана, что попыток он больше не предпринимал. Если раньше такие его действия вызывали глухое раздражение, которое она списывала на свою неопытность, то теперь... Теперь его руки на своем теле вызывали почти отвращение. При том, что, когда Колька лапал ее за грудь или попу своими огромными ручищами, это вызывало совсем другие чувства. Странные. Будто он имел на это право — так лапать. Вот какого черта она снова о нем вспомнила?! А, все-таки, наверное, было бы замечательно... если бы он ее только трогал вот так... А все остальное, что было дальше... слишком больно.

_______

Он ей все-таки позвонил. Звероящер сделал свое дело, но звероящер все же позвонил. Она несколько раз вдохнула-выдохнула, прежде чем ответить, чтобы голос звучал ровно. Благо, Марк был занят протиранием стекол на машине, а она неосознанно отошла на несколько шагов в сторону.

— Да?

— Привет.

— Привет.

Он хотел ей что-то сказать, задать какие-то вопросы. Но по телефону так и не мог сказать ничего умного кроме:

— Давай встретимся?

Пауза. Она смотрит, как Марк любовно протирает зеркала на своем "Ниссане".

— Давай.

— Ты где? — он слышит какой-то шум.

— Только что из кинотеатра вышла.

В кино была? Интересно, с кем? Он как-то сразу растерялся.

— Ник, ты тут?

— Угу.

— Через сколько будешь в "Кофе-Хаус" на Профсоюзной?

— Минут через сорок.

— Там и встретимся.

Короткие гудки. Он несколько секунд смотрит на телефон в своей руке. А потом резко стягивает через голову домашнюю футболку.

________

— Марк, у меня дела.

— Какие еще дела? — совершенно искреннее недоумение.

— Мне только что позвонили. Извини, у меня сейчас встреча. Срочная. Так что...

— Что-то серьезное? Неприятности?

Надо же, какой заботливый. Нет, он и в самом деле постоянное демонстрирует заботу и внимание. Но почему-то не оставляло ощущение, что это именно демонстрация, напоказ.

— Нет, никаких неприятностей. Просто одному человеку нужна... моя консультация.

— Кого ты можешь консультировать?!

Она так презрительно выгнула бровь, что Марк тут же спохватился.

— Любонька, извини, я не то имел в виду. Просто... Извини, пожалуйста! Давай, я подвезу. Куда тебе на встречу?

— Тут недалеко, я лучше пешком. До встречи.

От прощального поцелуя она отвернулась, подставив лишь щеку. Она просто не могла сейчас поцеловать Марка в губы.

Глава пятая, в которой Николай Самойлов поступает в несвойственной ему манере, но Любовь Соловьева это не оценивает.

Его она заметила сразу, как он вошел. Трудно не заметить такого здоровенного амбала — сколько в нем росту, интересно? Люба придирчиво разглядывала Ника, пока он сначала осматривал кафе в поисках ее, а потом, увидев, улыбнулся и пошел к ней. Черный пуховик, темно-синие джинсы. Он одет так, как десятки тысяч парней в этом городе. Но все равно выделяется — своим огромным ростом и темно-рыжим ежиком.

— Привет еще раз.

— Привет. Раздевайся, давай, и садись.

Широченные плечи обтягивает обыкновенная темно-зеленая толстовка. Ник Самойлов явно не слишком заморачивается своим внешним видом.

— Ты на машине?

— На метро, — он устраивается за столом, берет в руки меню. — Ты забыла, что ли?

— Ах, да, — усмехается Люба. — У тебя же мотоцикл. Ты же у нас великий мотогонщик.

— Просто гонщик, если верить Варьке, — он возвращает ей усмешку. — В смысле, гоню постоянно — по ее утверждению.

— Чудесные у вас отношения.

— С сестрами всегда так. Ты-то должна понимать.

— Понимаю. Ну что, выбрал? Рекомендую черничный чизкейк — свежий и довольно приличный.

— Не хочу есть, — он откидывается на стуле. — Кофе только выпью.

— Коля! Кто тебя сглазил?! ТЫ не хочешь есть?!

— Угум. Новогодние праздники не прошли даром. Не могу уже есть — надоело.

Она смеется в ответ, он же даже не улыбается. Интересно, сколько мужиков в кофейне пялились на нее? Сколько ему сейчас смертельно завидуют? И — если бы они знали правду...

Подходит официант, чтобы принять заказ, Николая начинают уговаривать попробовать фирменные блинчики с лесными ягодами. А она снова принимается разглядывать его. Подсознательно сравнивает Ника с Марком.

Обыкновенная одежда, ничем не примечательная. Стилягой Ника точно не назовешь. Приехал на метро. И Марк — холеный, со стильной стрижкой, со вкусом одетый, на пижонском "Кашкае". Тут ей почему-то еще странным образом припомнился парфюм Марка, который ей категорически не нравился — слишком сладкий. А от Ника не пахло ничем. Или чем-то... чем-то трудно уловимым. От кожи.

— Уговорили все-таки, — ворчит Ник, и она отвлекается от своих мыслей. Парадоксально, но сравнение вышло все равно не в пользу Марка отчего-то.

Заказ приносят быстро, они успевают переброситься лишь парой фраз — про родителей, погоду. А потом... он же хотел у нее узнать...

— Ты как вообще?

— Вообще — прекрасно, — она демонстративно пожимает плечами. Жест изящный, как и плечи в тонкой, синей с темно-красными цветами, блузке.

— Как... самочувствие?

— Нормально, — еще одно пожимание плечами. — Насморк еще пару недель назад прошел.

— Люб, я не про насморк. Я про другое.

— Про что? — она смотрит ему прямо в глаза, и тут же легкий румянец выступает на щеках. — А, ты про... это. Все... — прокашлявшись, — все в порядке.

— Слушай, я сказать хотел, — он отхлебывает кофе. — Там же произошел разрыв мягких тканей...

— Что? А... ну и... Произошел и произошел! — румянец на щеках становится ярче, она даже отворачивает лицо, демонстрируя опять все ту же идеальную линию скулы и беззащитную натянутость шеи.

— После разрыва... гхм... девственной плевы... там образовалась раневая поверхность. На стенках...

— Ты мне тут лекцию по анатомии читать собрался?!

— Нет. Я к тому, что края разрыва зарубцуются через полторы-две недели. И раньше этого времени не стоит... заниматься сексом. Может наступить повторное кровотечение. И вообще... — он замолкает — выражение лица у собеседницы способствует.

Румянец ее становится совсем ярким — два темно-красных пятна на побледневших щеках. И глаза у нее такие... В жизни не видел у Любы такого выражения в глазах.

— Так, значит... — и голос ее очень тихий, но он отчетливо слышит его почему-то. — Значит, так ты об этом думаешь, да? Что я пришла к тебе тогда за избавлением от... от лишних мягких тканей? А теперь... как только добрый доктор Самойлов помог пациентке Любе Соловьевой — вуаля! Можно пускаться во все тяжкие! Ничего же не мешает! — голос ее стремительно набирает силу, превращаясь из шепота в гневный звон. — Отлично! Я только и ждала от тебя разрешения! Может быть, ты и справку мне напишешь? Что я уже пригодна... к употреблению?! Или что — тебе требуется провести еще одно обследование? Так ты скажи, не стесняйся! Прямо здесь будешь проверять — как зарубцевалось?

— Люба... — он реально ошарашен ее словами, ее тоном. Совсем не это же имел в виду, и, правда, беспокоился. — Ты меня не так поняла. Я же...

— Нет, Самойлов, ты не ящер! Ты... ты... ты придурок! Идиот! Кретин!

Последние слова она уже кричит, не стесняясь. А потом хватает шубку и сумочку — и вот ее уже нет.

Теперь он узнает Любу Соловьеву — ведет себя так, как и положено. Да что он такого сказал?! Все перевернула с ног на голову. Вот и старайся, беспокойся о людях!

Он допивает остывший кофе, блинчики на тарелке тоже выглядят холодными и невкусными. Ник поворачивает голову к стеклянной стене кофейни. Чтобы увидеть, как Люба падает. Поскальзывается прямо напротив того места, где он сидит, где еще недавно сидели они вдвоем. Падает навзничь, взмахнув руками, о ледяной асфальт ударяется сумочка, рассыпая вокруг содержимое. Он вскакивает с места. Люба тоже поднимается — только медленно и на четвереньки. Так же, стоя на четвереньках, начинает собирать рассыпавшееся — насколько ему видно, в основном, это содержимое косметички. Движения у нее торопливые и неловкие, а на повернутой к кафе щеке видна блестящая дорожка. Люба плачет?!