5. Денарий кесаря

Зрители видели только одно: фриз наносит удары, руки варвара действуют так быстро, что их движения невозможно различить отчетливо, слышен звон металла и треск дерева разбиваемого щита; амфитеатр замер в ожидании горестного финала. И в едином порыве вздохнул, когда один из бойцов упал на песок. Но вздох сменился удивлением: упал фриз. Отец, вместо того, чтобы добить поверженного соперника, стоял, подняв вверх щит и меч.

Амфитеатр взревел. В этот момент зрители неотвратимо поняли: этот невысокий римлянин убьет фриза. Если он не сделал это сейчас, только потому, что хочет доставить им удовольствие. У Луция Корнелия Руфа мгновенно появилось двадцать тысяч друзей. В том числе наместник провинции и легат Третьего легиона...

Единственным, кто остался в неведении о предстоящей победе Руфа, был фриз. Он разъярился еще больше, и в исступлении набросился на жалкого римлянина. Он бил щитом и мечом, ожидая, что соперник вот-вот свалится, но тот не падал. Только неуловимо ускользал от ударов, а потом снова упал фриз...

Отец научил меня этому приему. Улучив момент, ты резко приседаешь и цепляешь подъемом стопы лодыжку противника. Рывок вверх — и тот падает навзничь. Враг оглушен, умелому бойцу хватит времени, чтобы перерезать горло поверженного. Это опасный прием. Стоит промедлить, и ты получаешь удар сверху. Но противник Луция Назона даже не видел, куда бить...

Когда фриз упал в третий раз, амфитеатр охватило безумство. Зрители вскочили со своих мест, и в один голос скандируя: "Убей его! Убей его!.." Свалив фриза в четвертый раз, отец оглянулся на Августа.

— Убей! — сказал император.

Из-за рева толпы отец не мог слышать повеление, но догадался. Пятясь, он медленно отступал к трибуне императора, и фриз решил, что враг наконец-то сломлен. Но отец просто исполнял обещание. Когда оба гладиатора встали против трибуны Августа, отец скользнул вниз. В этот раз он не действовал ногой. Гладиаторы сражаются босыми, и отец перерезал фризу ахиллово сухожилие.

Фриз упал и попытался встать, но не смог. Отец, заскочив ему за спину, перерезал второе сухожилие. Теперь фриз мог стоять только на коленях. Он на них встал — с мечом в руках. Отец спокойно перерубил ему пальцы, сжимавшие рукоятку, затем стащил шлем. Фриз молча смотрел на беснующуюся толпу, единодушно желавшую его смерти. Гладиатор просит пощады, поднимая руку. Фриз не поднял.

Отец оглянулся на Августа. Тот сделал знак. Отец схватил фриза за волосы, оттянул его голову назад и ударил мечом сверху вниз, над левой ключицей. Широкий гладиус, войдя в грудь, разрезал сердце фриза, и тот безмолвно упал лицом в песок.

— Так будет с каждым врагом Рима! — крикнул отец, поднимая окровавленный меч.

Восторженный рев толпы был ему ответом.

Отец едва успел снять доспехи и переодеться, как за ним прибежал посыльный. Август не любил пышных пиров, тем более с возлежанием, поэтому гости за столом наместника сидели. Наместник — по правую руку императора, легаты Третьего и Пятого легионов — по левую, дальше располагались какие-то важные сенаторы, но отец на них не смотрел. Когда он вошел в триклиний, Август указал ему на место напротив себя. Побежавшие рабы мгновенно поставили гостю стул без спинки, на стол перед ним — чашу с вином. Все напряженно смотрели на отца, и тот понял. Взял чашу и встал.

— Да будут боги милостивы к тебе, Цезарь! Да продлятся твои дни, дабы все мы благоденствовали!

— Ишь как! — сказал Цезарь. — Хитер! И меня похвалил, и себе благоденствия пожелал.

Гости за столом засмеялись. Отец смутился.

— Садись! — велел ему Цезарь. — Ешь, пей — заслужил! Отстоял славу Рима. Откровенно говоря, я сомневался. Фриз был силен.

— Он двигался слишком медленно, — сказал отец.

— Ты, конечно, приметил это? — сощурился Август. — Еще до того, как попросил меня? Ведь так?

— Так! — признался отец.

— Хорошо, что не врешь! — заключил Август и продолжил: — Ты показал, что Рим побеждает не грубой силой, а умом и упорством, и заслужил награду. Часто выступаешь на арене?

— Впервые.

— Я вижу шрамы на твоем лице и руках. Много шрамов.

— Я получил их, сражаясь с германцами.

— Луций Назон был префектом когорты ауксилиев, — пояснил, не утерпев, легат Пульхр.

— Почему же теперь тренирует гладиаторов? — Август повернулся к легату.

— Я долго оправлялся от ран, — поспешил отец на помощь. — На мою должность назначили другого. Теперь жду вакансии.

— Давно ждешь? — сощурился Август.

— Третий год...

Август повернулся к наместнику.

— Если не ошибаюсь, только в этом году мы направили в Галлию семь новых трибунов. Почему не нашлось когорты для Руфа?

Наместник не знал, куда деть глаза.

— Я сомневался... — наконец произнес он сдавлено. — Ауксилии под началом Назона были разбиты.

— Нам ударили в спину! — поспешил отец. — Неожиданно, когда мы сражались с другими. Германцев было вдвое больше.

Но Август продолжал смотреть на наместника.

— Когорта ауксилиев бежала с поля боя?

— Нет, Цезарь! Отступили германцы.

— Варвары захвали знамя и значки когорты?

— Нет, Цезарь.

— Почему говоришь, что когорту разбили?

— Ауксилии понесли большие потери. Был убит или ранен каждый второй.

— А у германцев?

Наместник замялся. Отец вновь не выдержал:

— Перед тем, как нам ударили в спину, мы положили сотни полторы. Потом меня ранили... Но мне говорили, что галлы убили еще не менее двух сотен. Иначе германцы не ушли бы.

— Я постарел, — со вздохом произнес Август, — и многого не понимаю. Наша когорта сражалась на два фронта. Ауксилии сохранили строй, значки и знамя, они убили много врагов и заставили германцев отступить. Мне говорят, что это поражение. Когда я был молод и сам водил легионы, такое считалось победой.

Наместник смотрел в стол. Август вновь повернулся к отцу. И вдруг заговорил на греческом.

— Ты сын всадника, но носишь простую тогу. Почему?

— У меня нет имущества для ценза всадника, — ответил отец на том же языке.

— Сколько времени ты командовал когортой?

— Больше трех лет.

— Вы часто брали добычу?

— Часто.

— И ты не сумел скопить четыреста тысяч сестерциев?

Отец молчал.

— Он распутник? — повернулся Август к легату Пульхру. — Тратит все на вино, женщин и другие удовольствия?

— Нет, Цезарь! — возразил легат. — Назон живет, как простой солдат. Я никогда не видел его с женщинами, у него только одна рабыня, а воду он пьет чаще вина.

— Куда ты подевал свои деньги? — сердито спросил Август отца.

— Я раздал их галлам, — выдавил Луций.

— Зачем?

— Они хорошо сражались...

Отец хотел добавить: "Им ведь так мало платят!", но вовремя осекся — размер жалованья ауксилиям утверждал император.

— Ты выдавал им награды из своих денег? — уточнил Август.

— Да...

Луций ждал выговора, но его не последовало. Император молчал. После смерти приемного отца Август, в ту пору всего лишь Октавиан, стал наследником Цезаря. По завещанию он был обязан треть денег отдать римлянам. Но Марк Антоний присвоил наследство. Тогда Октавиан продал свое имущество, занял огромные суммы у ростовщиков, но волю Цезаря исполнил. Потом, конечно, он восполнил свои траты с лихвой, но это было потом...

— Ты хорошо говоришь по-гречески, — нарушил тишину Август, — и пишешь?

— Я закончил грамматику.

— Итак! — принялся загибать пальцы Август. — Отважен, правдив, умен, образован и к тому же не корыстолюбив. — И такой человек тебе не нужен? — повернулся он к наместнику.

Тот молчал.

— Раз не нужен тебе, то мне пригодится, — спокойно заключил Август и сделал знак Луцию.

Тот встал и поклонился.

— Эй, Руф! — окликнул его Август у самых дверей. — Тебе сколько лет?

— Тридцать, Цезарь.

— Ты женат?

— Нет.

— Почему?

— Я на военной службе.

— Это легионерам запрещают жениться! — сердито сказал Август. — На префектов запрет не распространяется. Ладно, иди! Завтра не отговоришься...

Отец вышел из дворца наместника и остановился, не зная как понять состоявшийся разговор. Но собраться с мыслями ему не дали. Рядом остановился "карпентум", легкая открытая повозка, в которую была впряжена пара мулов. В повозке сидела молодая женщина, настолько красивая, что у Луция перехватило дыхание. Он молчал, не зная, что сказать, и женщина улыбнулась, поняв его смущение.

— Меня зовут Випсания, — сказала она весело. — А ты — Руф?

— Луций Корнелий Назон.

— Август в цирке назвал тебя Руфом. Мне нравится.

— Как будет угодно, — поклонился отец.

— Ты учтив, — засмеялась Випсания и вдруг спросила: — Проголодался?

Луций вспомнил, что с утра ничего не ел. За столом Августа он только выпил вина и в самом деле был голоден.

— Я как раз собралась ужинать, — продолжила Випсания. — Там хватит двоим.

— Благодарю, госпожа.

— Я тебе не госпожа! — возразила Випсания. — И благодарить рано. Угощение может не понравиться.

— Не думаю! — смело возразил пришедший в себя Луций.

Випсания взяла в руки вожжи, отец приготовился идти рядом.

— Еще чего! — воскликнула Випсания и за руку втащила его в повозку...

* * *

Випсания была дочерью обедневшего всадника, Гая Випсания Катона. Отец ее вел дела с богатым откупщиком Фульвием, тот однажды пришел в дом Гая и увидел юную красавицу. У старого сластолюбца перехватило дыхание. Фульвию было за шестьдесят, но он уговорил Гая выдать за него дочь. Убедили всадника не столько слова, сколько увесистые мешочки с серебром... У Фульвия был лучший дом в Лугдунуме (не считая дворца наместника, конечно), миллионы сестерциев, и слава самого безжалостного кредитора в провинции. Откупщик ранее был дважды женат, но детьми не обзавелся. Был проклят богами за жадность, как шептали в Лугдунуме. Випсания ему тоже никого не родила. Она вышла замуж в пятнадцать, а к восемнадцати овдовела. Фульвий поехал лично взыскивать долг в отдаленный город. Это случилось зимой. При переправе через быструю Рону, лодка опрокинулась, и холодные волны мгновенно утащили старика на дно.

Випсания стала единственной наследницей огромного состояния. Она была молода, красива и невероятно богата. Десятки мужчин из самых знатных семей провинции осаждали ее, но Випсания отвергла их. Похотливый старик надолго отбил у нее охоту к брачному ложу, а юной вдове нравилась независимость. Випсания посещала конные ристания и гладиаторские бои, водила дружбу с ланистами и коннозаводчиками, хорошо разбиралась в лошадях и достоинствах гладиаторов, бывала на пирах, но всегда ночевала в своей постели. Кто-то из отвергнутых женихов распустил слух, что Випсания избегает мужчин из-за низменной страсти к женщинам. Вдова и в самом деле часто появлялась на людях не одна. Бывшая рабыня Фульвия, Афина, стала ее близкой подругой еще при жизни мужа. Овдовев, Випсания отпустила ее на волю, но Афина (теперь уже Фульвия) не покинула госпожу. Им было хорошо вдвоем, но никакого распутства в их отношениях не было. Это стало ясно спустя год, когда Афина-Фульвия влюбилась в бравого центуриона из галлов и тот, сраженной ее черными очами, позвал гречанку замуж. Випсания устроила подруге пышную свадьбу, дала богатое приданое. Тем менее слух о порочных склонностях богатой вдовы оказался живучим. В таком городе как Лугдунум любят посплетничать, рабы за амфорой вина чешут языки с товарищами из других домов, а Випсания с Афиной, так увлекались девичьей болтовней вечерами, что, умаявшись, засыпали в одном ложе. Но к тому времени как Випсания впервые увидела отца, Афина-Фульвия уже год была замужем.

Когда Луций Руф вышел на арену, Випсания как обычно сидела в первом ряду амфитеатра. Случись отцу надеть обычный, глухой шлем гладиатора, Випсания порадовалось бы его победе вместе с другими зрителями, тем дело и кончилось бы. Но Луций вооружился как римский солдат. Из своего ряда Випсания видела его мужественное, красивое лицо, сильные руки и ноги... Многочисленные шрамы только украшали Руфа в ее глазах, а когда воин убил фриза прямо перед Випсанией, ей показалось, что он сделал это лично для нее...

Випсания привыкла исполнять свои желания немедленно. Она вышла из амфитеатра, села в "карпентум" и стала ждать. Она видела, как отца препроводили в дворец наместника, и решила оставаться у выхода хоть до ночи. Но отец не задержался...

Луций Корнелий Назон по солдатской привычке просыпался с рассветом, но утро следующего дня выдалось для него поздним. Истомленный, он крепко спал, и раб едва его растолкал.

— К вам пришел сенатор, господин! — испуганно сказал раб, когда Луций открыл глаза.

Отец торопливо оделся и спустился вниз. В зале, в тоге с широкой багряной полосой стоял легат Пульхр и три воина. Отец спросонья решил, что он вчера обидел Августа, и его пришли арестовать, но тут заметил, что воины стерегут тяжелые кожаные мешки. Он почтительно поприветствовал легата.

— Едва нашел тебя, — проворчал Пульхр. — Хорошо, что привратник наместника заметил повозку и узнал хозяйку. Принимай! Август велел передать.

— Что это? — удивился отец.

— Ты жаловался на ценз, — хмыкнул легат. — Август дарует его тебе! Однако сказал, что это в долг, отдашь, как разбогатеешь.

С этими словами он протянул Луцию свиток с императорской печатью. "Заемное письмо! — понял Луций. — Ладно, пересчитаю деньги, подпишу и отнесу в канцелярию наместника. Неудобно при Пульхре". Отец небрежно сунул свиток за пояс. Легат изумленно глянул на своего ланисту.

— Еще Август велел тебе передать, чтобы ты женился как можно скорее! — сердито сказал Пульхр. — Иначе не видать тебе должности!

— Но у меня нет невесты!

— Разве? — язвительно спросил легат, глядя Луцию за спину.

Отец обернулся. Випсания, небрежно одетая, но все равно прекрасная стояла на лестнице, с тревогой глядя на гостей.

— Тебя зовут Випсания? — спросил ее Пульхр.

Женщина кивнула.

— Мне сказали, что ты вдова и дом принадлежит тебе, — продолжил легат, с завистью обводя взглядом мраморную колоннаду.

— Тебе сказали правду, — подтвердила Випсания.

— Ты знаешь его? — указал легат на отца.

— Да.

— Хочешь выйти за него замуж?

— Да.

— Вот видишь! — повернулся Пульхр к отцу. — Прощай, Руф! Не забудь пригласить на свадьбу! За что тебя так любят боги? Всего лишь убил фриза... Ты вовремя познакомилась с Руфом! — проворчал он в адрес Випсании. — И как только узнала? Наверное, подкупила вольноотпущенника в канцелярии наместника...

С этими словами легат и солдаты ушли. Луций, все еще ничего не понимая, смотрел на оставленные мешки. Будучи центурионом и префектом когорты, он часто имел дело с деньгами и на глаз мог определить сумму. Это не могли быть медные сестерции — понадобилось бы сто таких мешков. Четыреста тысяч в серебряных денариях поместились бы двадцати пяти. Но мешков было три. После бурной ночи думалось плохо, и отец сломал императорскую печать на ближайшем к нему мешке — в нем лежали золотые ауреии. Не веря глазам, отец вытряхнул мешок на мраморный пол — золото засверкало горкой у его ног. Монеты были новенькие, только что отчеканенные. Отец схватил второй мешок — там тоже лежало золото, четыре тысячи новеньких монет с профилем императора. В серебряном денарии — четыре сестерция, в аурее — двадцать пять денариев. Денег было втрое больше, чем необходимо для ценза всадника.